— А ведь ты верно говоришь, — согласился обескураженный Петр Елисеич. — Как это мне самому-то в голову не пришло? А впрочем,
пусть их думают, что хотят… Я сказал только то, что должен был сказать. Всю жизнь я молчал, Самойло Евтихыч, а тут прорвало… Ну, да теперь уж нечего толковать: дело сделано. И я не жалею.
Неточные совпадения
— Ну,
пусть подождет, Нюрочка. А вот иди-ка сюда… Это твой дядя, Егор Елисеич. Поцелуй
его.
Вспышка у Мухина прошла так же быстро, как появилась. Конечно,
он напрасно погорячился, но зачем Палач устраивает посмешище из сумасшедшего человека?
Пусть же
он узнает, что есть люди, которые думают иначе. Пора
им всем узнать то, чего не знали до нынешнего дня.
— Ах ты, горе гороховое!.. Рачителиха, лени
ему стаканчик…
Пусть с Парасковеей повеселятся в мою голову. А давно тебя били в последний раз, Морок?
—
Пусть эти подлецы переночуют в машинной, — указал
он на связанных, а потом обернулся, выругал Рачителиху, плюнул и вышел.
— Тишка, Илюшка, валяй в круг! — кричал
он, свешиваясь с балкона. — А где Васька?
Пусть и
он попробует, как печенки отшибают… Эх, не в отца уродился!..
— Вместе поедем, сват… Я избу поставлю, а ты, этово-тово, другую избу рядом. Я Федьку отделю, а Макар
пусть в большаках остается. Замотался
он в лесообъездчиках-то…
— Нельзя-с, Лука Назарыч… Не прежняя пора! Надо
их отправить в волостное правление,
пусть там с
ними делаются, как знают…
Ему теперь доставляло удовольствие помучить начетчицу:
пусть выворачивается, святая душа!
— Вышли-ка ты мне, родимый мой, Макара Горбатого… Словечко одно мне надо бы
ему сказать. За ворота
пусть выдет…
—
Пусть Коваль говорит наперво, этово-тово, — заявлял Тит. — От
него вся смуть пошла.
— Мы люди необразованные, — говорил
он упавшим голосом, — учились на медные гроши… С нас и взыскивать нечего.
Пусть другие лучше сделают… Это ведь на бумаге легко разводы разводить. Да…
— Да солдат-то мой… Артем… В куфне сейчас сидел. Я-то уж мертвым
его считала, а
он и выворотился из службы…
Пусть зарежет лучше, а я с
ним не пойду!
— Поговорите вы с
ним, барин! — голосила Домнушка, валяясь в ногах и хватая доброго барина за ноги. — И жалованье
ему все буду отдавать, только
пусть не тревожит
он меня.
Илюшка вообще был сердитый малый и косился на солдата, который без дела только место просиживает да другим мешает. Гнать
его из лавки тоже не приходилось, ну, и
пусть сидит, черт с
ним! Но чем дальше, тем сильнее беспокоили эти посещения Илюшку.
Он начинал сердиться, как котенок, завидевший собаку.
— Ну, и
пусть сидит…
Он ведь везде эк-ту ходит да высматривает. Вчерашний день потерял…
— Что же,
пусть съездит, — задумчиво проговорил
он. — Ей полезно будет проветриться… Только одно условие: я отпускаю ее на вашу ответственность, Парасковья Ивановна.
Петр Елисеич отмалчивался, что еще больше раздражало Голиковского. Старик исправник тоже молча курил сигару; это был администратор нового типа, который понимал, что самое лучшее положение дел в уезде то, когда нет никаких дел. Создавать такие бунты просто невыгодно: в случае чего,
он же и останется в ответе, а
пусть Голиковский сам расхлебывает кашу, благо получает ровно в пять раз больше жалованья.
— Мы-то в уме, а вот как вы спихиваться будете с Леонидом-то Федоровичем…
Он нас достиг, так теперь
пусть сам управляется. Когда еще чужестранный народ наберется, а полая вода сойдет. Как бы вы на сухом берегу не остались.
— Необходимо
их разъединить, — посоветовал доктор Ефиму Андреичу, которого принимал за родственника. — Она еще молода и нервничает, но все-таки лучше изолировать ее… Главное, обратите внимание на развлечения. Кажется, она слишком много читала для своих лет и, может быть, пережила что-нибудь такое, что действует потрясающим образом на душу.
Пусть развлекается чем-нибудь… маленькие удовольствия…
— Que la personne qui est arrivée la dernière, celle qui demande, qu’elle sorte! Qu’elle sorte! [Пусть тот, кто пришел последним, тот, кто спрашивает,
пусть он выйдет. Пусть выйдет!] — проговорил Француз, не открывая глаз.
— Да вот, ваше превосходительство, как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лоханкою вышел, начал так: — Есть у меня дядя, дряхлый старик. У него триста душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника не знаю; может быть, он мот.
Пусть он докажет мне, что он надежный человек, пусть приобретет прежде сам собой триста душ, тогда я ему отдам и свои триста душ».
Неточные совпадения
Хлестаков. Впустите
их, впустите!
пусть идут. Осип скажи
им:
пусть идут.
Послушайте ж, вы сделайте вот что: квартальный Пуговицын…
он высокого роста, так
пусть стоит для благоустройства на мосту.
Пусть машет, а ты все бы таки
его расспросила.
Беги сейчас возьми десятских, да
пусть каждый из
них возьмет…
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми
их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему.
Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)