Неточные совпадения
— Да
ты што допытываешь-то меня, окаянная твоя душа?
Вот завтра
тебе Флегонт Василич покажет… Он
тебя произведет. Вишь, какой дошлый выискался!
— Один сын — не сын, два сына — полсына, а три сына — сын… Так старинные люди сказывали, Харитон Артемьич. Зато
вот у
тебя три дочери.
—
Вот это
ты напрасно, Харитон Артемьич. Все такой припас, што хуже пороху. Грешным делом, огонек пыхнет, так костер костром, — к слову говорю, а не беду накликаю.
— Покедова бог хранил. У нас у всех так заведено. Да и дом каменный, устоит. Да
ты, Михей Зотыч, сними хоть котомку-то.
Вот сюда ее и положим, вместе с бурачком и палочкой.
— Да стыдно мне, Михей Зотыч, и говорить-то о нем: всему роду-племени покор.
Ты вот только помянул про него, а мне хуже ножа… У нас Анна-то и за дочь не считается и хуже чужой.
—
Вот што, милая, — обратился гость к стряпке, — принеси-ка
ты мне ломтик ржаного хлебца черствого да соли крупной, штобы с хрустом… У вас, Анфуса Гавриловна, соль на дворянскую руку: мелкая, а я привык по-крестьянски солить.
— Нет, по-дорожному, Тарас Семеныч… Почитай всю Ключевую пешком прошел. Да
вот и завернул
тебя проведать…
— А
вот и мешает! За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь… Надо выкинуть дурь-то из головы. Я
вот покажу
тебе такой пароход…
— А для кого я хлопотал-то, дерево
ты стоеросовое?..
Ты что должен сделать, идол каменный? В ноги мне должен кланяться, потому как я
тебе судьбу устраиваю.
Ты вот считаешь себя умником, а для меня
ты вроде дурака… Да.
Ты бы хоть спросил, какая невеста-то?.. Ах, бесчувственный
ты истукан!
—
Вот как
ты со мной разговариваешь, Галактион! Над родным отцом выкомуриваешь!.. Хорошо, я тогда с
тобой иначе буду говорить.
— Мы ведь тут, каналья
ты этакая, живем одною семьей, а я у них, как посаженый отец на свадьбе…
Ты, ангел мой, еще не знаешь исправника Полупьянова. За глаза меня так навеличивают. Хорош мальчик, да хвалить некому… А впрочем, не попадайся, ежели что — освежую… А русскую хорошо пляшешь? Не умеешь? Ах
ты, пентюх!.. А
вот постой, мы Харитину в круг выведем.
Вот так девка: развей горе веревочкой!
— Молчать!
Ты вот лучше училась бы у сестры Серафимы, как следует уважать мужа… да! И по домашности тоже все запустила… Вон стряпка Матрена ушла.
— А ежели у нас темнота? Будут деньги, будет и торговля. Надо же и купцу чем-нибудь жить.
Вот и
тебе, отец Макар, за требы прибавка выйдет, и мне, писарю. У хлеба не без крох.
— Поглянулся
ты мне,
вот главная причина, — шутил Михей Зотыч. — А есть одна у
тебя провинка.
—
Ты вот что, хозяин, — заявил Вахрушка на другой день своей службы, —
ты не мудри, а то…
— Нет, я так, к примеру. Мне иногда делается страшно. Сама не знаю отчего, а только страшно, страшно, точно
вот я падаю куда-то в пропасть. И плакать хочется, и точно обидно за что-то. Ведь
ты сначала меня не любил. Ну, признайся.
— Я боюсь, — заявила Серафима разбуженному мужу. — Иди
ты… Ах, господи,
вот согрешенье-то!.. Мамаша тоже послала гостя.
— Не любишь? забыл? — шептала она, отступая. — Другую полюбил? А эта другая рохля и плакса. Разве
тебе такую было нужно жену? Ах, Галактион Михеич! А
вот я так не забыла, как
ты на своей свадьбе смотрел на меня… ничего не забыла. Сокол посмотрел, и нет девушки… и не стыдно мне нисколько.
—
Ты это что же затеваешь-то? — ворчал Михей Зотыч. — Мы тут
вот мучку мелем, а
ты хлеб собираешься изводить на проклятое зелье.
— Уж
ты дашь, что говорить… Даже
вот как дашь… Не обрадуешься твоей-то пользе.
— А, это
ты! — удивился старик. —
Вот и отлично. Жернов у нас что-то того, припадает краем.
— Ничего
ты от меня, миленький, не получишь… Ни одного грошика, как есть.
Вот, что на себе имеешь, то и твое.
— Да
ты сядь, не таранти. Ох, не люблю я
вот таких-то верченых! Точно сорока на колу.
— Я уйду совсем, если
ты не будешь лежать смирно… Вытяни руку
вот так. Ну, будь теперь паинькой.
— Муж откупается от меня
вот этими пустяками, — объясняла Харитина. — Ни одной вещи в доме не осталось от его первой жены… У нас все новое. Нравится
тебе?
— А
вот и нет… Сама Прасковья Ивановна. Да… Мы с ней большие приятельницы. У ней муж горький пьяница и у меня около того, —
вот и дружим… Довезла
тебя до подъезда, вызвала меня и говорит: «На, получай свое сокровище!» Я ей рассказывала, что любила
тебя в девицах. Ух! умная баба!.. Огонь. Смотри, не запутайся… Тут не
ты один голову оставил.
— Да я не про то, что
ты с канпанией канпанился, — без этого мужчине нельзя.
Вот у Харитины-то что
ты столько времени делал? Муж в клубе, а у жены чуть не всю ночь гость сидит. Я уж раз с пять Аграфену посылала узнавать про
тебя. Ох, уж эта мне Харитина!..
— Это ваше счастие… да…
Вот вы теперь будете рвать по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда, то есть если бы были выучены, начали бы глотать большими кусками, как этот ваш Мышников… Я знаю несколько таких полированных купчиков, и все на одну колодку… да. Хоть
ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
— А
ты, зятюшка, не очень-то баб слушай… — тайно советовал этот мудрый тесть. — Они, брат, изведут кого угодно.
Вот смотри на меня: уж я, кажется, натерпелся от них достаточно. Даже от родных дочерей приходится терпеть…
Ты не поддавайся бабам.
— Э, вздор!.. Никто и ничего не узнает. Да
ты в первый раз, что ли, в Кунару едешь?
Вот чудак. Уж хуже, брат, того, что про
тебя говорят, все равно не скажут.
Ты думаешь, что никто не знает, как
тебя дома-то золотят? Весь город знает… Ну, да все это пустяки.
—
Вот что, Сима,
ты на меня сердишься?
— Да что я с
тобой буду делать? — взмолилась Харитина в отчаянии. — Да
ты совсем глуп… ах, как
ты глуп!.. Пашенька влюблена в Мышникова, как кошка, — понимаешь? А он ухаживает за мной, — понимаешь?
Вот она и придумала возбудить в нем ревность: дескать, посмотри, как другие кавалеры ухаживают за мной. Нет,
ты глуп, Галактион, а я считала
тебя умнее.
— А
ты не сердитуй, миленький… Сам кругом виноват. На себя сердишься… Нехорошо,
вот что я
тебе скажу, миленький!.. Затемнил
ты образ нескверного брачного жития… да. От скверны пришел и скверну в себе принес. Свое-то гнездо постылишь, подружию слезишь и чад милых не жалеешь…
Вот что я
тебе скажу, миленький!.. Откуда пришел-то?
— Да… вообще… — думал писарь вслух… —
Вот мы лежим с
тобою на травке, Ермилыч… там, значит, помочане орудуют… поп Макар уж вперед все свои барыши высчитал… да… Так еще, значит, отцами и дедами заведено, по старинке, и вдруг — ничего!
— Да насчет всего…
Ты вот думаешь: «далеко Заполье», а оно уж тут, у
тебя под носом. Одним словом — все слопают.
— Глуп
ты, Ермилыч, свыше всякой меры… У
тебя вот Михей-то Зотыч сперва-наперво пшеницу отобрал, а потом Стабровский рожь уведет.
— Опять
ты глуп… Раньше-то
ты сам цену ставил на хлеб, а теперь будешь покупать по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут… да… А
ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на что лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи есть патреты.
Вот как нашего брата выучат!
— Так
тебе и надо, старому черту! Зачем службу настоящую бросил?
Вот теперь и поглядывай, как лиса в кувшин.
—
Вот что, Флегонт Васильич,
ты мужик умный, не проболтаешься.
Вот уж
тебе тысяч пятнадцать — двадцать Стабровский имеет за здорово живешь и может выдержать конкуренцию.
— Как это он мне сказал про свой-то банк, значит, Ермилыч, меня точно осенило. А возьму, напримерно, я, да и открою ссудную кассу в Заполье, как
ты полагаешь? Деньжонок у меня скоплено тысяч за десять,
вот рухлядишку побоку, — ну, близко к двадцати набежит. Есть другие мелкие народы, которые прячут деньжонки по подпольям… да. Одним словом, оборочусь.
— Ах, какой
ты! Со богатых-то вы все оберете, а нам уж голенькие остались. Только бы на ноги встать,
вот главная причина. У
тебя вон пароходы в башке плавают, а мы по сухому бережку с молитвой будем ходить. Только бы мало-мало в люди выбраться, чтобы перед другими не стыдно было. Надоело уж под начальством сидеть, а при своем деле сам большой, сам маленький. Так я говорю?
— Погоди,
вот сам сначала устроюсь…
Тебе Харитина кланяется.
— Хорошо
тебе наговаривать, родитель, да высмеивать, — как-то застонал Галактион, — да. А я
вот и своей-то постылой жизни не рад. Хлопочу, работаю, тороплюсь куда-то, а все это одна видимость… у самого пусто,
вот тут пусто.
— А
вот помру, так все поправитесь, — ядовито ответил Михей Зотыч, тряхнув головой. — Умнее отца будете жить. А сейчас-то надо бы
тебя, милый сынок, отправить в волость, да всыпать горячих штук полтораста, да прохладить потом в холодной недельки с две. Эй, Вахрушка!
— Да
ты с кем разговариваешь-то, путаная голова? — неожиданно закричал старик. —
Вот сперва свою дочь вырасти… да. А у меня с
тобой короткий разговор: вон!
— Вся надежда у меня только на
тебя была, Галактион, — заговорила Анфуса Гавриловна, не вытирая слез, — да. А
ты вот что придумал.
— Сам же запустошил дом и сам же похваляешься. Нехорошо, Галактион, а за чужие-то слезы бог найдет. Пришел
ты, а того не понимаешь, что я и разговаривать-то с
тобой по-настоящему не могу. Я-то скажу правду, а
ты со зла все на жену переведешь. Мудрено с зятьями-то разговаривать.
Вот выдай свою дочь, тогда и узнаешь.
— Молода
ты, Харитина, — с подавленною тоской повторял Полуянов, с отеческой нежностью глядя на жену. — Какой я
тебе муж был? Так, одно зверство. Если бы
тебе настоящего мужа… Ну, да что об этом говорить!
Вот останешься одна, так тогда устраивайся уж по-новому.
—
Вот нас с
тобой так же будут судить, только вместе.