Неточные совпадения
— Случалось… А
ты у меня
поговори!..
—
Ты петли-то не выметывай, ворона желторотая!
Говори толком, когда спрашивают!
— Ладно… Мне с
тобой надо о деле
поговорить.
— Молчите вы, девицы! — окликнула дочерей «сама». — А
ты говори, Аграфена, да поскорее.
— Ах, батюшки! — застонала Анфуса Гавриловна, хватаясь за голову. — Да ведь
ты, Аграфенушка, без ножа всех зарезала… Навалилась,
говоришь?.. Ах, грех какой!..
— Я
тебе наперво домишко свой покажу, Михей Зотыч, —
говорил старик Малыгин не без самодовольства, когда они по узкой лесенке поднимались на террасу. — В прошлом году только отстроился. Раньше-то некогда было. Семью на ноги поднимал, а меня господь-таки благословил: целый огород девок. Трех с рук сбыл, а трое сидят еще на гряде.
— Вот это
ты напрасно, Харитон Артемьич. Все такой припас, што хуже пороху. Грешным делом, огонек пыхнет, так костер костром, — к слову
говорю, а не беду накликаю.
— Да стыдно мне, Михей Зотыч, и говорить-то о нем: всему роду-племени покор.
Ты вот только помянул про него, а мне хуже ножа… У нас Анна-то и за дочь не считается и хуже чужой.
— Харитон Артемьич, перестань
ты непутевые речи
говорить, только девиц конфузишь, — попробовала оговорить мужа Анфуса Гавриловна.
— Первого зятя
ты у меня видел, —
говорил Харитон Артемьич, откладывая один палец.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас,
говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай,
говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего же это мы с
тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
— Верно
тебе говорю… Заводы бросаю и всю семью вывожу на Ключевую. Всем работы хватит… И местечко приглядел, повыше Суслона, где малыгинский зять писарит. Ах, хорошо местечко!.. Ужо меленку поставлю.
— Постой, Михей Зотыч, а ведь
ты неправильно
говоришь: наклался
ты сына середняка женить, а как же большак-то неженатый останется? Не порядок это.
— И то я их жалею, про себя жалею. И Емельян-то уж в годах. Сам не маленький… Ну, вижу, помутился он, тоскует… Ну, я ему раз и
говорю: «Емельян, когда я помру, делай, как хочешь. Я с
тебя воли не снимаю». Так и сказал. А при себе не могу дозволить.
— Вот как
ты со мной разговариваешь, Галактион! Над родным отцом выкомуриваешь!.. Хорошо, я тогда с
тобой иначе буду
говорить.
—
Ты у меня
поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы на уме. Вот
тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее отца захотел быть и другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я и
тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а вы…
— Утро вечера мудренее, Михей Зотыч… Завтра о деле-то
поговорим. Да, пожалуй, я
тебе вперед сам загадку загадаю.
— Хорошо, хорошо. Еще
поговорим… А муж у
тебя молодец, Сима. Красивый.
— Уж я
тебе говорил, што удобрять здесь землю и не слыхивали, — объяснил Вахрушка. — Сама земля родит.
— Послушай, старичок,
поговорим откровенно, — приставал Штофф. —
Ты живой человек, и я живой человек;
ты хочешь кусочек хлеба с маслом, и я тоже хочу… Так? И все другие хотят, да не знают, как его взять.
— Уж
ты дашь, что
говорить… Даже вот как дашь… Не обрадуешься твоей-то пользе.
— Вот
ты про машину толкуешь, а лучше поставить другую мельницу, — заговорил Михей Зотыч, не глядя на сына, точно
говорил так, между прочим.
— Да
ты понимаешь, что говоришь-то?
— А помнишь, дурачок, как я
тебя целовала? Я
тебя все еще немножко люблю… Приезжай ко мне с визитом.
Поговорим.
— Перестань
говорить глупости!
Ты прикидываешься такой, а сама совсем не такая.
— Подожди, —
говорил он. — Я знаю, что это пустяки…
Тебе просто нужно было кого-нибудь любить, а тут я подвернулся…
— А вот и нет… Сама Прасковья Ивановна. Да… Мы с ней большие приятельницы. У ней муж горький пьяница и у меня около того, — вот и дружим… Довезла
тебя до подъезда, вызвала меня и
говорит: «На, получай свое сокровище!» Я ей рассказывала, что любила
тебя в девицах. Ух! умная баба!.. Огонь. Смотри, не запутайся… Тут не
ты один голову оставил.
— И
ты так
говоришь об этом?
— Что
ты говоришь, Харитина?
— Я знаю, что
тебе неприятно, что мы приехали, —
говорила Серафима. —
Ты обрадовался, что бросил нас в деревне… да.
— Что
ты говоришь? — удивлялся Галактион. — Никого я не думал бросать.
— Молчи лучше, сплетница! Говорить-то с
тобой противно!
— Э, вздор!.. Никто и ничего не узнает. Да
ты в первый раз, что ли, в Кунару едешь? Вот чудак. Уж хуже, брат, того, что про
тебя говорят, все равно не скажут.
Ты думаешь, что никто не знает, как
тебя дома-то золотят? Весь город знает… Ну, да все это пустяки.
— Карлу Карлычу, сто лет не видались, — певуче
говорил Спиридон. — А это кто с
тобой будет?
— Хорошо, не беспокойся. Она обойдется и без
тебя, а мне нужно с
тобой серьезно
поговорить. Да, да…
— Что же
ты молчишь? — неожиданно накинулась на него Харитина. —
Ты мужчина… Наконец,
ты не чужой человек. Ну,
говори что-нибудь!
— И это
ты мне
говоришь, Галактион?.. А кто сейчас дурака валял с Бубнихой?.. Ведь она
тебя нарочно затащила в клуб, чтобы показать Мышникову, будто
ты ухаживаешь за ней.
— Ах,
ты какой!.. — удивлялся писарь. — Да ведь ежели разобрать правильно, так все мы у батюшки-то царя воры и взяточники. Правду надо
говорить… Пчелка, и та взятку берет.
— А, это
ты про запольских немцев да жидов
говоришь!.. Гм… Д-да-а, нар-родец!
— Ахав-то Ахавом, а прежде старинные люди так
говорили: доносчику первый кнут…
Ты это слыхивал?
— Опять
ты глуп… Раньше-то
ты сам цену ставил на хлеб, а теперь будешь покупать по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут… да… А
ты сидишь да моргаешь… «Хорошо»,
говоришь. Уж на что лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
— Ах, какой
ты! Со богатых-то вы все оберете, а нам уж голенькие остались. Только бы на ноги встать, вот главная причина. У
тебя вон пароходы в башке плавают, а мы по сухому бережку с молитвой будем ходить. Только бы мало-мало в люди выбраться, чтобы перед другими не стыдно было. Надоело уж под начальством сидеть, а при своем деле сам большой, сам маленький. Так я
говорю?
— Не за себя одного дашь ответ, — отозвался сердито старец. —
Говорю: пора… Спохватишься, да как бы не опоздать. Мирское у
тебя на уме.
— Славяночка,
ты будешь угощать нас кофе, —
говорил Стабровский с какою-то особенною польскою ласковостью.
— Молода
ты, Харитина, — с подавленною тоской повторял Полуянов, с отеческой нежностью глядя на жену. — Какой я
тебе муж был? Так, одно зверство. Если бы
тебе настоящего мужа… Ну, да что об этом
говорить! Вот останешься одна, так тогда устраивайся уж по-новому.
—
Ты меня не любишь, Илья Фирсыч, —
говорила Харитина, краснея и опуская глаза; она, кажется, никогда еще не была такою красивой, как сейчас. — Все желают детей, а
ты не хочешь.
— Мы теперь обе овдовели, —
говорила она, целуя подругу, —
ты по-настоящему, а я по-соломенному. Ах, как у
тебя хорошо здесь, Прасковья Ивановна! Все свое, никто
тебя не потревожит: сама большая, сама маленькая.
— А Галактион?.. Ведь он был на суде и сидел рядом с
тобой. Что он
тебе говорил?
— Вот
ты какой, а?.. А раньше что
говорил? Теперь, видно, за ум хватился. У Малыгиных для всех зятьев один порядок: после венца десять тысяч, а после смерти родителей по разделу с другими.
Неточные совпадения
Хлестаков. Стой,
говори прежде одна. Что
тебе нужно?
Анна Андреевна. Цветное!.. Право,
говоришь — лишь бы только наперекор. Оно
тебе будет гораздо лучше, потому что я хочу надеть палевое; я очень люблю палевое.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай
тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы
тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах
ты, рожа!
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (
Говорит скоро.)А все
ты, а всё за
тобой. И пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает к окну и кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к
тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я
тебя, —
говорит, — не буду, —
говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это,
говорит, запрещено законом, а вот
ты у меня, любезный, поешь селедки!»