Неточные совпадения
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был на исходе,
и возвращавшийся с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были месту. Старика окружили только
те мужики, которые привели его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов в пятьсот, как все сибирские села, но в страду оно безлюдело.
— Был такой грех, Флегонт Василич… В
том роде, как утенок попался: ребята с покоса привели. Главная причина — не прост человек. Мало ли бродяжек в лето-то пройдет по Ключевой; все они на один покрой, а этот какой-то мудреный
и нас всех дурачками зовет…
—
И видно, што православный. Не
то тавро…
Темная находилась рядом со сторожкой, в которой жил Вахрушка. Это была низкая
и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул в нее неизвестного бродягу,
тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не давало света. Старик сгрудил солому в уголок, снял свою котомку
и расположился, как у себя дома.
— Страшен сон, да милостив бог, служба. Я тебе загадку загадаю: сидит баба на грядке, вся в заплатках, кто на нее взглянет,
тот и заплачет. Ну-ка, угадай?
— Вот так старичонко! В
том роде, как виноходец. [Виноходец — иноходец. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)] Так
и стелет, так
и стелет.
Все четверо начинают гонять пугливого иноходца на корде, но он постоянно срывает
и затягивает повод. Кончается это представление
тем, что иноходец останавливается, храпит
и затягивает шею до
того, что из ноздрей показывается кровь.
Это был
тот самый бродяга, который убежал из суслонского волостного правления. Нахлобучив свою валеную шляпу на самые глаза, он вышел на двор. На террасе в это время показались три разодетых барышни. Они что-то кричали старику в халате, взвизгивали
и прятались одна за другую, точно взбесившаяся лошадь могла прыгнуть к ним на террасу.
Все девицы взвизгнули
и стайкой унеслись в горницы, а толстуха Аграфена заковыляла за ними. «Сама» после утреннего чая прилегла отдохнуть в гостиной
и долго не могла ничего понять, когда к ней влетели дочери всем выводком. Когда-то красивая женщина, сейчас Анфуса Гавриловна представляла собой типичную купчиху, совсем заплывшую жиром. Она сидела в ситцевом «холодае»
и смотрела испуганными глазами
то на дочерей,
то на стряпку Аграфену, перебивавших друг друга.
Гость охотно исполнил это желание
и накрыл свои пожитки шляпой. В своей синей рубахе, понитке
и котах он походил не
то на богомольца, не
то на бродягу,
и хозяин еще раз пожал плечами, оглядывая его с ног до головы. Юродивый какой-то.
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот тебе
и сват. Ни с которого краю к нему не подойдешь.
То ли бы дело выпили, разговорились, — оно все само бы
и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну,
и сват, как кривое полено: не уложишь ни в какую поленницу».
Впрочем, она была опытной в подобных делах
и нисколько не стеснялась,
тем более что
и будущий свекор ничего страшного не представлял своею особой.
Хозяйку огорчало главным образом
то, что гость почти ничего не ел, а только пробовал. Все свои ржаные корочки сосет да похваливает. Зато хозяин не терял времени
и за жарким переехал на херес, — значит, все было кончено,
и Анфуса Гавриловна перестала обращать на него внимание. Все равно не послушает после третьей рюмки
и устроит штуку. Он
и устроил, как только она успела подумать.
— Что же, дело житейское, — наставительно ответил гость
и вздохнул. — А кто осудит,
тот и грех на себя примет, Анфуса Гавриловна.
В сущности настоящая степь была далеко, но это название сохранялось за
тою смешанною полосою, где русская селитьба мешалась с башкирской
и казачьими землями.
Он получал свою выгоду
и от дешевого
и от дорогого хлеба, а больше всего от
тех темных операций в безграмотной простоватой орде, благодаря которым составилось не одно крупное состояние.
Старик шел не торопясь. Он читал вывески, пока не нашел
то, что ему нужно. На большом каменном доме он нашел громадную синюю вывеску, гласившую большими золотыми буквами: «Хлебная торговля Т.С.Луковникова». Это
и было ему нужно. В лавке дремал благообразный старый приказчик. Подняв голову, когда вошел странник, он машинально взял из деревянной чашки на прилавке копеечку
и, подавая, сказал...
Михей Зотыч был один,
и торговому дому Луковникова приходилось иметь с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся в струнку, точно по нему выстрелили. Молодец тоже был удивлен
и во все глаза смотрел
то на хозяина,
то на приказчика. А хозяин шел, как ни в чем не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к себе в низенькие горницы, устроенные по-старинному.
— Да ты не бойся, Устюша, — уговаривал он дичившуюся маленькую хозяйку. — Михей Зотыч, вот
и моя хозяйка. Прошу любить да жаловать… Вот ты не дождался нас, а
то мы бы как раз твоему Галактиону в самую пору. Любишь чужого дедушку, Устюша?
— А
то как же…
И невесту уж высмотрел. Хорошая невеста, а женихов не было. Ну, вот я
и пришел… На вашей Ключевой женюсь.
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а главного-то он все-таки не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице
и думал о
том, как здесь все переменится через несколько лет
и что главною причиной перемены будет он, Михей Зотыч Колобов.
Много-много, если взглянет на кого, а
то и так сойдет.
Емельян, по обыкновению, молчал, точно его кто на ключ запер. Ему было все равно: Суслон так Суслон, а хорошо
и на устье. Вот Галактион другое, — у
того что-то было на уме, хотя старик
и не выпытывал прежде времени.
— Что же мне говорить? — замялся Галактион. — Из твоей воли я не выхожу. Не перечу… Ну, высватал, значит так
тому делу
и быть.
— А еще
то, родитель, что
ту же бы девушку взять да самому, так оно, пожалуй,
и лучше бы было. Это я так, к слову… А вообще Серафима Харитоновна девица вполне правильная.
На заводах в
то время очень нуждались в живой рабочей силе
и охотно держали бродяг, скрывая их по рудникам
и отдаленным куреням
и приискам.
Их сменил какой-то французский инженер
и подтвердил
то же самое.
И в
то же время нужно было сделать все по-настоящему, чтобы не осрамиться перед другими
и не запереть ход оставшимся невестам.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно не
того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек. Да еще сказывают, что у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то
и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
Делалось все это, между прочим,
и с
тою целью, чтобы все видели, как Малыгины выдают дочь замуж.
Нравился девушкам
и другой брат, Емельян. Придет на девичник, сядет в уголок
и молчит, как пришитый. Сначала все девушки как-то боялись его, а потом привыкли
и насмелились до
того, что сами начали приставать к нему
и свои девичьи шутки шутить.
Самые смелые девушки кончали
тем, что стали примеривать на него невестины наряды, надевали на него чепцы
и шляпы
и хохотали до слез.
С другими мужчинами не смели
и сотой доли
того сделать, а жениха даже побаивались, хотя на вид он
и казался ласковее.
Раз все-таки Лиодор неожиданно для всех прорвался в девичью
и схватил в охапку первую попавшуюся девушку. Поднялся отчаянный визг,
и все бросились врассыпную. Но на выручку явился точно из-под земли Емельян Михеич. Он молча взял за плечо Лиодора
и так его повернул, что у
того кости затрещали, — у великого молчальника была железная сила.
— Да ты, черт, не очень
того! — бормотал потерявшийся Лиодор. — Мы
и сами с усами. Мелкими можем расчет дать!
— То-то он что-то уж очень скрывает свою цену, — ядовито заметила Анфуса Гавриловна. — Как будто
и другие тоже ничего не замечают.
Это тоже старинный обычай,
и чем больше гостей,
тем больше почету невестину дому.
— Зачем? — удивился Штофф. — О, батенька, здесь можно сделать большие дела!.. Да, очень большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный,
и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать… Вы посмотрите на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства не пошел, или скромно орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в
том, что я русский немец… да!
Сам уж он допился до
того, что не мог отличить водки от воды, чем
и пользовались, а зато любовался подвигами Сашки, получившего сразу кличку «луженого брюха».
— Это, голубчик, гениальнейший человек,
и другого такого нет, не было
и не будет. Да… Положим, он сейчас ничего не имеет
и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему все, что имею. Стабровский тоже хорош, только это уж другое:
тех же щей, да пожиже клей. Они там, в Сибири, большие дела обделывали.
Курьезнее всего вышло
то, как напыжился Евграф Огибенин на новых гостей, затмивших его
и костюмами
и галантерейностью обращения.
Кончилось
тем, что начал метать Огибенин
и в несколько талий проиграл не только все, что выиграл раньше, но
и все деньги, какие были при нем,
и деньги Шахмы.
В писарском доме теперь собирались гости почти каждый день.
То поп Макар с попадьей,
то мельник Ермилыч. Было о чем поговорить. Поп Макар как раз был во время свадьбы в Заполье
и привез самые свежие вести.
— Что же, нам не жаль… — уклончиво отвечал отец Макар, отнесшийся к гостю довольно подозрительно. — Чем бог послал,
тем и рады. У бога всего много.
Серафима Харитоновна тихо засмеялась
и еще раз поцеловала сестру. Когда вошли в комнату
и Серафима рассмотрела суслонскую писаршу,
то невольно подумала: «Какая деревенщина стала наша Анна! Неужели
и я такая буду!» Анна действительно сильно опустилась, обрюзгла
и одевалась чуть не по-деревенски. Рядом с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное платье сидело на ней, как перчатка.
Теперь роли переменились. Женившись, Галактион сделался совершенно другим человеком. Свою покорность отцу он теперь выкупал вызывающею самостоятельностью,
и старик покорился, хотя
и не вдруг. Это была серьезная борьба. Михей Зотыч сердился больше всего на
то, что Галактион начал относиться к нему свысока, как к младенцу, — выслушает из вежливости, а потом все сделает по-своему.
Писарь давно обленился, отстал от всякой работы
и теперь казнился, поглядывая на молодого зятя, как
тот поворачивал всякое дело. Заразившись его энергией, писарь начал заводить строгие порядки у себя в доме, а потом в волости. Эта домашняя революция закончилась ссорой с женой, а в волости взбунтовался сторож Вахрушка.
— А вот
и смею… Не
те времена. Подавайте жалованье,
и конец
тому делу. Будет мне терпеть.
— Первое, не есть удобно
то, что Колобовы староверы… да. А второе, жили мы без них, благодаря бога
и не мудрствуя лукаво. У всех был свой кусок хлеба, а впредь неведомо, что
и как.
— А вы
того не соображаете, что крупчатка хлеб даст народам? — спросил писарь. — Теперь на одной постройке сколько народу орудует, а дальше — больше. У которых мужичков хлеб-то по три года лежит, мышь его ест
и прочее, а тут на, получай наличные денежки. Мужичок-то
и оборотится с деньгами
и опять хлебца подвезет.