Неточные совпадения
— Ну, мы
тебя упокоим… К начальству предоставим, а там
на высидку определят пока што.
—
Ты чего, дедко,
на нашу-то реку обзарился?
—
Ты не здешний? — спрашивает старик, укладываясь
на соломе.
— Страшен сон, да милостив бог, служба. Я
тебе загадку загадаю: сидит баба
на грядке, вся в заплатках, кто
на нее взглянет, тот и заплачет. Ну-ка, угадай?
— Не кричи
ты на меня, пужлив я… Ох, напужал!
— Ну, что
ты молчишь, а? — ревел писарь, усаживаясь
на место и приготовляя бумагу, чтобы записать дерзкого бродягу. — Откуда ползешь?
— Все мы из одних местов. Я от бабки ушел, я от дедки ушел и от
тебя, писарь, уйду, — спокойно ответил бродяга, переминаясь с ноги
на ногу.
— Спусти чумбур, Никита… Дай поводок… Сперва
на корде прогоним. Ахметка, свиное ухо,
ты чего глаза-то вытаращил?
— Пойдем в горницы… Ну, удивил!.. Еще как Лиодорка
тебе шею не накостылял: прост он у меня
на этакие дела.
— Наградил господь… Ох, наградил! — как-то застонал Харитон Артемьич, запахивая халат. — Как их ни считай, все три девки выходят… Давай поменяемся: у
тебя три сына, а у меня три дочери, — ухо
на ухо сменяем, да Лиодорку прикину впридачу.
— Мамынька, зачем же он в куфню забрался? — заметила старшая дочь Серафима. —
Ты только посмотри
на него, каков он из себя-то.
На улице встретишь — копеечку подашь.
— Ну, ну, ладно! — оборвала ее Анфуса Гавриловна. — Девицы, вы приоденьтесь к обеду-то. Не то штоб уж совсем
на отличку, а как порядок требовает.
Ты, Харитинушка, барежево платье одень, а
ты, Серафимушка, шелковое, канаусовое, которое
тебе отец из Ирбитской ярманки привез… Ох, Аграфена, сняла
ты с меня голову!.. Ну, надо ли было дурище наваливаться
на такого человека, а?.. Растерзать
тебя мало…
— Я
тебе наперво домишко свой покажу, Михей Зотыч, — говорил старик Малыгин не без самодовольства, когда они по узкой лесенке поднимались
на террасу. — В прошлом году только отстроился. Раньше-то некогда было. Семью
на ноги поднимал, а меня господь-таки благословил: целый огород девок. Трех с рук сбыл, а трое сидят еще
на гряде.
— Вот што, милая, — обратился гость к стряпке, — принеси-ка
ты мне ломтик ржаного хлебца черствого да соли крупной, штобы с хрустом… У вас, Анфуса Гавриловна, соль
на дворянскую руку: мелкая, а я привык по-крестьянски солить.
— Верно
тебе говорю… Заводы бросаю и всю семью вывожу
на Ключевую. Всем работы хватит… И местечко приглядел, повыше Суслона, где малыгинский зять писарит. Ах, хорошо местечко!.. Ужо меленку поставлю.
— Ну, уж
ты сам езди
на своих пароходах, — ворчал он, размахивая палкой, — а мы
на берегу посидим.
— Я
тебе невесту высватал, дураку, а у
тебя пароходы
на уме. Благодарить будешь.
—
Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы
на уме. Вот
тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее отца захотел быть и другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я и
тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот
на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе
на шею надеваю, а вы…
— А не лезь
на глаза, не представляйся! — как-то по-змеиному шипела Анфуса Гавриловна. — Вон другие-то девушки прячутся от мужчин, а
ты все
на выставку, все
на выставку!
Полуянов значительно оживил свадебное торжество. Он отлично пел, еще лучше плясал и вообще был везде душой компании. Скучавшие девушки сразу ожили, и веселье полилось широкою рекой, так что стоном стон стоял.
На улице собиралась целая толпа любопытных, желавшая хоть издали послушать, как тешится Илья Фирсыч. С женихом он сейчас же перешел
на «
ты» и несколько раз принимался целовать его без всякой видимой причины.
— Мы ведь тут, каналья
ты этакая, живем одною семьей, а я у них, как посаженый отец
на свадьбе…
Ты, ангел мой, еще не знаешь исправника Полупьянова. За глаза меня так навеличивают. Хорош мальчик, да хвалить некому… А впрочем, не попадайся, ежели что — освежую… А русскую хорошо пляшешь? Не умеешь? Ах
ты, пентюх!.. А вот постой, мы Харитину в круг выведем. Вот так девка: развей горе веревочкой!
— Хорошую роденьку бог послал, — ворчал писарь Флегонт Васильич. — Оборотни какие-то… Счастье нам с
тобой, Анна Харитоновна,
на родню. Зятья-то
на подбор, один лучше другого, да и родитель Харитон Артемьич хорош. Брезгует суслонским зятем.
Писарь выгнал Вахрушку с позором, а когда вернулся домой, узнал, что и стряпка Матрена отошла. Вот
тебе и новые порядки! Писарь уехал
на мельницу к Ермилычу и с горя кутил там целых три дня.
—
Ты посмотри
на себя-то, — поговаривала Анна, —
тебе водку пить с Ермилычем да с попом Макаром, а настоящего-то ничего и нет. Ну, каков
ты есть человек, ежели
тебя разобрать? Вон глаза-то заплыли как от пьянства… Небойсь Галактион компании не ломает, а всегда в своем виде.
—
Ты меня любишь, да? Немножечко? — шептала она, сгорая от нахлынувшего
на нее счастия.
— За битого семь небитых дают, — шутил он, по обыкновению. —
Тебя в солдатчине били, а меня
на заводской работе. И вышло — два сапога пара. Поступай ко мне
на службу: будешь доволен.
— А такая, дурачок. Били
тебя на службе, били, а
ты все-таки не знаешь, в какой день пятница бывает.
— Сказано: будешь доволен. Главное, скула мне у
тебя нравится:
на ржаной хлеб скула.
—
Ты вот что, хозяин, — заявил Вахрушка
на другой день своей службы, —
ты не мудри, а то…
— Ах
ты, дурашка, брюхо-то не зеркало, да и мы с
тобой на ржаной муке замешаны. Есть корочка черного хлебца, и слава богу… Как
тебя будет разжигать аппетит,
ты богу молись, чревоугодник!
— Ах,
ты какой, право!.. Лучше бы своротить с дороги. Неровен час… Ежели пьяный, так оно лучше не попадаться ему
на глаза.
—
Ты сворачивай, порожнем
на тройке едешь, а я с возом
на одной!
— Да это
ты, Михей Зотыч? Тьфу, окаянный человек! — засмеялся грозный исправник. — Эк
тебя носит нелегкая! Хочешь коньяку? Нет? Ну, я скоро в гости к
тебе на мельницу приеду.
— Да
ты с ума сошел, Галактион? — удивилась даже смелая
на все Харитина.
— Что же тут мудреного? Харитину как увидят, так и влюбятся. Уж такая уродилась… Она у меня сколько женихов отбила. И
ты тоже женился бы
на ней, если бы не отец.
Все эти дни он почти совсем не обращал
на нее внимания и даже не замечал, хотя они и были по-родственному
на «
ты» и даже целовались, тоже по-родственному.
— Не любишь? забыл? — шептала она, отступая. — Другую полюбил? А эта другая рохля и плакса. Разве
тебе такую было нужно жену? Ах, Галактион Михеич! А вот я так не забыла, как
ты на своей свадьбе смотрел
на меня… ничего не забыла. Сокол посмотрел, и нет девушки… и не стыдно мне нисколько.
В сущности Харитина вышла очертя голову за Полуянова только потому, что желала хотя этим путем досадить Галактиону.
На, полюбуйся, как мне ничего не жаль! Из-за
тебя гибну. Но Галактион, кажется, не почувствовал этой мести и даже не приехал
на свадьбу, а послал вместо себя жену с братом Симоном. Харитина удовольствовалась тем, что заставила мужа выписать карету, и разъезжала в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
—
Ты это что же затеваешь-то? — ворчал Михей Зотыч. — Мы тут вот мучку мелем, а
ты хлеб собираешься изводить
на проклятое зелье.
— Да ведь народу же деньги-то пойдут, старичок? Ах, какой
ты!.. Теперь хлеб напрасно пропадает, а тогда
на, получай наличными. Все будут довольны… Так-то!
— Вот
ты про машину толкуешь, а лучше поставить другую мельницу, — заговорил Михей Зотыч, не глядя
на сына, точно говорил так, между прочим.
— Ничего
ты от меня, миленький, не получишь… Ни одного грошика, как есть. Вот, что
на себе имеешь, то и твое.
— Это у
тебя веселье только
на уме, — оговорила мать. — У других
на уме дело, а у
тебя пустяки.
— Да
ты сядь, не таранти. Ох, не люблю я вот таких-то верченых! Точно сорока
на колу.
— Харитина, помнишь мою свадьбу? — заговорил он, не открывая глаз, — ему страстно хотелось исповедаться. — Тогда в моленной… У меня голова закружилась… и потом весь вечер я видел только
тебя. Это грешно… я мучился… да. А потом все прошло… я привык к жене… дети пошли… Помнишь, как
ты меня целовала тогда
на мельнице?
— О, часто!.. Было совестно, а все-таки думал. Где-то она? что-то она делает? что думает? Поэтому и
на свадьбу к
тебе не приехал… Зачем растравлять и
тебя и себя? А вчера… ах, как мне было вчера тяжело! Разве такая была Харитина!
Ты нарочно травила меня, — я знаю, что
ты не такая. И мне так было жаль
тебя и себя вместе, — я как-то всегда вместе думаю о нас обоих.
— А вот и нет… Сама Прасковья Ивановна. Да… Мы с ней большие приятельницы. У ней муж горький пьяница и у меня около того, — вот и дружим… Довезла
тебя до подъезда, вызвала меня и говорит: «
На, получай свое сокровище!» Я ей рассказывала, что любила
тебя в девицах. Ух! умная баба!.. Огонь. Смотри, не запутайся… Тут не
ты один голову оставил.
— А
ты, брат, не сомневайся, — уговаривал его Штофф, — он уже был с Галактионом
на «
ты». — Как нажиты были бубновские капиталы? Тятенька был приказчиком и ограбил хозяина, пустив троих сирот по миру. Тут, брат, нечего церемониться… Еще темнее это винокуренное дело. Обрати внимание.
— Это ваше счастие… да… Вот вы теперь будете рвать по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда, то есть если бы были выучены, начали бы глотать большими кусками, как этот ваш Мышников… Я знаю несколько таких полированных купчиков, и все
на одну колодку… да. Хоть
ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
— Это
ты верно, Фуса, — подтвердил Харитон Артемьич, старясь не смотреть
на зятя. — В другой раз и помолчать надо бы, Сима.