Неточные совпадения
В
одной руке он держал берестяный бурачок, а в
другой длинную черемуховую палку.
Вахрушка молодцевато подтянулся и сделал налево кругом. Таинственный бродяга появился во всем своем великолепии, в длинной рубахе, с котомочкой за плечами, с бурачком в
одной руке и палкой в
другой.
Погоня сбилась в
одну кучку у поскотины. Мужики ошалелыми глазами глядели
друг на
друга.
На него с
одной стороны глядит большими окнами двухэтажный нештукатуренный каменный дом с террасой, а с
другой — расположился плотный ряд хозяйственных пристроек: амбары, конюшни, каретники, сеновалы.
Это был тот самый бродяга, который убежал из суслонского волостного правления. Нахлобучив свою валеную шляпу на самые глаза, он вышел на двор. На террасе в это время показались три разодетых барышни. Они что-то кричали старику в халате, взвизгивали и прятались
одна за
другую, точно взбесившаяся лошадь могла прыгнуть к ним на террасу.
—
Одна мебель чего мне стоила, — хвастался старик, хлопая рукой по дивану. — Вот за эту орехову плачено триста рубликов… Кругленькую копеечку стоило обзаведенье, а нельзя супротив
других ниже себя оказать. У нас в Заполье по-богатому все дома налажены, так оно и совестно свиньей быть.
Все эти купеческие дома строились по
одному плану: верх составлял парадную половину, пустовавшую от
одних именин до
других, а нижний этаж делился на две половины, из которых в
одной помещался мучной лабаз, а в
другой ютилась вся купеческая семья.
Были еще две маленьких комнаты, в
одной из которых стояла кровать хозяина и несгораемый шкаф, а в
другой жила дочь Устинька с старухой нянькой.
— Другие-то вон как у вас поживают в Заполье. Недалеко ходить, взять хоть того же Харитона Артемьича.
Одним словом, светленько живут.
— Не
один он такой-то…
Другие в орде темным делом капитал приобрели, как Харитошка Булыгин. Известное дело, как там капиталы наживают. Недаром говорится: орда слепая. Какими деньгами рассчитываются в орде? Ордынец возьмет бумажку, посмотрит и просит дать
другую, чтобы «тавро поятнее».
— Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы на уме. Вот тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами:
один умнее отца захотел быть и
другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я и тебя, Емельян, женю по пути. За
один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а вы…
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут он умел себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а с
другими на равной ноге. Всего лучше Галактион держал себя с будущим тестем, который закрутил с самого первого дня и мог говорить только всего
одно слово: «Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал такой вид, что совсем не замечает его беспросыпного пьянства.
Такое поведение, конечно, больше всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то в
одну руку с ней все делал и даже сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя.
Другим ужасом для Анфусы Гавриловны был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет на день, на два. Когда он показывался где-нибудь на дворе, девушки сбивались, как овечье стадо, в
одну комнату и запирались на ключ.
Другие называли Огибенина просто «Еграшкой модником». Анфуса Гавриловна была взята из огибенинского дома, хотя и состояла в нем на положении племянницы. Поэтому на малыгинскую свадьбу Огибенин явился с большим апломбом, как
один из ближайших родственников. Он относился ко всем свысока, как к дикарям, и чувствовал себя на
одной ноге только с Евлампией Харитоновной.
— Э-э… Шахма любит карта…
Один карта на левой нога,
другой карта на правой нога. Купца много смеял, а Шахма много платил… Исправник любит деньга Шахма… Шахма любит исправник.
Последними уже к большому столу явились два новых гостя.
Один был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а
другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они были из дальних сибиряков и оба попали на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с большим достоинством. Ечкин поразил всех своими бриллиантами, которые у него горели везде, где только можно было их посадить.
— Хорошую роденьку бог послал, — ворчал писарь Флегонт Васильич. — Оборотни какие-то… Счастье нам с тобой, Анна Харитоновна, на родню. Зятья-то на подбор,
один лучше
другого, да и родитель Харитон Артемьич хорош. Брезгует суслонским зятем.
Можно себе представить общее удивление. Писарь настолько потерялся, что некоторое время не мог выговорить ни
одного слова. Да и все
другие точно онемели. Вот так гостя бог послал!.. Не успели все опомниться, а мудреный гость уже в дверях.
Сказано — сделано, и старики ударили по рукам. Согласно уговору Михей Зотыч должен был ожидать верного слугу в Баклановой, где уже вперед купил себе лошадь и телегу. Вахрушка скоро разделался с писарем и на
другой день ехал уже в
одной телеге с Михеем Зотычем.
Солдат никак не мог примириться с этой теорией спасения души, но покорялся по солдатской привычке, — все равно нужно же кому-нибудь служить. Он очень скоро подпал под влияние своего нового хозяина, который расшевелил его крестьянские мысли. И как ловко старичонко умел наговаривать, так
одно слово к
другому и лепит, да так складно.
Другой вопрос, который интересовал старого мельника, был тот, где устроить рынок. Не покупать же хлеб в Заполье, где сейчас сосредоточивались все хлебные операции.
Один провоз съест. Мелкие торжки, положим, кое-где были, но нужно было выбрать из них новин пункт. Вот в Баклановой по воскресеньям бывал подвоз хлеба, и в
других деревнях.
— Милый, милый! — шептала она в исступлении, закрывая глаза. — Только
один раз. Разве та,
другая, умеет любить? А я-то тосковала по нем, я-то убивалась!
— А все это проклятый Полуштоф, — ругались они за спиной. — Все от него пошло. Дай лисе хвост просунуть, она и вся залезет. А у немцев так уж заведено: у
одного крючок, у
другого петля —
друг за дружкой и волокутся.
Одним словом, зажили по-настоящему, как в
других прочих местах, особенно когда появились два адвоката, Мышников и Черевинский, забившие сразу местных доморощенных ходатаев и дельцов.
— А я понимаю
одно: я имею свою пользу и должен дать пользу
другим… Так?
Старшему сыну Серафимы было уже четыре года, его звали Сережей. За ним следовали еще две девочки-погодки, то есть родившиеся через год
одна после
другой. Старшую звали Милочкой, младшую Катей. Как Серафима ни любила мужа, но трехлетняя, почти без перерыва, беременность возмутила и ее.
С
одной стороны, вот мы с вами, как сила, ищущая своего приложения, а с
другой — благодатный край, переполненный сырьем.
Теперь во время бессонницы Галактион по ночам уходил на мельницу и бродил там из
одного этажа в
другой, как тень.
Они, засыпанные мучным бусом, походили на каких-то мертвецов, бродивших бесшумно из
одного отделения в
другое.
— Вторую мельницу строить не буду, — твердо ответил Галактион. — Будет с вас и
одной. Да и дело не стоящее. Вон запольские купцы три мельницы-крупчатки строят, потом Шахма затевает, — будете не зерно молоть, а
друг друга есть. Верно говорю… Лет пять еще поработаешь, а потом хоть замок весь на свою крупчатку. Вот сам увидишь.
Когда Галактион вышел, Михей Зотыч вздохнул и улыбнулся. Вот это так сын… Правильно пословица говорится:
один сын — не сын, два сына — полсына, а три сына — сын. Так оно и выходит, как по-писаному. Да, хорош Галактион.
Другого такого-то и не сыщешь.
Он видел ее белые, точно налитые молоком руки, и эти руки подавали ему
одну рюмку за
другой.
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек, у самого две дочери на руках, и вдруг кто-нибудь будет так-то по-звериному хватать его Милочку… У Галактиона даже пошла дрожь по спине при
одной мысли о такой возможности. А чем же Харитина хуже
других? Дома не у чего было жить, вот и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так бывает.
— А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя на мое место. Ведь еврей такой же человек. Среди евреев есть и дураки и хорошие люди.
Одним словом, предрассудок. А что верно, так это то, что мы люди рабочие и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать
другим. А если вы не хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно не хотите. И средства есть и энергия, а только не хотите.
— Вот что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга и все думал о вас… да. Знаете, вы делаете
одну величайшую несправедливость. Вас это удивляет? А между тем это так… Сами вы можете жить, как хотите, — дело ваше, — а зачем же молодым запирать дорогу? Вот у вас девочка растет, мы с ней большие
друзья, и вы о ней не хотите позаботиться.
— Ах, какой вы, Тарас Семеныч! Стабровский делец —
одно, а Стабровский семейный человек, отец — совсем
другое. Да вот сами увидите, когда поближе познакомитесь. Вы лучше спросите меня: я-то о чем хлопочу и беспокоюсь? А уж такая натура: вижу, девочка растет без присмотру, и меня это мучит. Впрочем, как знаете.
— Гуляй банк! — повторял Шахма. —
Одна рука брал,
другая рука давал… Обе барыша получал.
В
другой деревне Полуянов с этою же целью опечатал целое озеро, то есть взял веревку, спустил
один конец в воду, а
другой припечатал к вбитому на берегу колу.
—
Одна рука давал,
другая не знал, — говорил он.
Странно, что все эти переговоры и пересуды не доходили только до самого Полуянова. Он, заручившись благодарностью Шахмы, вел теперь сильную игру в клубе. На беду, ему везло счастье, как никогда. Игра шла в клубе в двух комнатах старинного мезонина. Полуянов заложил сам банк в три тысячи и метал. Понтировали Стабровский, Ечкин, Огибенин и Шахма. В числе публики находились Мышников и доктор Кочетов. Игра шла крупная, и Полуянов загребал куши
один за
другим.
Полуянов в какой-нибудь месяц страшно изменился, начиная с того, что уже по необходимости не мог ничего пить. С лица спал пьяный опух, и он казался старше на целых десять лет. Но всего удивительнее было его душевное настроение, складывавшееся из двух неравных частей: с
одной стороны — какое-то детское отчаяние, сопровождавшееся слезами, а с
другой — моменты сумасшедшей ярости.
— Ведь я младенец сравнительно с
другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. — Ну, брал… ну, что же из этого? Ведь по грошам брал, и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!.. И все они правы, а я вот сижу. Да это что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал.
Одного бы только желал, чтобы меня выпустили на свободу всего на
одну неделю: первым делом убил бы попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
Потом ему делалось обидно, что
другие малыгинские зятья все зажили по-новому, кончая Галактионом, и только он
один остался точно за штатом.
— Как это он мне сказал про свой-то банк, значит, Ермилыч, меня точно осенило. А возьму, напримерно, я, да и открою ссудную кассу в Заполье, как ты полагаешь? Деньжонок у меня скоплено тысяч за десять, вот рухлядишку побоку, — ну, близко к двадцати набежит. Есть
другие мелкие народы, которые прячут деньжонки по подпольям… да.
Одним словом, оборочусь.
— А я два места под мельницы арендовал, Галактион. Одно-то на Ключевой, пониже Ермилыча, а
другое — на притоке.
— Ишь как ты разлакомился там, в Заполье! — засмеялся опять Михей Зотыч. — У вас ведь там все правые, и
один лучше
другого, потому как ни бога, ни черта не знают. Жиды, да табашники, да потворщики, да жалостливые бабешки.
— Уж какая судьба выпадет. Вот вы гонялись за Харитиной, а попали на меня. Значит, была
одна судьба, а сейчас вам выходит
другая: от ворот поворот.
— Ну, милый зятек, как мы будем с тобой разговаривать? — бормотал он, размахивая рукой. — Оно тово… да… Наградил господь меня зятьками, нечего сказать.
Один в тюрьме сидит, от
другого жена убежала, третий… Настоящий альбом! Истинно благословил господь за родительские молитвы.
— Мне почему-то кажется, что мы будем большими
друзьями, — проговорил однажды Стабровский, пытливо глядя на Галактиона. —
Одним словом, вы будете нашим вполне.
В первую минуту, подавленный неожиданностью всего случившегося, бывший исправник повел свое дело, как и
другие в его положении, исходя из принципа, что пропадать, так пропадать не
одному, а вместе с
другими.