— Они-с… Я ведь у них проживаю и все вижу, а
сказать никому не смею, даже богоданной маменьке. Не поверят-с. И даже меня же могут завинить в напраслине. Жена перед мужем всегда выправится, и я же останусь в дураках. Это я насчет Галактиона, сестрица. А вот ежели бы вы, напримерно, вечером заглянули к ним, так собственноручно увидели бы всю грусть. Весьма жаль.
Неточные совпадения
— Зачем? — удивился Штофф. — О, батенька, здесь можно сделать большие дела!.. Да, очень большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный, и кто пользуется его богатствами? Смешно
сказать… Вы посмотрите на них:
никто дальше насиженного мелкого плутовства не пошел, или скромно орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в том, что я русский немец… да!
—
Никто и не думал сманивать, — оправдывалась Серафима. — Сама пришла и живет. Мы тут ни при чем.
Скажешь, что и солдата тоже мы сманили?
— Э, вздор!..
Никто и ничего не узнает. Да ты в первый раз, что ли, в Кунару едешь? Вот чудак. Уж хуже, брат, того, что про тебя говорят, все равно не
скажут. Ты думаешь, что
никто не знает, как тебя дома-то золотят? Весь город знает… Ну, да все это пустяки.
— Чего забыл? — точно рванул Галактион. — А вот это самое… да. Ведь я домой поехал, а дома-то и нет… жена постылая в дому… родительское благословение, навеки нерушимое… Вот я и вернулся, чтобы
сказать… да…
сказать… Ведь все знают, — не скроешь. А только
никто не знает, что у меня вся душенька выболела.
Харитине доставляла какое-то жгучее наслаждение именно эта двойственность: она льнула к мужу и среди самых трогательных сцен думала о Галактионе. Она не могла бы
сказать, любит его или нет; а ей просто хотелось думать о нем. Если б он пришел к ней, она его приняла бы очень сухо и ни одним движением не выдала бы своего настроения. О, он никогда не узнает и не должен знать того позора, какой она переживала сейчас! И хорошо и худо — все ее, и
никому до этого дела нет.
— Вам… Да, не верю. Вы — нехороший человек… Вам этого
никто не смеет
сказать, а я
скажу, чтобы вы и сами знали. Ведь каждый человек умеет очень хорошо оправдывать только самого себя.
Правдин. Лишь только из-за стола встали, и я, подошед к окну, увидел вашу карету, то, не
сказав никому, выбежал к вам навстречу обнять вас от всего сердца. Мое к вам душевное почтение…
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз, не
сказав никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
Райский, не
сказавши никому ни слова в доме, ушел после обеда на Волгу, подумывая незаметно пробраться на остров, и высматривал место поудобнее, чтобы переправиться через рукав Волги. Переправы тут не было, и он глядел вокруг, не увидит ли какого-нибудь рыбака.
Нет, уж как бы ни был труслив человек, а уж если такое дело задумал, то уже ни за что бы не
сказал никому по крайней мере про пакет и про знаки, ибо это значило бы вперед всего себя выдать.
Едва оправясь от болезни, смотритель выпросил у С*** почтмейстера отпуск на два месяца и, не
сказав никому ни слова о своем намерении, пешком отправился за своей дочерью.
Неточные совпадения
Правдин. Ко мне пакет? И мне
никто этого не
скажет! (Вставая.) Я прошу извинить меня, что вас оставлю. Может быть, есть ко мне какие-нибудь повеления от наместника.
— Ну, полно! —
сказал он. — Когда бывало, чтобы кто-нибудь что-нибудь продал и ему бы не
сказали сейчас же после продажи: «это гораздо дороже стоит»? А покуда продают,
никто не дает… Нет, я вижу у тебя есть зуб против этого несчастного Рябинина.
— Может быть, — сухо
сказал Левин и повернулся на бок. — Завтра рано надо итти, и я не бужу
никого, а иду на рассвете.
— Ну, да, впрочем, это
никому не интересно, —
сказала она и обратилась к Англичанке.
—
Никто не доволен своим состоянием, и всякий доволен своим умом, —
сказал дипломат французский стих.