Неточные совпадения
— Барышни… ох, задохлась! Да ведь это женихов отец… Два брата-то наезжали на той неделе,
так ихний родитель. Сам
себя обозначил.
— Одна мебель чего мне стоила, — хвастался старик, хлопая рукой по дивану. — Вот за эту орехову плачено триста рубликов… Кругленькую копеечку стоило обзаведенье, а нельзя супротив других ниже
себя оказать. У нас в Заполье по-богатому все дома налажены,
так оно и совестно свиньей быть.
— Да
так нужно было, Тарас Семеныч… Ведь я не одну невесту для Галактиона смотреть пришел, а и
себя не забыл. Тоже жениться хочу.
— И то я их жалею, про
себя жалею. И Емельян-то уж в годах. Сам не маленький… Ну, вижу, помутился он, тоскует… Ну, я ему раз и говорю: «Емельян, когда я помру, делай, как хочешь. Я с тебя воли не снимаю».
Так и сказал. А при
себе не могу дозволить.
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут он умел
себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а с другими на равной ноге. Всего лучше Галактион держал
себя с будущим тестем, который закрутил с самого первого дня и мог говорить только всего одно слово: «Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал
такой вид, что совсем не замечает его беспросыпного пьянства.
Можно
себе представить общее удивление. Писарь настолько потерялся, что некоторое время не мог выговорить ни одного слова. Да и все другие точно онемели. Вот
так гостя бог послал!.. Не успели все опомниться, а мудреный гость уже в дверях.
Впрочем, Галактион упорно отгонял от
себя все эти мысли.
Так, глупость молодая, и больше ничего. Стерпится — слюбится. Иногда Серафима пробовала с ним заговаривать о серьезных делах, и он видел только одно, что она ровно ничего не понимает. Старается подладиться к нему и не умеет.
Но все эти сомнения и недосказанные мысли разрешились сами
собой, когда Серафима, краснея и заикаясь, призналась, что она беременна. Муж посмотрел на нее непонимающими глазами, а потом
так хорошо и любовно обнял и горячо поцеловал… еще в первый раз поцеловал.
Представьте
себе, у него решительно ничего нет, а он всегда имеет
такой вид, точно у него в бумажнике чек на пятьсот тысяч.
«А денег я тебе все-таки не дам, — думал старик. — Сам наживай — не маленький!.. Помру, вам же все достанется. Ох, миленькие, с
собой ничего не возьму!»
Харитона Артемьевича не было дома, — он уехал куда-то по делам в степь. Агния уже третий день гостила у Харитины. К вечеру она вернулась, и Галактион удивился, как она постарела за каких-нибудь два года. После выхода замуж Харитины у нее не осталось никакой надежды, — в Заполье редко старшие сестры выходили замуж после младших.
Такой уж установился обычай. Агния, кажется, примирилась с своею участью христовой невесты и мало обращала на
себя внимания. Не для кого было рядиться.
— О, часто!.. Было совестно, а все-таки думал. Где-то она? что-то она делает? что думает? Поэтому и на свадьбу к тебе не приехал… Зачем растравлять и тебя и
себя? А вчера… ах, как мне было вчера тяжело! Разве
такая была Харитина! Ты нарочно травила меня, — я знаю, что ты не
такая. И мне
так было жаль тебя и
себя вместе, — я как-то всегда вместе думаю о нас обоих.
Видимо, Штофф побаивался быстро возраставшей репутации своего купеческого адвоката, который быстро шел в гору и забирал большую силу. Главное, купечество верило ему. По наружности Мышников остался
таким же купцом, как и другие, с тою разницей, что носил золотые очки. Говорил он с рассчитанною грубоватою простотой и вообще старался держать
себя непринужденно и с большим гонором. К Галактиону он отнесся подозрительно и с первого раза заявил...
Да и
собой мужчина красавец,
так соколом и выглядывает.
— А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте
себя на мое место. Ведь еврей
такой же человек. Среди евреев есть и дураки и хорошие люди. Одним словом, предрассудок. А что верно,
так это то, что мы люди рабочие и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать другим. А если вы не хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно не хотите. И средства есть и энергия, а только не хотите.
— Ну, славяночка, будем знакомиться. Это вот моя славяночка. Ее зовут Дидей. Она считает
себя очень умной и думает, что мир сотворен специально только для нее, а все остальные девочки существуют на свете только
так, между прочим.
Тарасу Семенычу было и совестно, что англичанка все распотрошила, а с другой стороны, и понравилось, что миллионер Стабровский с
таким вниманием пересмотрел даже белье Устеньки. Очень уж он любит детей, хоть и поляк. Сам Тарас Семеныч редко заглядывал в детскую, а какое белье у Устеньки — и совсем не знал. Что нянька сделает, то и хорошо. Все дело чуть не испортила сама Устенька, потому что под конец обыска она горько расплакалась. Стабровский усадил ее к
себе на колени и ласково принялся утешать.
Галактион был другого мнения и стоял за бабушку. Он не мог простить Агнии воображаемой измены и держал
себя так, точно ее и на свете никогда не существовало. Девушка чувствовала это пренебрежение, понимала источник его происхождения и огорчалась молча про
себя. Она очень любила Галактиона и почему-то думала, что именно она будет ему нужна. Раз она даже сделала робкую попытку объясниться с ним по этому поводу.
Он чувствовал
себя таким маленьким и ничтожным, потому что в первый раз лицом к лицу встретился с настоящими большими дельцами, рассуждавшими о миллионах с
таким же равнодушием, как другие говорят о двугривенном.
Да и характер у него был совсем не
такой, а вышло все как-то
так, само
собой.
Лицо у нее разгорелось от мороза, и она заглядывала ему прямо в глаза, улыбающаяся, молодая, красивая, свежая. Он ее крепко обхватил за талию и тоже почувствовал
себя так легко и весело.
— Дурак! Из-за тебя я пострадала… И словечка не сказала, а повернулась и вышла. Она меня, Симка, ловко отзолотила. Откуда прыть взялась у кислятины… Если б ты был настоящий мужчина,
так ты приехал бы ко мне в тот же день и прощения попросил. Я целый вечер тебя ждала и даже приготовилась обморок разыграть… Ну, это все пустяки, а вот ты дома
себя дурак дураком держишь. Помирись с женой… Слышишь? А когда помиришься, приезжай мне сказать.
— Вот тебе и зять! — удивлялся Харитон Артемьич. — У меня все зятья
такие: большая родня — троюродное наплевать. Ты уж лучше к Булыгиным-то не ходи, только
себя осрамишь.
— Это он только сначала о Полуянове, а потом и до других доберется, — толковали купцы. — Что же это
такое будет-то? Раньше жили
себе, и никому дела до нас не было… Ну, там пожар, неурожай, холера, а от корреспондента до сих пор бог миловал. Растерзать его мало, этого самого корреспондента.
Видела Серафима
таких постылых жен и вперед рисовала
себе то неприглядное будущее, которое ее ожидало.
— А даже очень просто… Хлеб за брюхом не ходит. Мы-то тут дураками печатными сидим да мух ловим, а они орудуют. Взять хоть Михея Зотыча… С него вся музыка-то началась. Помнишь, как он объявился в Суслоне в первый раз? Бродяга не бродяга, юродивый не юродивый, а около того… Промежду прочим, оказал
себя поумнее всех. Недаром он тогда всех нас дурачками навеличивал и прибаутки свои наговаривал. Оно и вышло, как по-писаному: прямые дурачки. Разе
такой Суслон-то был тогда?
Писарь сел и смотрел на Галактиона восторженными глазами. Господи, какие умные люди бывают на белом свете! Потом писарю сделалось вдруг страшно: господи, как же простецам-то жить? Он чувствовал
себя таким маленьким, глупым, несчастным.
Этот первый завтрак служил для Галактиона чем-то вроде вступительного экзамена. Скоро он почувствовал
себя у Стабровских если не своим, то и не чужим. Сам старик только иногда конфузил его своею изысканною внимательностью. Галактион все-таки относился к магнату с недоверием. Их окончательно сблизил случайный разговор, когда Галактион высказал свою заветную мечту о пароходстве. Стабровский посмотрел на него прищуренными глазами, похлопал по плечу и проговорил...
Ей делалось жаль и
себя, и мужа, и что-то
такое, что не было изжито.
Даже накануне суда Харитина думала не о муже, которого завтра будут судить, а о Галактионе. Придет он на суд или не придет? Даже когда ехала она на суд, ее мучила все та же мысль о Галактионе, и Харитина презирала
себя, как соучастницу какого-то непростительного преступления. И все-таки, войдя в залу суда, она искала глазами не мужа.
— Не надо… не надо… — шептала Харитина, закрывая лицо руками и защищаясь всем своим молодым телом. — Ах, какой вы глупый, доктор! Ведь я еще не жила… совсем не жила! А я
такая молодая, доктор! Оставьте меня, доктор! Какая я гадкая… Понимаете, я ненавижу
себя!.. Всех ненавижу… вас…
— Хотите, чтобы я сказал вам все откровенно? Штофф именно для
такого дела не годится… Он слишком юрок и не умеет внушать к
себе доверия, а затем тут все дело в такте. Наконец, мешает просто его немецкая фамилия… Вы понимаете меня? Для вас это будет хорошим опытом.
«Что же это
такое? — спрашивал Галактион самого
себя, когда возвращался от Стабровского домой. — Как же другие-то будут жить?»
Галактиону стоило только подумать о Стабровском или Ечкине, которые ворочали миллионными делами, как он сейчас же видел самого
себя таким маленьким и ничтожным.
Суслонский писарь отправился к Харитине «на той же ноге» и застал ее дома, почти в совершенно пустой квартире. Она лежала у
себя в спальне, на своей роскошной постели, и курила папиросу. Замараева больше всего смутила именно эта папироса,
так что он не знал, с чего начать.
В другой раз Анфуса Гавриловна отвела бы душеньку и побранила бы и дочерей и зятьев, да опять и нельзя: Полуянова ругать — битого бить, Галактиона — дочери досадить, Харитину — с непокрытой головы волосы драть, сына Лиодора —
себя изводить. Болело материнское сердце день и ночь, а взять не с кого. Вот и сейчас, налетела Харитина незнамо зачем и сидит, как зачумленная. Только и радости, что суслонский писарь, который все-таки разные слова разговаривает и всем старается угодить.
Замараевы не знали, как им и принять дорогого гостя, где его посадить и чем угостить. Замараев даже пожалел про
себя, что тятенька ничего не пьет, а то он угостил бы его
такою деревенскою настойкой по рецепту попа Макара, что с двух рюмок заходили бы в башке столбы.
— Хорошо, хорошо. Помру,
так вам же все достанется. Не для
себя хлопочу.
Харитине иногда казалось, что сестра ее упорно наблюдает, точно хочет в чем-то убедиться. Ей делалось жутко от взгляда этих воспаленных глаз. Виноватой Харитина все-таки
себя не чувствовала. Кажется, уж она про все забыла, да и не было ничего
такого, в чем бы можно было покаяться.
Склады и кабаки открывались в тех же пунктах, где они существовали у Прохорова и К o, и открывалось наступательное действие понижением цены на водку. Получались уже технические названия дешевых водок: «прохоровка» и «стабровка». Мужики входили во вкус этой борьбы и усиленно пропивались на дешевке. Случалось нередко
так, что конкуренты торговали уже
себе в убыток, чтобы только вытеснить противника.
Он
так и отправился к
себе на мельницу без шапки, а подходя к Прорыву, затянул солдатскую песню...
«Ведь вот какой упрямый старик! — повторял про
себя Галактион и только качал головой. — Ведь за глаза было бы одной мельницы,
так нет, давай строить две новых!»
Странно, что именно в
такие сны наяву он видел
себя вместе с Харитиной.
Получалось в общем что-то ужасное, глупое и нелепое. В отчаянии доктор бежал к Стабровским, чтобы хоть издали увидеть Устеньку, услышать ее голос, легкую походку, и опять ненавидел
себя за эти гимназические выходки. Она —
такая чистая, светлая, а он — изношенный, захватанный, как позабытая бутылка с недопитою мадерой.
Клиентов банка Вахрушка разделил на несколько категорий: одни — настоящие купцы, оборотистые и важные, другие — пожиже, только вид на
себя напущают, а остальные —
так, как мякина около зерна. Одна видимость, а начинки-то и нет.
Заветная мечта Галактиона исполнялась. У него были деньги для начала дела, а там уже все пойдет само
собой. Ему ужасно хотелось поделиться с кем-нибудь своею радостью, и
такого человека не было. По вечерам жена была пьяна, и он старался уходить из дому. Сейчас он шагал по своему кабинету и молча переживал охватившее его радостное чувство. Да, целых четыре года работы, чтобы получить простой кредит. Но это было все, самый решительный шаг в его жизни.
Он про
себя негодовал на него: вместо того чтобы травить
такие страшные деньги на дурацкую фабрику, отдал бы ему на пароходы…
— Пришел в сапогах, а ушел босиком? На что чище… Вон и ты какое
себе рыло наел на легком-то хлебе… да. Что же, оно уж завсегда
так: лупи яичко — не сказывай, облупил — не показывай. Ну, чиновник, а ты как думаешь, возьмут меня на вашей мельнице в заклад?
Никогда еще Галактион не торопился в
такой степени и никогда не чувствовал
себя так хорошо.
—
Так,
так… То-то нынче добрый народ пошел: все о других заботятся, а
себя забывают. Что же, дай бог… Посмотрел я в Заполье на добрых людей… Хорошо. Дома понастроили новые, магазины с зеркальными окнами и все перезаложили в банк. Одни строят, другие деньги на постройку дают — чего лучше? А тут еще: на, испей дешевой водочки… Только вот как с закуской будет? И ты тоже вот добрый у меня уродился: чужого не жалеешь.