Руки до такой степени привыкают к тому, что всякое даже малейшее движение сопряжено с
чувством тяжести, что арестант после того уж, как наконец расстается с тачкой и ручными кандалами, долго еще чувствует в руках неловкость и делает без надобности сильные, резкие движения; когда, например, берется за чашку, то расплескивает чай, как страдающий chorea minor.
Конец шекспировской пьесы и маленькую комедию, где дебютировала новая ingénue, Анна Серафимовна прослушала с
чувством тяжести в груди и в голове. Только на воздухе ей стало легко. Она привезла Рубцова и Любашу в своей карете и должна была развести их по домам. Любаша напрашивалась на чай, но Анна Серафимовна напирала на поздний час. И мать ее будет беспокоиться.
Неточные совпадения
Она стала для него чем-то вроде ящика письменного стола, — ящика, в который прячут интимные вещи; стала ямой, куда он выбрасывал сор своей души. Ему казалось, что, высыпая на эту женщину слова, которыми он с детства оброс, как плесенью, он постепенно освобождается от их липкой
тяжести, освобождает в себе волевого, действенного человека. Беседы с Никоновой награждали его
чувством почти физического облегчения, и он все чаще вспоминал Дьякона:
Я почувствовал, как какая-то истома, какая-то
тяжесть стала опускаться мне в ноги. Колени заныли, точно в них налили свинец. Ощущение это знакомо всякому, кому случалось неожиданно чего-нибудь сильно испугаться. Но в то же время другое
чувство,
чувство, смешанное с любопытством, с благоговением к царственному грозному зверю и с охотничьей страстью, наполнило мою душу.
Вчера в полночь я прибыл в Туринск. Сегодня же хочу начать беседу мою, друг Оболенский. Много впечатлений перебывало в знакомом тебе сердце с тех пор, как мы с тобою обнялись на разлуку в Верхнеудинске. Удаляясь от тебя, я более и более чувствовал всю
тяжесть этой скорбной минуты. Ты мне поверишь, любезный друг, испытывая в себе мое
чувство.
И народ бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с толпой и шел с нею обратно, и крики его гасли в звуках песни — той песни, которую дома пели тише других, — на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далекую дорогу к будущему, она честно говорила о
тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных
чувств и сгорала в пепел проклятая боязнь нового…
Эта мысль родилась в Илье незаметно для него и наполнила душу мальчика скорбной
тяжестью и всё более возбуждала подозрительное
чувство к людям.