Неточные совпадения
— Это ты хорошо говоришь, дружок, по-Божьему, — ласково взяв Алексея за плечо, сказал Патап Максимыч. — Господь пошлет; поминай чаще Иева на гноищи. Да… все имел, всего лишился, а на
Бога не возроптал; за то и подал ему
Бог больше прежнего. Так и ваше
дело — на
Бога не ропщите, рук не жалейте да с
Богом работайте, Господь не оставит вас — пошлет больше прежнего.
Манефа, напившись чайку с изюмом, — была великая постница, сахар почитала скоромным и сроду не употребляла его, — отправилась в свою комнату и там стала расспрашивать Евпраксию о порядках в братнином доме: усердно ли
Богу молятся, сторого ли посты соблюдают, по скольку кафизм в
день она прочитывает; каждый ли праздник службу правят, приходят ли на службу сторонние, а затем свела речь на то, что у них в скиту большое расстройство идет из-за епископа Софрония, а другие считают новых архиереев обли́ванцами и слышать про них не хотят.
Пречистая
ДеваРодила сей камень,
В ясли положила,
Грудью воскормила,
Грудью воскормила
Бога-человека,
Спасителя.
— Как отцу сказано, так и сделаем, — «уходом», — отвечала Фленушка. — Это уж моих рук
дело, слушайся только меня да не мешай. Ты вот что делай: приедет жених, не прячься, не бегай, говори с ним, как водится, да словечко как-нибудь и вверни, что я, мол, в скитах выросла, из детства, мол, желание возымела
Богу послужить, черну рясу надеть… А потом просись у отца на лето к нам в обитель гостить, не то матушку Манефу упроси, чтоб она оставила у вас меня. Это еще лучше будет.
— Да что ты в самом
деле, Максимыч, дура, что ли, я повитая? Послушаюсь я злых людей, обижу я Грунюшку? Да никак ты с ума спятил? — заговорила, возвышая голос, Аксинья Захаровна и утирая рукавом выступившие слезы. — Обидчик ты этакой, право, обидчик!.. Какое слово про меня молвил!.. По сердцу ровно ножом полоснул!..
Бога нет в тебе!.. Право,
Бога нет!..
— Добрыми
делами, Груня, воздашь, — сказал Патап Максимыч, гладя по голове девушку. — Молись, трудись, всего паче бедных не забывай. Никогда, никогда не забывай бедных да несчастных. Это
Богу угодней всего…
— Не побрезгуйте, Данило Тихоныч, деревенской хлебом-солью… Чем богаты, тем и рады… Просим не прогневаться, не взыскать на убогом нашем угощенье… Чем
Бог послал! Ведь мы мужики серые, необтесанные, городским порядкам не обвыкли… Наше
дело лесное, живем с волками да медведями… Да потчуй, жена, чего молчишь, дорогих гостей не потчуешь?
— Наше
дело лесное, — самодовольно отвечал Патап Максимыч. — У генералов обедать нам не доводится, театров да балов сроду не видывали; а угостить хорошего человека, чем
Бог послал, завсегда рады. Пожалуйте-с, — прибавил он, наливая Снежкову шампанское.
— Вот, Авдотьюшка, пятый год ты, родная моя, замужем, а деток
Бог тебе не дает… Не взять ли дочку приемную, богоданную? Господь не оставит тебя за добро и в сей жизни и в будущей… Знаю, что достатки ваши не широкие, да ведь не объест же вас девочка… А может статься, выкупят ее у тебя родители, — люди они хорошие, богатые, деньги большие дадут, тогда вы и справитесь… Право, Авдотьюшка, сотвори-ка доброе
дело, возьми в дочки младенца Фленушку.
— Пять лет… шестой… — медленно проговорила игуменья и улыбнулась. — Это выходит — она в тот год родилась, как ты в обитель вступила. Ну что ж!
Бог благословит на доброе
дело.
— Не раненько ль толковать об этом, Данило Тихоныч? Дело-то, кажись бы, не к спеху. Время впереди, подождем, что
Бог пошлет. Есть на то воля Божья,
дело сделается, нет — супротив
Бога как пойдешь?
—
Бог милостив, — промолвил паломник. — И не из таких напастей Господь людей выносит… Не суетись, Патап Максимыч, — надо
дело ладом делать. Сам я глядел на дорогу: тропа одна, поворотов, как мы от паленой с верхушки сосны отъехали, в самом
деле ни единого не было. Может, на эту зиму лесники ину тропу пробили, не прошлогоднюю. Это и в сибирских тайгах зачастую бывает… Не бойся — со мной матка есть, она на путь выведет. Не бойся, говорю я тебе.
Да об этом не тужит лесник, каждый
день молится
Богу, поскорей бы Господь белую зиму на черную землю сослал…
Тут и праздники забудешь, какие они у
Бога есть, и
день и ночь только и думы, как бы побольше дерев сронить.
«Эка здоровенный игумен-то какой, ровно из матерого дуба вытесан… — думал, глядя на него, Патап Максимыч. — Ему бы не лестовку в руку, а пудовый молот… Чудное
дело, как это он с разбойниками-то не справился… Да этакому старцу хоть на пару медведей в одиночку идти… Лапища-то какая!.. А молодец
Богу молиться!.. Как это все у него стройно да чинно выходит…»
— Ин подите в самом
деле, отцы, успокойтесь,
Бог благословит, — молвил игумен.
Кого
Бог наукой умудрил, тот и может за это
дело браться, а темному человеку, невегласу, оно никогда не дается…
— Живет у меня молодой парень, на все
дела руки у него золотые, — спокойным голосом продолжал Патап Максимыч. — Приказчиком его сделал по токарням, отчасти по хозяйству. Больно приглянулся он мне — башка разумная. А я стар становлюсь, сыновьями Господь не благословил, помощников нет, вот и хочу я этому самому приказчику не вдруг, а так, знаешь, исподволь, помаленько домовое хозяйство на руки сдать… А там что
Бог даст…
— Надежный человек, — молвил Патап Максимыч. — А говорю это тебе, отче, к тому, что если,
Бог даст, уверюсь в нашем
деле, так я этого самого Алексея к тебе с известьем пришлю. Он про это
дело знает, перед ним не таись. А как будет он у тебя в монастыре, покажи ты ему все свое хозяйство, поучи парня-то… И ему пригодится, и мне на пользу будет.
— А тебе что за
дело? — сказал паломник. — Ступай с
Богом, не мешай. Мне надо еще письмо дописать.
И только что кончили это
дело, на другой же
день,
Бог знает отчего, загорелась келья матери Назареты, и стая сгорела дотла…
Бог нам дает много, а нам-то все мало,
Не можем мы, людие, ничем ся наполнить!
И ляжем мы в гробы, прижмем руки к сердцу,
Души наши пойдут по
делам своим,
Кости наши пойдут по земле на предание,
Телеса наши пойдут червям на съедение,
А богатство, гордость, слава куда пойдут?
— Да ничего такого не случилось, матушка, — отвечала София. — Все слава
Богу. Только намедни мать Филарета с матерью Ларисой пошумели, да на другой
день ничего, попрощались, смирились…
— Видишь ли, с чего дело-то зачалось, — продолжала София, растирая игуменье ноги березовым маслом. — Проезжали это из Городца с базара колосковские мужики, матери Ларисы знакомые, — она ведь сама родом тоже из Колоскова. Часы у нас мужички отстояли, потрапезовали чем
Бог послал да меж разговоров и молвили, будто ихней деревни Михайла Коряга в попы ставлен.
— Ей-Богу, право, — продолжала головщица. — Да что? Одно пустое это
дело, Фленушка. Ведь без малого целый год глаз не кажет окаянный… Ему что? Чай, и думать забыл… А тут убивайся, сохни… Не хочу, ну его к ляду!.. Эх, беднота, беднота!.. — прибавила она, горько вздохнув. — Распроклятая жизнь!
— Слава
Богу, сударыня, — сказала Манефа и, понизив голос, прибавила: — Братец-от очень скорбит, что вы его не посетили… Сам себя бранит, желательно было ему самому приехать к вам позвать к себе, да
дела такие подошли, задержали. Очень уж он опасается, не оскорбились бы вы…
И вам бы его поминати на двадцатый и на сороковой
день, полугодовыя памяти творити, и вписати бы его в сенаник и вечно поминати его, а в
день кончины его и на тезоименитство, 4-го марта, кормы ставить: по четыре яствы горячих и квасы сыченые, и кормити, опричь обительских, и сирот, которые
Бога ради живут в ските вашем.
Когда мы виделись с вами, матушка, последний раз у Макарья в прошедшую ярмарку в лавке нашей на Стрелке, сказывал я вашей чести, чтобы вы хорошенько
Богу молились, даровал бы Господь мне благое поспешение по рыбной части, так как я впервые еще тогда в рыбную коммерцию попал и оченно боялся, чтобы мне в карман не наклали, потому что доселе все больше по подрядной части маялся, а рыба для нас было
дело закрытое.
И теперь вижу, что
Бога молили вы как не надо лучше, потому что, вот как перед самим истинным Христом, вовсе не думал по рыбе займоваться, потому думал,
дело плевое, а вышло дело-то способное.
А мы с Варенькой каждый
день вас поминаем, как летось гостили в вашей обители и уж так вами были обласканы, и уж так всем были удовольствованы, что остается только
Богу молиться, чтоб и еще когда сподобил в вашем честном пребывании насладиться спасительною вашею беседой.
«Правда, — продолжал он, — без бабьего духа в доме пустым что-то пахнет, так у меня сыну двадцать первый пошел, выберу ему хорошую невесту, сдам
дела и капитал, а сам запрусь да
Богу молиться зачну.
— Ишь ты! — усмехнулся отец. — Я его на Волгу за
делом посылал, а он девок там разыскивал. Счастлив твой
Бог, что поставку хорошо обладил, не то бы я за твое малодушие спину-то нагрел бы. У меня думать не смей самому невесту искать… Каку даст отец, таку и бери… Вот тебе и сказ… А жениться тебе в самом
деле пора. Без бабы и по хозяйству все не ходко идет, да и в дому жи́лом не пахнет… По осени беспременно надо свадьбу сварганить, надоело без хозяйки в доме.
Свадьбу сыграли. Перед тем Макар Тихоныч послал сына в Урюпинскую на ярмарку, Маша так и не свиделась с ним. Старый приказчик, приставленный Масляниковым к сыну, с Урюпинской повез его в Тифлис, оттоль на Крещенскую в Харьков, из Харькова в Ирбит, из Ирбита в Симбирск на Сборную. Так
дело и протянулось до Пасхи. На возвратном пути Евграф Макарыч где-то захворал и помер. Болтали, будто руки на себя наложил, болтали, что опился с горя.
Бог его знает, как на самом
деле было.
— Слава
Богу, — отвечала Манефа, —
дела у братца, кажись, хорошо идут. Поставку новую взял на горянщину, надеется хорошие барыши получить, только не знает, как к сроку поспеть. Много ли времени до весны осталось, а работников мало, новых взять негде. Принанял кой-кого, да не знает, управится ли… К тому ж перед самым Рождеством горем
Бог его посетил.
—
Бога она не боится!.. Умереть не дает Божьей старице как следует, — роптала она. — В черной рясе да к лекарям лечиться грех-от какой!.. Чего матери-то глядят, зачем дают Марье Гавриловне в обители своевольничать!.. Слыхано ль
дело, чтобы старица, да еще игуменья, у лекарей лечилась?.. Перед самой-то смертью праведную душеньку ее опоганить вздумала!.. Ох, злодейка, злодейка ты, Марья Гавриловна… Еще немца, пожалуй, лечить-то привезут — нехристя!.. Ой!.. Тошнехонько и вздумать про такой грех…
— Да, Алексеюшка, вот ноне великие
дни. В эти
дни праздное слово как молвить?.. — продолжал Патап Максимыч. — По душе скажу: не наградил меня
Бог сыном, а если б даровал такого, как ты, денно-нощно благодарил бы я Создателя.
— Великий благодетель нам Петр Спиридоныч, дай ему, Господи, доброго здравия и души спасения, — молвила мать Назарета. —
День и ночь за него
Бога молим. Им только и живем и дышим — много милостей от него видим… А что, девицы, не пора ль нам и ко дворам?.. Покуда матушка Манефа не встала, я бы вот чайком Василья-то Борисыча напоила… Пойдем-ка, умницы, солнышко-то стало низенько…
— Что ж… По моему рассуждению,
дело не худое… Порочить нельзя, — сказала Манефа. — Дай только
Бог, чтоб христианству было на пользу.
—
Бог простит,
Бог благословит, — сказала Манефа, провожая его. — Дай
Бог счастливо ночь ночевать. Утре, как встанешь, пожалуй ко мне в келью, чайку вместе изопьем да еще потолкуем про это
дело…
Дело не малое!.. Не малое
дело!..
— Аксинья Захаровна с неделю места пробудет здесь, она бы и отвезла письмо, — продолжала Манефа. — А тебе, коли наспех послан, чего по-пустому здесь проживать? Гостя не гоню, а молодому человеку старушечий совет даю: коли послан по хозяйскому
делу, на пути не засиживайся, бывает, что
дело, часом опозданное, годом не наверстаешь… Поезжай-ка с
Богом, а Марье Гавриловне я скажу, что протурила тебя.
— Зла не жди, — стал говорить Патап Максимыч. — Гнев держу — зла не помню… Гнев
дело человеческое, злопамятство — дьявольское… Однако знай, что можешь ты меня и на зло навести… — прибавил он после короткого молчанья. — Слушай… Про Настин грех знаем мы с женой, больше никто. Если ж, оборони
Бог, услышу я, что ты покойницей похваляешься, если кому-нибудь проговоришься — на
дне морском сыщу тебя… Тогда не жди от меня пощады… Попу станешь каяться — про грех скажи, а имени называть не смей… Слышишь?
— Эх, матушка, будто на свете уж и не стало хороших людей?.. Попрошу, поищу, авось честный навернется.
Бог милостив!.. Патапа Максимыча попрошу… Вот на похоронах познакомилась я с Колышкиным Сергеем Андреичем. Патап же Максимыч ему пароходное
дело устроил, а теперь подите-ка вы… По всей Волге гремит имя Колышкина.
— Суета! — сдержанным, но недовольным голосом молвила игуменья, однако, немного помолчав, прибавила: —
Бог благословит на хорошее
дело…
— Вот уж истинно ангелоподобное пение там было. Стоишь, бывало, за службой-то — всякую земную печаль отложишь, никакая житейская суета в ум не приходит… Да, велико
дело церковное пение!.. Душу к
Богу подъемлет, сердце от злых помыслов очищает…
— Коли
дело наспех, засиживаться нечего. С
Богом, — отозвался Трифон.
— Батюшка, на другое хочу я твоего благословенья просить, — после долгого молчанья робко повел новую речь Алексей. — Живучи у Патапа Максимыча, торговое
дело вызнал я, слава
Богу, до точности. Счеты ль вести, другое ли что — не хуже другого могу…
— Вестимо
дело, надо оглядеться, — согласился Трифон. — Твое
дело еще темное, свету только что в деревне и видел… на чужой стороне поищи разума, поучись вкруг добрых людей, а там что
Бог велит. Когда рожь, тогда и мера.
«И в самом
деле, православные, — решил голова, — не голых же девок ему малевать, сдадим за мир в рекруты — пущай служит
Богу и великому государю: ученые люди царю надобны — пожертвуем царскому величеству своим мирским захребетником…»
— Помилуйте, ваше степенство, возможно ль про такие
дела без пути разговаривать? Слава
Богу — не махонький, могу понимать, — ответил Алексей.
— Известно как, — ответил Василий Борисыч. — Червончики да карбованцы и в Неметчине свое
дело делают. Вы думаете, в чужих-то краях взяток не берут? Почище наших лупят… Да… Только слава одна, что немцы честный народ, а по правде сказать, хуже наших становых… Право слово… Перед
Богом — не лгу.