Неточные совпадения
Кто знаком только с нашими степными да черноземными
деревнями, в голову тому не придет, как чисто, опрятно
живут заволжане.
Один из самых крупных тысячников
жил за Волгой в
деревне Осиповке. Звали его Патапом Максимычем, прозывали Чапуриным. И отец так звался и дедушка. За Волгой и у крестьян родовые прозванья ведутся, и даже свои родословные есть, хотя ни в шестых, ни в других книгах они и не писаны. Край старорусский, кондовый, коренной, там родословные прозвища встарь бывали и теперь в обиходе.
Такой тысячник, как Патап Максимыч, — а работало на него до двадцати окольных
деревень, —
жил настоящим барином.
Патап Максимыч в губернский город собрался. Это было не очень далеко от Осиповки: верст шестьдесят. С дороги своротил он в сторону, в
деревню Ключово. Там
жила сватья его и крестная мать Насти, Дарья Никитишна, знаменитая по всему краю повариха. Бойкая, проворная, всегда веселая, никогда ничем не возмутимая, доживала она свой век в хорошеньком, чистеньком домике, на самом краю деревушки.
Ругался мир ругательски, посылал ко всем чертям Емельяниху, гроб безо дна, без покрышки сулил ей за то, что и
жить путем не умела и померла не путем: суд по мертвому телу навела на
деревню… Что гусей было перерезано, что девок да молодок к лекарю да к стряпчему было посылано, что исправнику денег было переплачено! Из-за кого ж такая мирская сухота? Из-за паскуды Емельянихи, что не умела с мужем
жить, не умела в его делах концы хоронить, не умела и умереть как следует.
Хоть родину добром поминать ей было нечего, — кроме бед да горя, Никитишна там ничего не ведала, — а все же тянуло ее на родную сторону: не осталась в городе
жить, приехала в свою
деревню Ключовку.
Поставила Никитишна домик о край
деревни, обзавелась хозяйством, отыскала где-то троюродную племянницу, взяла ее вместо дочери, вспоила, вскормила, замуж выдала, зятя в дом приняла и
живет теперь себе, не налюбуется на маленьких внучат, привязанных к бабушке больше, чем к родной матери.
Оба из одной
деревни: старик-от Заплатин тоже был осиповский и в шабрах
проживал с Максимом Чапуриным.
Ко времени окончательного уничтожения керженских и чернораменских скитов [В 1853 году.] не оставалось ни одного мужского скита; были монахи, но они
жили по
деревням у родственников и знакомых или шатались из места в место, не имея постоянного пребывания.
Согнать со двора хотела его Аксинья Захаровна, нейдет: «Меня-де сам Патап Максимыч к себе
жить пустил, я-де ему в Узенях нужен, а ты мне не указчица…» И денег уж Аксинья Захаровна давала ему, уйди только из
деревни вон, но и тем не могла избавиться от собинки: пропьянствует на стороне дня три, четыре да по милым родным и стоскуется — опять к сестре на двор…
С раннего детства наслушался он от отца с матерью и от степенных мужиков своей
деревни, что все эти трактиры и харчевни заведены молодым людям на пагубу, что там с утра до ночи идет безобразное пьянство и буйный разгул, что там всякого, кто ни войдет туда, тотчас обокрадут и обопьют, а иной раз и отколотят ни за́ что ни прó что, а так, здорово
живешь.
Прежний-от под старость подходил, а все ветрогоном
жил, все бы ему в городу с барынями, а по
деревням с девками возжаться.
Слыхала Таня, что по соседству с Каменным Вражком в
деревне Елфимове
живет знахарка — тетка Егориха и что пользует она от урочных [Урóк — порча.] скорбей, от призора очес [Призор очес, сглаз — порча, происходящая от взгляда недобрым глазом.] и от всяких иных, злою ворожбой напускаемых на людей, недугов.
На застрехах по
деревням обыкновенно воробьи
живут, отчего и называются подзастрешными.], не мычали под навесами коровушки, а псы сторожковые, зá ночь дóсыта налаявшись, свернулись в клубки и спали на заре под крыльцами…
— Попозже-то лучше бы. Не столь видно, — сказал Сушило. — Хотя при нашем храме стороннего народа, опричь церковного клира, никого не
живет, однако ж все-таки лучше, как попозднее-то приедете. В сумерки этак, в сумерки постарайтесь… Потому, ежели днем венчать, так, увидевши ваш поезд, из
деревень вылезут свадьбу глядеть. А в таком деле, как наше, чем меньше очевидцев, тем безопаснее и спокойнее… Погоню за собой чаете?
В 825-м году он, как пленный француз, ходил в изорванных башмаках; в
деревне живя у Апостольского ключа, [То есть в имении отца, И. М. Муравьева-Апостола. 218] окруженного 5 т. душ, черпал из него только 400 р. асе. в год — и то еще были от Ивана Матвеевича замечания конторе. Кажется, и блудного сына нельзя бы строже пасти. Но Матвей был тогда весел и мил необыкновенно… [Об М. И. Муравьеве-Апостоле до восстания 14 декабря 1825 г. — в его Воспоминаниях (1922).]
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Я
живу в
деревне…
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия — не неметчина, // Нам чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные // У нас труду не учатся. // У нас чиновник плохонький, // И тот полов не выметет, // Не станет печь топить… // Скажу я вам, не хвастая, //
Живу почти безвыездно // В
деревне сорок лет, // А от ржаного колоса // Не отличу ячменного. // А мне поют: «Трудись!»
— А что? запишешь в книжечку? // Пожалуй, нужды нет! // Пиши: «В
деревне Басове // Яким Нагой
живет, // Он до смерти работает, // До полусмерти пьет!..»
У нас они венчалися, // У нас крестили детушек, // К нам приходили каяться, // Мы отпевали их, // А если и случалося, // Что
жил помещик в городе, // Так умирать наверное // В
деревню приезжал.
— Да… нет, постой. Послезавтра воскресенье, мне надо быть у maman, — сказал Вронский, смутившись, потому что, как только он произнес имя матери, он почувствовал на себе пристальный подозрительный взгляд. Смущение его подтвердило ей ее подозрения. Она вспыхнула и отстранилась от него. Теперь уже не учительница Шведской королевы, а княжна Сорокина, которая
жила в подмосковной
деревне вместе с графиней Вронской, представилась Анне.