Неточные совпадения
— Не говори, Пантелеюшка, — возразила Аксинья Захаровна. — «Не надейся
на князи и сыны человеческие». Беспременно надо сторожким быть… Долго ль до
греха?.. Ну,
как нас
на службе-то накроют… Суды пойдут, расходы. Сохрани, Господь, и помилуй.
—
На прошлой неделе, Евпраксеюшка, грех-от
какой случился.
—
Какой же
грех, — сказала мать Манефа, — лишь бы было заповеданное. И у нас порой
на мирских людей мясное стряпают, белицам тоже ину пору. Спроси дочерей, садились ли они у меня
на обед без курочки аль без говядины во дни положеные.
— Вон из избы! Чтоб духу твоего не было… Ишь
кака жена выискалась!.. Уйди от
греха, не то раскрою, — закричал еще не совсем проспавшийся Никифор, схватив с шестка полено и замахнувшись
на новобрачную.
— Не доходна до Бога молитва за такую! — сурово ответила ей Платонида. — Теперь в аду бесы пляшут, радуются… Видала
на иконе Страшного суда,
какое мученье за твой
грех уготовано?.. Видала?.. Слушай: «Не еже зде мучитися люто, но о́
на вечна мука страшна есть и самим бесом трепетна…» Готовят тебе крюки каленые!..
Артелями в лесах больше работают: человек по десяти, по двенадцати и больше.
На сплав рубить рядят лесников высковские промышленники, разделяют им
на Покров задатки, а расчет дают перед Пасхой либо по сплаве плотов. Тут не без обману бывает: во всяком деле толстосум сумеет прижать бедного мужика, но промеж себя в артели у лесников всякое дело ведется начистоту… Зато уж чужой человек к артели в лапы не попадайся: не помилует, оберет
как липочку и в
грех того не поставит.
Случалось, что читалка, после келейных молитв, с Макаром Тихонычем куда-то ночью в его карете ездила, но что ж тут поделаешь? — враг силен, крепких молитвенников всегда наводит
на грех, а бренному человеку
как устоять против демонского стреляния?
— Уж
какая ты, Фленушка!
Как это Господь терпит тебя! Всегда ты
на грех меня наведешь, — молвила Марьюшка.
Фленушку Марья Гавриловна с собой привезла.
Как увидела она Настю во гробе, так и ринулась
на пол без памяти… Хоть и не знала, отчего приключилась ей смертная болезнь, но чуяла, что
на душе ее
грех лежит.
Кончились простины. Из дома вынесли гроб
на холстах и, поставив
на черный «одёр» [Носилки,
на которых носят покойников. За Волгой, особенно между старообрядцами, носить покойников до кладбища
на холстах или же возить
на лошадях почитается
грехом.], понесли
на плечах. До кладбища было версты две, несли переменяясь, но Никифор
как стал к племяннице под правое плечо, так и шел до могилы, никому не уступая места.
— Все, — внушительно подтвердил Пантелей. — Только людских
грехов перед покойником покрыть она не может… Кто
какое зло покойнику сделал, тому до покаянья
грех не прощен… Ох, Алексеюшка! Нет ничего лютей,
как злобу к людям иметь… Каково будет
на тот свет-то нести ее!.. Тяжела ноша, ух
как тяжела!..
Вот разве что еще:
какой бы тебе грешный человек в жизни ни встретился, не суди о
грехах его, не разузнавай об них, а смирись и в смирении думай, что нет
на земле человека грешнее тебя.
— Да
как же?.. Разве хорошо мы делаем? — жалобно заговорила Марья Гавриловна. — И перед Богом-то
грех великий, и перед людьми-то стыдны́м-стыднехонько… Нет, уж ты меня лучше не уговаривай. Пока венцом
греха не покроем, не буду я
на людей глядеть… Оттого и желаю скорей обвенчаться… Богом прошу тебя, голубчик… Не томи ты меня, не сокрушай в горькой печали моей!..
— Ну, вот видишь ли, матушка, — начала Виринея. — Хворала ведь она,
на волю не выходила, мы ее, почитай, недели с три и в глаза не видывали,
какая есть Марья Гавриловна. А
на другой день после твоего отъезда оздоровела она, матушка, все болести
как рукой сняло, веселая такая стала да проворная, ходит, а сама попрыгивает: песни мирские даже пела. Вот грех-то
какой!..
— Дивный подвиг принял
на себя
на склоне дней, — молвила мать Таисея. — И что за
грехи такие были
на нем? Надо думать,
какие особные, что такими трудами надо было ему их замаливать?..
Смолк Василий Борисыч, а сам про себя подумывает: «Ничего нé видя, ровно медведь
на дыбах заревел; что ж будет,
как про все он узнает?.. Ох, Господи, Господи!.. Возвратихся
на страсть, егда ýнзе ми терн, беззаконие познах и
греха моего не покрых!..»
— Одно то возьми, что, когда
грех венцом покроешь, тебе
на калачи от тестя хоть и достанется, да все же не столько,
как если узнает он про ваши лесные гулянки…
— И поп человек, — ответит, бывало, Патап Максимыч, — и он пить да есть тоже хочет. У него же, бедного, семьища поди-ка
какая! Всякого напой, накорми, всякого обуй да одень, а где ему, сердечному, взять? Что за
грех ближнему
на бедность подать? По-моему, нет тут
греха никакого.
— Пятьдесят бы надо накинуть…
Как хотите, а надо накинуть, — отвечал Сушило. — Если б не Патапке насолить, чести поверьте, ни за
какие бы миллионы… Я так полагаю, что и двести целковых не грешно за такое браковенчание получить… Сами посудите, ответственность… А он хоть и мужик, да силен, прах его побери!.. С губернатором даже знается, со всякими властями!.. Это вы поймите!.. Поймите,
на что иду!.. Не
грех и триста целковеньких дать…
— Заспался
грехом, не обессудь, — промолвил Патап Максимыч, зевая. — Всю ночь напролет
на волос не уснул. К ранним обедням звонили,
как я задремал… Полдни никак?.. Эк я!.. Сроду того не бывало.
Неточные совпадения
Потупился, задумался, // В тележке сидя, поп // И молвил: — Православные! // Роптать
на Бога
грех, // Несу мой крест с терпением, // Живу… а
как? Послушайте! // Скажу вам правду-истину, // А вы крестьянским разумом // Смекайте! — // «Начинай!»
Такая рожь богатая // В тот год у нас родилася, // Мы землю не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда с веселой песнею, // А сани с горькой думою: // Телега хлеб домой везет, // А сани —
на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек
как смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой
грех — недоглядел!..»
Однако ж глуповцам это дело не прошло даром.
Как и водится, бригадирские
грехи прежде всего отразились
на них.
Он не видел ничего невозможного и несообразного в представлении о том, что смерть, существующая для неверующих, для него не существует, и что так
как он обладает полнейшею верой, судьей меры которой он сам, то и
греха уже нет в его душе, и он испытывает здесь
на земле уже полное спасение.
— Ну
как не
грех не прислать сказать! Давно ли? А я вчера был у Дюссо и вижу
на доске «Каренин», а мне и в голову не пришло, что это ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А то я бы зашел.
Как я рад тебя видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. —
Как не
грех не дать знать! — повторил он.