Неточные совпадения
Другой на
месте заволжанина давно бы с голода помер, но он не лежебок,
человек досужий.
— Плату положил бы я хорошую, ничем бы ты от меня обижен не остался, — продолжал Патап Максимыч. — Дома ли у отца стал токарничать, в
людях ли, столько тебе не получить, сколько я положу. Я бы тебе все заведенье сдал: и токарни, и красильни, и запасы все, и товар, — а как на Низ случится самому сплыть аль куда в другое
место, я б и дом на тебя с Пантелеем покидал. Как при покойнике Савельиче было, так бы и при тебе. Ты с отцом-то толком поговори.
— Где по здешним
местам жениха Настасье сыскать! — спесиво заметил Чапурин. — По моим дочерям женихов здесь нет: токари да кузнецы им не пара. По купечеству хороших
людей надо искать… Вот и выискался один молодчик — из Самары, купеческий сын, богатый: у отца заводы, пароходы и торговля большая. Снежковы прозываются, не слыхала ли?
— Как ты смеешь, — говорит Никифору, — в казенном
месте буянить? Как ты смеешь вольну солдатку бить? Она тоже, — говорит, —
человек казенный!
— Мое, брат,
место завсегда при мне, — отвечал Микешка. — Аль не знаешь, какой я здесь
человек? Хозяйский шурин, Аксинье Захаровне брат родной. Ты не смотри, что я в отрепье хожу… — свысока заговорил Микешка и вдруг, понизив голос и кланяясь, сказал: — Дай, Алексей Трифоныч, двугривенничек!
— В годы взял. В приказчики. На
место Савельича к заведенью и к дому приставил, — отвечал Патап Максимыч. — Без такого
человека мне невозможно: перво дело, за работой глаз нужен, мне одному не углядеть; опять же по делам дом покидаю на месяц и на два, и больше: надо на кого заведенье оставить. Для того и взял молодого Лохматого.
На сибирском рубеже стоят снежные горы; без проводника, не зная тамошних
мест, их ввек не перелезть, да послал Господь мне доброго
человека из варнаков — беглый каторжный, значит, — вывел на русскую землю!..
— Где именно те
места, покаместь не скажу, — отвечал Стуколов. — Возьмешься за дело как следует, вместе поедем, либо верного
человека пошли со мной.
В лесах работают только по зимам. Летней порой в дикую глушь редко кто заглядывает. Не то что дорог, даже мало-мальских торных тропинок там вовсе почти нет; зато много
мест непроходимых… Гниющего валежника пропасть, да кроме того, то и дело попадаются обширные глубокие болота, а
местами трясины с окнами, вадьями и чарусами… Это страшные, погибельные
места для небывалого
человека. Кто от роду впервой попал в неведомые лесные дебри — берегись — гляди в оба!..
— А как же, — отвечал Артемий. — Есть клады, самим Господом положенные, — те даются
человеку, кого Бог благословит… А где, в котором
месте, те Божьи клады положены, никому не ведомо. Кому Господь захочет богатство даровать, тому тайну свою и откроет. А иные клады
людьми положены, и к ним приставлена темная сила. Об этих кладах записи есть: там прописано, где клад зарыт, каким видом является и каким зароком положен… Эти клады страшные…
— Господь да небесные ангелы знают, где она выпала. И
люди, которым Бог благословит, находят такие
места. По тем
местам и роют золото, — отвечал Артемий. — В Сибири, сказывают, много таких местов…
Кто изведал в ней все «сокровенные
места», где живут и долго еще будут жить «
люди под скрытием», кинувшие постылую родину «сходцы», доживающие век свой в незнаемых миру дебрях, вдали от
людей, от больших городов и селений?..
Беглые холопы, пашенные крестьяне, не смогшие примириться с только что возникшим крепостным правом, отягощенные оброками и податьми слобожане, лишенные промыслов посадские
люди, беглые рейтары, драгуны, солдаты и иные ратные
люди ненавистного им иноземного строя — все это валом валило за Волгу и ставило свои починки и заимки по таким
местам, где до того времени
человек ноги не накладывал.
Одно только, что по единоверию они, по новоблагословенной значит, как в Москве у Салтыкова моста, аль по вашим
местам Медведевской церкви, а впрочем,
люди хорошие.
В старинных русских городах до сих пор хранится обычай «невест смотреть». Для того взрослых девиц одевают в лучшие платья и отправляются с ними в известный день на условленное
место. Молодые
люди приходят на выставку девушек, высматривают суженую. В новом Петербурге такие смотрины бывают на гулянье в Летнем саду, в старых городах — на крестных ходах. Так и в Казани водится.
— Не плачьте-с… они придут… сейчас придут-с, — успокаивал ее молодой
человек. — Будемте стоять здесь на одном
месте, непременно придут-с.
— Как, матушка, не тужить по таком
человеке! — отозвалась Марья Гавриловна. — Жаль. Очень жаль старика. Как же теперь без него Патап Максимыч? Нашел ли кого на
место его?
Кто барсучью шерсть носит, в того
человека дьявол на
место робости злобу к
людям вселяет.
Меж тем спавший в оленевской кибитке московский певец проснулся. Отворотил он бок кожаного фартука, глядит —
место незнакомое, лошади отложены,
людей ни души. Живого только и есть что жирная корова, улегшаяся на солнцепеке, да высокий голландский петух, окруженный курами всех возможных пород. Склонив голову набок, скитский горлопан стоял на одной ножке и гордо поглядывал то на одну, то на другую подругу жизни.
— То-то и есть, — продолжала Манефа. — Как же должно вашего Софрона епископа понимать?.. А?.. Были от меня посыланы верные
люди по разным
местам, и письмами обсылалась… Нехорошие про него слухи, Василий Борисыч, ох, какие нехорошие!.. А Москва его терпит!.. Да как не терпеть?.. Московский избранник!..
— Нет, матушка… Как возможно… Избави Бог, — сказал Василий Борисыч. — Софрон только при своем
месте, в Симбирске, будет действовать — там у него приятели живут: Вандышевы, Мингалевы, Константиновы — пускай его с ними, как знает, так и валандается. А в наместниках иной будет —
человек достойный, — а на
место Софрона в российские пределы тоже достойный епископ поставлен — Антоний.
— Аксинья Захаровна с неделю
места пробудет здесь, она бы и отвезла письмо, — продолжала Манефа. — А тебе, коли наспех послан, чего по-пустому здесь проживать? Гостя не гоню, а молодому
человеку старушечий совет даю: коли послан по хозяйскому делу, на пути не засиживайся, бывает, что дело, часом опозданное, годом не наверстаешь… Поезжай-ка с Богом, а Марье Гавриловне я скажу, что протурила тебя.
Только что отобедали, раздача даров началась. Сначала в горницах заменявшая
место сестры Параша раздала оставшиеся после покойницы наряды Фленушке, Марьюшке, крылошанкам и некоторым деревенским девицам. А затем вместе с отцом, матерью и почетными гостями вышла она на улицу. На десяти больших подносах вынесли за Парашей дары. Устинья стала возле нее, и одна, без вопленниц, пропела к
людям «причет...
— «К сему же внидет в
люди безверие и ненависть, реть, ротьба [Реть — ссора, вражда. Ротьба — клятва, а также заклятье, вроде «лопни мои глаза», «провалиться мне на сем
месте» и пр.], пиянство и хищение изменят времена и закон, и беззаконнующий завет наведут с прелестию и осквернят священные применения всех оных святых древних действ, и устыдятся креста Христова на себе носити».
— А воротишься от Софонтия, — молвила Манефа Василью Борисычу, — на пепел отца Варлаама съезди да заодно уж и к матери Голиндухе. Сборища там бывают невеликие, соблазной от мирских
человек не увидишь —
место прикровенное.
При сем, матушка, с превеликим прискорбием возвещаем вам, что известный вам
человек в прошедший вторник находился во едином
месте и доподлинно узнал о бурях и напастях, хотящих на все ваши жительства восстати.
Прислушиваясь к ним, Алексей смотрит бодрее, на душе у него становится спокойней, пожалуй, хоть и «спасибо» сказать дяде Елистрату, что привел его в такое
место, где умные
люди бывают, где многому хорошему можно научиться.
И на пристани, и в гостинице, и на хлебной бирже прислушивается Алексей, не зайдет ли речь про какое местечко. Кой у кого даже выспрашивал, но все понапрасну. Сказывали про
места, да не такие, какого хотелось бы. Да и на те с ветру
людей не брали, больше все по знакомству либо за известной порукой. А его ни едина душа по всему городу́ не знает, ровно за тридевять земель от родной стороны он заехал. Нет доброхотов — всяк за себя, и не то что чужанина, земляка — и того всяк норовит под свой ноготь гнуть.
«Надо быть, не русский, — подумал Алексей. — Вот, подумаешь, совсем чужой
человек к нам заехал, а матушка русска земля до усов его кормит… А кровному своему ни
места, ни дела!.. Ишь, каково спесиво на
людей он посматривает… Ишь, как перед нехристем народ шапки-то ломит!.. Эх ты, Русь православная! Заморянину — родная мать, своим детушкам — злая мачеха!..»
— Вот намедни вы спрашивали меня, Андрей Иваныч, про «старую веру». Хоть я сам старовером родился, да из отцовского дома еще малым ребенком взят. Оттого и не знаю ничего, ничего почти и не помню. Есть охота, так вот Алексея Трифоныча спросите,
человек он книжный, коренной старовер, к тому ж из-за Волги, из тех самых лесов Керженских, где теперь старая вера вот уж двести лет крепче, чем по другим
местам, держится.
— Не то чтобы по какому неудовольствию али противности отошел я, Сергей Андреич, а единственно, можно сказать, по той причине, что самому Патапу Максимычу так вздумалось. «Ты, говорит,
человек молодой, нечего, говорит, тебе киснуть в наших лесах, выплывай, говорит, на большую воду, ищи себе
место лучше… А я, говорит, тебя ни в чем не оставлю. Если, говорит, торговлю какую вздумаешь завести, пиши — я, говорит, тебе всякое вспоможение капиталом, значит, сделаю…»
Стали говорить об условиях. Видит Алексей, что
место в самом деле хорошо. Разбогатеть сразу нельзя, а в
люди выйти можно. Особенно паи его соблазняли. До тех пор, что значат паи, он не слыхивал.
Полезного
человека прочь от себя, а на
место его принимает в дом самопервейшую по здешним
местам бестию!..
Просто как есть свят
человек, не здесь, кажись, ему
место, а в блаженном раю возле самого Авраама…
— А посмотреть бы вам, Михайло Васильич, каково народ по тем
местам живет, где целу зиму на гумне стоят скирды немолоченные, — сказал на то Василий Борисыч. — По вашим лесам последний бедняк
человеком живет, а в степных хлебородных
местах и достаточный хозяин заодно со свиньями да с овцами.
— А вот как, — ответил Василий Борисыч. —
Человеку с достатком приглядеться к какому ни на есть
месту, узнать, какое дело сподручнее там завести, да, приглядевшись, и зачинать с Божьей помощью. Год пройдет, два пройдут, может статься, и больше… А как приглядятся мужики к работе да увидят, что дело-то выгодно, тогда не учи их — сами возьмутся… Всякий промысел так зачинался.
— Получай — вот тебе тысяча двести, — сказал Патап Максимыч, подвигая к сестре деньги. — За Настю только хорошенько молитесь… Это вам от нее, голубушки… Молитесь же!.. Да скорей покупай; места-те, знаю их, хорошие
места, земли довольно. А строиться зачнешь — молви. Плотникам я же, ради Настасьи, заплачу… Только старый уговор не забудь: ни единому
человеку не смей говорить, что деньги от меня получаешь.
На ту пору у Колышкина из посторонних никого не было. Как только сказали ему о приходе Алексея, тотчас велел он позвать его, чтоб с глазу на глаз пожурить хорошенько: «Так, дескать, добрые
люди не делают, столь долго ждать себя не заставляют…» А затем объявить, что «Успех» не мог его дождаться, убежал с кладью до Рыбинска, но это не беда: для любимца Патапа Максимыча у него на другом пароходе
место готово, хоть тем же днем поступай.
— Никакому
человеку такая красота надоесть не может, — отозвался Василий Борисыч. — Нельзя в таком
месте соскучиться: и дышится вольнее, а на душе такой мир, такое спокойствие.
Таковы по здешним
местам в стары годы
люди живали, таковы преславные дела здесь бывали.
— О Москва, Москва! Высокоумные, прегордые московские
люди! — с усмешкой презренья воскликнул старец Иосиф. — Великими мнят себе быти, дивного же Божия смотрения не разумеют. Окаменели сердца, померкли очи, слуху глухота дадеся!.. И дивиться нечему — Нестиар не фабрика, не завод, не торговая лавка, а Божие
место, праведным уготованное!.. Какое ж до него дело московским толстопузам?..
— Богом прославленных
мест на земле — что звезд на́ небе, — сказал замолчавшему Иосифу Василий Борисыч. — Все такие
места одному
человеку изведать не можно, а тебе бы, старче, незнающему сказать, неведущего научить, а не Москву бранить. Тут московские
люди ни в чем не повинны.
Надвинулись сумерки, наступает Иванова ночь… Рыбаки сказывают, что в ту ночь вода подергивается серебристым блеском, а бывалые
люди говорят, что в лесах тогда деревья с
места на
место переходят и шумом ветвей меж собою беседы ведут… Сорви в ту ночь огненный цвет папоротника, поймешь язык всякого дерева и всякой травы, понятны станут тебе разговоры зверей и речи домашних животных… Тот «цвет-огонь» — дар Ярилы… То — «царь-огонь»!..
Осуждение приимет и тьму кромешную всяк
человек, иже такому святому
месту поругается.
— Не диковина, а чудное Божие дело, — сказал на то грамотей. — Те столбы, что в небе «багрецами наливаются», сходятся и расходятся, не другое что, как праведных молитва… Кто таковы те праведники, в коем
месте молятся, нам, грешным, знать не дано, но в поучение
людям, ради спасения душ наших, всякому дано телесными очами зрети, как праведная молитва к Богу восходит…
— От самых достоверных
людей наша казначея, матушка Таифа, узнала, что у нас такая же выгонка будет, как на Иргизе была, — продолжала Манефа. — Кои приписаны к скитам по ревизии, те останутся, а кои не приписаны, тех по своим
местам разошлют, а из тех
мест им по самую кончину не будет ни выходу, ни выезду. А кельи и что есть в них какого имущества позволят нам с собой перевезть… А часовни и моленные нарушат…