— Нет, матушка, нет!.. Теперь никого не люблю… Нет, не люблю больше никого… — твердым голосом, но от сильного волненья перерывая почти
на каждом слове речь свою, проговорила Фленушка. — Будь спокойна, матушка!.. Знаю… ты боишься, не сбежала бы я… не ушла бы уходом… Самокруткой не повенчалась бы… Не бойся!.. Позора на тебя и на обитель твою не накину!.. Не бойся, матушка, не бойся!.. Не будет того, никогда не будет!.. Никогда, никогда!.. Бог тебе свидетель!.. Не беспокой же себя… не тревожься!..
Неточные совпадения
Фленушка пошла из горницы, следом за ней Параша. Настя осталась. Как в воду опущенная, молча сидела она у окна, не слушая разговоров про сиротские дворы и бедные обители. Отцовские речи про жениха глубоко запали ей
на сердце. Теперь знала она, что Патап Максимыч в самом деле задумал выдать ее за кого-то незнаемого.
Каждое слово отцовское как ножом ее по сердцу резало. Только о том теперь и думает Настя, как бы избыть грозящую беду.
Настя отерла слезы передником и отняла его от лица. Изумились отец с матерью, взглянув
на нее. Точно не Настя, другая какая-то девушка стала перед ними. Гордо подняв голову, величаво подошла она к отцу и ровным, твердым, сдержанным голосом, как бы отчеканивая
каждое слово, сказала...
— Леса наши хорошие, — хмурясь и понурив голову, продолжал дядя Онуфрий. — Наши поильцы-кормильцы… Сам Господь вырастил леса
на пользу человека, сам Владыко свой сад рассадил… Здесь
каждое дерево Божье, зачем же лесам провалиться?.. И кем они кляты?.. Это ты нехорошее, черное
слово молвил, господин купец… Не погневайся, имени-отчества твоего не знаю, а леса бранить не годится — потому они Божьи.
У нас
каждый переход столь обычного
на Руси небесного явления означается особым метким
словом.
И светлая, как ясный день, улыбка ни
на миг не сходила с уст ее, и с
каждым словом живей и живей разгорались глаза ее.
И всех, всех одарила Настя последним приветом… Светлая, небесная улыбка так и сияла
на устах умиравшей… Все работники пришли, все работницы — всякому ласковое
слово сказала,
каждому что-нибудь отказала
на память…
Смолкла
на минуту игуменья и потом сдержанным голосом, отчеканивая
каждое слово, продолжала...
— Есть из чего хлопотать! — с усмешкой отозвался Алексей. — Да это, по нашему разуменью, самое нестоящее дело… Одно
слово — плюнуть.
Каждый человек должен родительску веру по гроб жизни сдержать. В чем, значит, родился́, того и держись. Как родители, значит, жили, так и нас благословили… Потому и надо жить по родительскому благословению. Вера-то ведь не штаны. Штаны износятся, так
на новы сменишь, а веру как менять?.. Нельзя!
Другой
слов бы не нашел для разговоров с Чапуриным, но Василий Борисыч
на обхожденье с такими людьми был ловок, умел к
каждому подладиться и всякое дело обработать по-своему…
И, встав, поклонилась трижды
на восток… И со
словами: «Господи, благослови» — стала косарем копать коренья и класть их в лычный пестер. И, принимаясь за рытье
каждого корня, «Господи, благослови» говорила, а копая — «Богородицу» читала.
Белый день идет к вечеру, честнóй пир идет навеселе.
На приволье, в радости, гости прохлаждаются, за стаканами меж собой беседу ведут… Больше всех говорит,
каждым словом смешит подгулявший маленько Чапурин. Речи любимые, разговоры забавные про житье-бытье скитское, про дела черниц молодых, белиц удалых, про ихних дружков-полюбовников. Задушевным смехом, веселым хохотом беседа
каждый рассказ его покрывает.
А была б у нас сказка теперь, а не дело, — продолжала Фленушка взволнованным голосом и отчеканивая
каждое слово, — был бы мой молодец в самом деле Иваном-царевичем, что
на сивке,
на бурке,
на вещей каурке, в шапке-невидимке подъехал к нам под окно, я бы сказала ему, всю бы правду свою ему выпела: «Ты не жди, Иван-царевич, от меня доброй доли, поезжай, Иван-царевич, по белому свету, поищи себе, царевич, жены по мысли, а я для тебя не сгодилась, не такая я уродилась.
Быстро промчалась гроза, солнце вновь засияло в безоблачной тверди небесной, деревья, кусты и трава оживились, замолкшие птички громко запели в листве древесной, а Петр Степаныч все лежал
на мокрой траве в перелеске, вспоминая
каждое слово пленительной Дуни.
Услыхав голос Анны, нарядная, высокая, с неприятным лицом и нечистым выражением Англичанка, поспешно потряхивая белокурыми буклями, вошла в дверь и тотчас же начала оправдываться, хотя Анна ни в чем не обвиняла ее.
На каждое слово Анны Англичанка поспешно несколько раз приговаривала: «yes, my lady». [да, сударыня.]
Ах, как я любила… Я до обожания любила этот романс, Полечка!.. знаешь, твой отец… еще женихом певал… О, дни!.. Вот бы, вот бы нам спеть! Ну как же, как же… вот я и забыла… да напомните же, как же? — Она была в чрезвычайном волнении и усиливалась приподняться. Наконец, страшным, хриплым, надрывающимся голосом она начала, вскрикивая и задыхаясь
на каждом слове, с видом какого-то возраставшего испуга:
— То есть в двух словах, — упирая
на каждое слово, проговорил опять отец Паисий, — по иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид, чтобы затем в нем исчезнуть, уступив науке, духу времени и цивилизации.
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой
на догадки, и потому
каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Оставшись в отведенной комнате, лежа
на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при
каждом движении его руки и ноги, Левин долго не спал. Ни один разговор со Свияжским, хотя и много умного было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил все его
слова и поправлял в своем воображении то, что он отвечал ему.
Толковал и говорил и с приказчиком, и с мужиком, и мельником — и что, и как, и каковых урожаев можно ожидать, и
на какой лад идет у них запашка, и по сколько хлеба продается, и что выбирают весной и осенью за умол муки, и как зовут
каждого мужика, и кто с кем в родстве, и где купил корову, и чем кормит свинью —
словом, все.
Стол, кресла, стулья — все было самого тяжелого и беспокойного свойства, —
словом,
каждый предмет,
каждый стул, казалось, говорил: «И я тоже Собакевич!» или: «И я тоже очень похож
на Собакевича!»
Долго еще находился Гриша в этом положении религиозного восторга и импровизировал молитвы. То твердил он несколько раз сряду: «Господи помилуй», но
каждый раз с новой силой и выражением; то говорил он: «Прости мя, господи, научи мя, что творить… научи мя, что творити, господи!» — с таким выражением, как будто ожидал сейчас же ответа
на свои
слова; то слышны были одни жалобные рыдания… Он приподнялся
на колени, сложил руки
на груди и замолк.