Неточные совпадения
— Ну, вот и слава
Богу, — весело проговорила Аксинья Захаровна. — Будут сироты с блинами на Масленице. А как же бедные-то
обители, Максимыч? — продолжала она, обращаясь к мужу. — И тамошним старицам блинков тоже захочется.
Вот хоть у нас в Комарове взять: налицо осталось двенадцать
обителей, в семи-то, дай
Бог здоровья благодетелям, нужды не терпим, грех на
Бога роптать.
— Как отцу сказано, так и сделаем, — «уходом», — отвечала Фленушка. — Это уж моих рук дело, слушайся только меня да не мешай. Ты вот что делай: приедет жених, не прячься, не бегай, говори с ним, как водится, да словечко как-нибудь и вверни, что я, мол, в скитах выросла, из детства, мол, желание возымела
Богу послужить, черну рясу надеть… А потом просись у отца на лето к нам в
обитель гостить, не то матушку Манефу упроси, чтоб она оставила у вас меня. Это еще лучше будет.
Хотел бежать из
обители, думал в мир назад воротиться, но
Бог не пустил…
— Пять лет… шестой… — медленно проговорила игуменья и улыбнулась. — Это выходит — она в тот год родилась, как ты в
обитель вступила. Ну что ж!
Бог благословит на доброе дело.
— Отцы и братие и служебницы сея честныя
обители!.. Возвещаю вам радость великую: убогое жительство наше посетили благочестивые христолюбцы, крепкие ревнители святоотеческой веры нашея древлего благочестия. Чем воздадим за такую милость, к нам бывшую? Помолимся убо о здравии их и спасении и воспоем Господу
Богу молебное пение за милость творящих и заповедавших нам, недостойным, молиться о них.
Хорошо едят скитские старцы, а лучше того угощают нужного человека, коли
Бог в
обитель его принесет.
Так промеж людей в миру-то болтался: бедность, нужда, нищета, вырос сиротой, самый последний был человек, а привел же вот
Бог обителью править: без году двадцать лет игуменствую, а допрежь того в келарях десять лет высидел…
— Полно же, полно… Ну,
Бог простит… Спойте же хорошее что-нибудь… Живете в
обители, грех беса тешить греховными бесстыдными песнями.
— Злочинницы! — резко сказала Манефа, ходя взад и вперед по келье. —
Бога не боятся, людей не стыдятся!.. На короткое время
обители нельзя покинуть!.. Чем бы молодых учить, а они, гляди-ко!.. Как смирились?
Мать София не выходила еще из Манефиной кельи, но сироты, уж
Бог их знает как, проведали о предстоящей раздаче на блины и на масло, пришли к заутрене и, отслушав ее, разбрелись по
обители: кто на конный двор, кто в коровью избу, а кто и в келарню, дожидаться, когда позовет их мать игуменья и велит казначее раздать подаянье, присланное Патапом Максимычем.
Крайнего и пресветлого, грядущего града небесного Иерусалима взыскательнице, любознательных же и огнелучных ангельских сил ревнительнице, плоть свою Христа ради изнурившей, твердому и незыблемому адаманту древлеблагочестивыя отеческия нашея веры, пресветло, аки луча солнечная, сияющей во благочестии и христоподражательном пребывании пречестной матушке Манефе, о еже во Христе с сестрами пречестныя
обители святых, славных и всехвальных, верховных апостол Петра и Павла земнокасательное поклонение и молитвенное прошение о еже приносити подателю всех благ, всевышнему
Богу о нас грешных и недостойных святыя и приятныя ваши молитвы.
Пять сот рублев на серебро кладу на вечное поминовение пришлем с Ростовской ярмарки, а теперь посылаем двести пятьдесят рублев ассигнациями вручную раздачу по
обители и по сиротам и по всем старым и убогим, которые
Бога боящеся живут постоянно: на человека на каждого по скольку придется, и вы по ним по рукам раздайте.
А Игнатьевым в
обитель отнюдь не давайте для того, что они за Егорку Трифонова
Бога молят, он еще у Макарья при моих глазах деньги им давал и судаками.
А мы с Варенькой каждый день вас поминаем, как летось гостили в вашей
обители и уж так вами были обласканы, и уж так всем были удовольствованы, что остается только
Богу молиться, чтоб и еще когда сподобил в вашем честном пребывании насладиться спасительною вашею беседой.
— Мать Таифа, — сказала игуменья, вставая с места. — Тысячу двадцать рублев на ассигнации разочти как следует и, по чем придется, сиротам раздай сегодня же. И ты им на Масленицу сегодня же все раздай, матушка Виринея… Да голодных из
обители не пускай, накорми сирот чем
Бог послал. А я за трапезу не сяду. Неможется что-то с дороги-то, — лечь бы мне, да боюсь: поддайся одной боли да ляг — другую наживешь; уж как-нибудь, бродя, перемогусь. Прощайте, матери, простите, братия и сестры.
—
Бога она не боится!.. Умереть не дает Божьей старице как следует, — роптала она. — В черной рясе да к лекарям лечиться грех-от какой!.. Чего матери-то глядят, зачем дают Марье Гавриловне в
обители своевольничать!.. Слыхано ль дело, чтобы старица, да еще игуменья, у лекарей лечилась?.. Перед самой-то смертью праведную душеньку ее опоганить вздумала!.. Ох, злодейка, злодейка ты, Марья Гавриловна… Еще немца, пожалуй, лечить-то привезут — нехристя!.. Ой!.. Тошнехонько и вздумать про такой грех…
— Ну, уж семенить-то мне, Виринеюшка, не приходится, — улыбнувшись, ответила Манефа на прибаутки добродушной Виринеи. — И стара и хила стала. А ты, матушка, уж пригляди, порадей,
Бога ради, не заставь голодать
обитель.
— Маленько-то повремени, — сказала Манефа. — Без хлеба-соли суща в пути из
обители не пускают… Подь в келарню, потрапезуй чем Господь послал, а там дорога тебе скатертью —
Бог в помощь, Никола в путь!
— Да полно ли вам? — брюзгливо молвила ему причудливая Фленушка. — И в
обители книжное пуще горькой редьки надоело, а вы с ним и на гулянке. Пущай ее с Никанорой разводит узоры. Попросту давайте говорить. В кои-то веки на волю да на простор вырвались, а вы и тут с патериком!.. Бога-то побоялись бы!
— Слава
Богу, слава
Богу! — весело, как весенняя птичка, защебетала Фленушка. Больше она не могла говорить, повозки поехали к Манефиной
обители, а молодцы остались у ворот Бояркиных.
— А нам-то, по-твоему, без пения быть? — с жаром возразила Таисея. — Без Варвары на клиросе как запоют?.. Кто в лес, кто по дрова?.. Сама знаешь, сколь было соблазна, когда хворала она… А я-то для вас и гроша, должно быть, не стою?.. А кем
обитель вся держится?.. У кого на вас есть знакомые благодетели?.. Через кого кормы, и доходы, и запасы?.. Слава
Богу, тридцать годов игуменствую — голодные при мне не сидели… Не меня ль уж к Самоквасовым-то в читалки послать? — с усмешкой она примолвила.
— Что это у них за содом такой! — ворчала Маргарита. — Эк заревели, оглашенные!.. Ровно стадо медведей!..
Бога не боятся во святой
обители столь бесстыдно безобразничать.
— Матушка!.. Поверь ты мне!.. Как перед
Богом скажу, — рыдая и ломая руки, говорила Фленушка. — Молода еще — кровь во мне ходит. Душно в
обители, простору хочет душа, воли!
— Нет, матушка, нет!.. Теперь никого не люблю… Нет, не люблю больше никого… — твердым голосом, но от сильного волненья перерывая почти на каждом слове речь свою, проговорила Фленушка. — Будь спокойна, матушка!.. Знаю… ты боишься, не сбежала бы я… не ушла бы уходом… Самокруткой не повенчалась бы… Не бойся!.. Позора на тебя и на
обитель твою не накину!.. Не бойся, матушка, не бойся!.. Не будет того, никогда не будет!.. Никогда, никогда!..
Бог тебе свидетель!.. Не беспокой же себя… не тревожься!..
— Попомни хоть то, над чем зубы-то скалишь? — продолжала мужа началить Аксинья Захаровна. — Домы Божии, святые
обители хотят разорить, а ему шутки да смехи… Образумься!.. Побойся Бога-то!.. До того обмиршился, что ничем не лучше татарина стал… Нечего рыло-то воротить, правду говорю. О душе-то хоть маленько подумал бы. Да.
Неточные совпадения
— Татьяна Марковна! высокая и сановитая владычица сих мест! Прости дерзновенному, ищущему предстать пред твои очи и облобызать прах твоих ног! Приими под гостеприимный кров твой странника, притекша издалеча вкусить от твоея трапезы и укрыться от зноя полдневного! Дома ли
Богом хранимая хозяйка сей
обители!.. Да тут никого нет!
Старик, поклонявшийся деньгам, как
Богу, тотчас же приготовил три тысячи рублей лишь за то только, чтоб она посетила его
обитель, но вскоре доведен был и до того, что за счастье почел бы положить к ногам ее свое имя и все свое состояние, лишь бы согласилась стать законною супругой его.
— Прощай, боярин! — сказал Минин. — Дай
бог тебе счастия! Не знаю отчего, а мне все сдается, что я увижу тебя опять не в монашеской рясе, а с мечом в руках, и не в святой
обители, а на ратном поле против общих врагов наших.
Из роду Отрепьевых, галицких боярских детей. Смолоду постригся неведомо где, жил в Суздале, в Ефимьевском монастыре, ушел оттуда, шатался по разным
обителям, наконец пришел к моей чудовской братии, а я, видя, что он еще млад и неразумен, отдал его под начал отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному; и был он весьма грамотен: читал наши летописи, сочинял каноны святым; но, знать, грамота далася ему не от господа
бога…
Можно положительно сказать, что если б и в монастырях тоже не оказывалось каких-нибудь угнетенных людей, за которых Доримедонт Васильич считал своею непременною обязанностью вступаться и через это со всеми ссорился, то его ни одна
обитель не согласилась бы уступить другой, но так как заступничества и неизбежно сопряженные с ними ссоры были его неразлучными сопутниками, то он частенько переменял места и наконец, заехав
бог весть как далеко, попал в
обитель, имевшую большой архив древних рукописей, которые ему и поручили разобрать и привесть в порядок.