Неточные совпадения
Стихли уныло-величавые звуки
песни о смертном часе, и дума хмарой подернула веселые лица. Никто ни слова. Мать Виринея, облокотясь руками и закрыв лицо, сидела у края стола. Только и слышна была неустанная, однообразная
песня сверчка, приютившегося за огромною келарскою печкой.
Стихло на Ярилином поле… Разве какой-нибудь бесталанный, отверженный лебедушками горюн, серенький гусек, до солнечного всхода сидит одинокий и, наигрывая на балалайке, заливается ухарской
песней, сквозь которую слышны и горе, и слезы, и сердечная боль...
Та
песня, сперва шумная, порывистая, полная отчаяния и безнадежного горя, постепенно
стихала и под конец замерла в чуть слышных звуках тихой грусти и любви.
Запевало — обыкновенно высокий тенор; к нему пристают два «голоса»: один тенор, другой бас, первый «заливается», другой «выносит», то есть заканчивает каждый
стих песни в одиночку.
Не сразу угомонилась и разбрелась по дворам молодежь. Долго бренчала балалайка, долго на один нескончаемый лад наигрывала
песню гармоника. По избам слышались брань матерей и визгливые крики девчонок, смиряемых родителями. Наконец все
стихло, и сонное царство настало в деревне Поромовой.
Вскоре по всем сторонам вокруг скита раздались громкие
песни и, постепенно
стихая, замерли в отдаленье: то прихожие христолюбцы расходились по деревням с богомолья.
Неточные совпадения
Чем далее лилась
песня, тем ниже понуривались головы головотяпов. «Были между ними, — говорит летописец, — старики седые и плакали горько, что сладкую волю свою прогуляли; были и молодые, кои той воли едва отведали, но и те тоже плакали. Тут только познали все, какова такова прекрасная воля есть». Когда же раздались заключительные
стихи песни:
Долго, долго молчал Казбич; наконец вместо ответа он затянул старинную
песню вполголоса: [Я прошу прощения у читателей в том, что переложил в
стихи песню Казбича, переданную мне, разумеется, прозой; но привычка — вторая натура. (Прим. М. Ю. Лермонтова.)]
Прошла любовь, явилась муза, // И прояснился темный ум. // Свободен, вновь ищу союза // Волшебных звуков, чувств и дум; // Пишу, и сердце не тоскует, // Перо, забывшись, не рисует // Близ неоконченных
стихов // Ни женских ножек, ни голов; // Погасший пепел уж не вспыхнет, // Я всё грущу; но слез уж нет, // И скоро, скоро бури след // В душе моей совсем утихнет: // Тогда-то я начну писать // Поэму
песен в двадцать пять.
Зато зимы порой холодной // Езда приятна и легка. // Как
стих без мысли в
песне модной // Дорога зимняя гладка. // Автомедоны наши бойки, // Неутомимы наши тройки, // И версты, теша праздный взор, // В глазах мелькают как забор. // К несчастью, Ларина тащилась, // Боясь прогонов дорогих, // Не на почтовых, на своих, // И наша дева насладилась // Дорожной скукою вполне: // Семь суток ехали оне.
Песня эта напомнила Самгину пение молодежью на похоронный мотив
стихов: «Долой бесправие! Да здравствует свобода!»