Неточные совпадения
— Из острога, что ли, придет? — молвил Патап Максимыч. — Чай, не пустят?.. Новый
поп святил.
— Какой же новый
поп? — с любопытством спросила Аксинья Захаровна.
— Как святят, так и святил. На Николин день Коряга в
попы поставлен. Великим постом, пожалуй, и к нам приедет… «Исправляться» у Коряги станем, в моленной обедню отслужит, — с легкой усмешкой говорил Патап Максимыч.
— Ума не приложу, Максимыч, что ты говоришь. Право, уж я и не знаю, — разводя руками и вставая с дивана, сказала Аксинья Захаровна. — Кто ж это Корягу в попы-то поставил?
Патап Максимыч дела свои на базаре кончил ладно. Новый заказ, и большой заказ, на посуду он получил, чтоб к весне непременно выставить на пристань тысяч на пять рублей посуды, кроме прежде заказанной; долг ему отдали, про который и думать забыл; письма из Балакова получил: приказчик там сходно пшеницу купил, будут барыши хорошие; вечерню выстоял, нового
попа в служении видел; со Снежковым встретился, насчет Настиной судьбы толковал; дело, почитай, совсем порешили. Такой ладный денек выпал, что редко бывает.
— Нет, Пантелеюшка, не говори этого, родимой, — возразила хозяйка и, понизив голос, за тайну стала передавать ему: — Свибловский
поп, приходский-то здешний, Сушилу знаешь? — больно стал злобствовать на Патапа Максимыча.
— А видишь ли, Пантелеюшка, — отвечала хозяйка, — прошлым летом Патап Максимыч к Макарью на ярманку ехал, и попадись ему
поп Сушила на дороге.
Слово за слово, говорит
поп Максимычу: «Едешь ты, говорит, к Макарью — привези моей попадье шелковый, гарнитуровый сарафан да хороший парчовый холодник».
Слюбится с молодцом белица, выдаст ему свою одежду и убежит венчаться в православную церковь: раскольничий
поп такую чету ни за что не повенчает.
— Михайлу Корягу из Колоскова, — сказала канонница. — Ведь он в
попы ставлен.
— Коряга! Михайло Коряга! — сказала Манефа, с сомненьем покачивая головой. — И нашим сказывали, что в
попы ставлен, да веры неймется. Больно до денег охоч. Стяжатель! Как такого поставить?
— Коряга! Михайло Коряга!
Попом! Да что ж это такое! — в раздумье говорила Манефа, покачивая головой и не слушая речей Евпраксии. — А впрочем, и сам-от Софроний такой же стяжатель — благодатью духа святого торгует… Если иного епископа, благочестивого и Бога боящегося, не поставят — Софрония я не приму… Ни за что не приму!..
До пожара часовня ихняя по всем скитам была первая; своих
попов держали, на Иргиз на каждого
попа сот по пяти платили.
У сельских
попов полевые работы все больше «толокой» справляются.].
Это — похищение девушки из родительского дома и тайное венчанье с нею у раскольничьего
попа, а чаще в православной церкви, чтоб дело покрепче связано было.
Венчанье у раскольничьего
попа поди еще доказывай, а в церкви хотя не по-старому венчаны, хоть не по́солонь вкруг налоя вожены, да дело выходит не в пример крепче: повенчанного в великороссийской с женой не развенчаешь, хоть что хочешь делай.
Оттого при свадьбах «уходом» раскольники больше и бегают к церковному
попу, особенно если бедняку удастся подхватить дочь тысячника.
Жених кидает невесту в сани и с товарищами мчится во весь опор к
попу.
Но не всегда так бывает; обыкновенно жених с невестой успевают доскакать до
попа и обвенчаться.
Загулял раз с ней Микешка, пили без просыпу три дня и три ночи, а тут в Скоробогатово «проезжающий священник» наехал, то есть, попросту сказать, беглый раскольничий
поп.
Не устоял Никифор Захарыч супротив водки да солдаткиных уговоров. Сам не помнил, как в избу сватовья-соседи нагрянули и сволокли жениха с невестой к беглому
попу Онисиму.
— Как какой муж? — молвила Мавра. — Известно, какой муж бывает — венчанный! Бог да
поп меня вчерась тебе отдали.
— Да сходи к
попу, — говорят сватовья. — Спроси у него,
поп не соврет, да и мы свидетели.
Сбегал Никифор к
попу. И
поп те же речи сказывает. Делать нечего.
Поп свяжет, никто не развяжет, а жена не гусли, поигравши, ее не повесишь. Послал за вином, цело ведро новобрачные со сватами роспили. Так и повалились, где кто сидел.
Проспались. Никифор опять воевать. Жену избил, и сватьям на калачи досталось, к
попу пошел и
попа оттрепал: «Зачем, говорит, пьяный пьяного венчал?» Только и стих, как опять напился.
— А ну-ка, докажи! — кричала Мавра. — А ну-ка, докажи! Какие такие проезжающие
попы?.. Что это за проезжающие?.. Я церковница природная, никаких ваших беглых раскольницких
попов знать не знаю, ведать не ведаю… Да знаешь ли ты, что за такие слова в острог тебя упрятать могу?.. Вишь, какой муж выискался!.. Много у меня таких мужьев-то бывало!.. И знать тебя не хочу, и не кажи ты мне никогда пьяной рожи своей!..
Нечего тут взять, коли баба и от
попа отчуралась.
— Запросто гулять давай, а венчаться нельзя.
Поп венчал, а из жены душа не вынута.
— Он тяте по торговле хорош, — с усмешкой молвила Настя. — Дела, вишь, у него со стариком какие-то есть; ради этих делов и надо ему породниться… Выдавай Парашу: такая же дочь!.. А ей все одно: хоть за
попа, хоть за козла, хоть бы дубовый пень. А я не из таковских.
Не он меня выкрадет, а я его «уходом» к
попу сведу…
Через две недели привезли беглого
попа из Городца, и в моленной Патапа Максимыча он обвенчал Груню с Иваном Григорьичем.
Свои бы тогда у нас
попы были, не нуждались бы мы в беглецах никоньянских…
Не верили они, чтоб в иноземной одежде, в клубах, театрах, маскарадах много было греха, и Михайло Данилыч не раз, сидя в особой комнате Новотроицкого с сигарой в зубах, за стаканом шампанского, от души хохотал с подобными себе над увещаньями и проклятьями рогожского
попа Ивана Матвеича, в новых обычаях видевшего конечную погибель старообрядства.
Елфимовский пряничник девочку сдал на часовенном дворе старице Салоникее. Большая была начетчица та черница — строгая постница, великая ревнительница по древлему благочестию: двенадцать
попов на своем веку от церкви в раскол сманила. И тем также по бозе ревновала, чтоб городецких подкидышей непременно посолонь в старую веру крестить.
Делом не волоча, мать Салоникея снесла девочку к жившему при часовне беглому
попу. Тот окрестил и нарек ей имя Фаина.
Сделалась она начетчицей, изощрилась в словопрениях — и пошла про нее слава по всем скитам керженским, чернораменским. Заговорили о великой ревнительнице древлего благочестия, о крепком адаманте старой веры. Узнали про Манефу в Москве, в Казани, на Иргизе и по всему старообрядчеству. Сам
поп Иван Матвеич с Рогожского стал присылать ей грамотки, сама мать Пульхерия, московская игуменья, поклоны да подарочки с богомольцами ей посылала.
Потому, как только он вырыл клад,
попов позови, молебен отпой, на церкву Божию вклады не пожалей, бедным половину денег раздай, и какого человека в нужде ни встретишь, всякому помоги.
Льстило его самолюбию, когда, бывая в той часовне за службой, становился он впереди всех, первый подходил к целованию Евангелия или креста, получал от беглого
попа в крещенский сочельник первый кувшин богоявленской воды, в Вербну заутреню первую вербу, в Светло воскресенье перву свечу…
Риз нашьют парчовых с жемчугами да с дорогими каменьями, таких, что
попу невмоготу и носить их, да и страшно — поручь одна какая-нибудь впятеро дороже всего поповского достоянья.
Иной раз наезжали к ним хлыновские
попы с Вятки, но те
попы были самоставленники, сплошь да рядом венчали они не то что четвертые, шестые да седьмые браки, от живой жены или в близком родстве.
«Молодец
поп хлыновец за пару лаптей на родной матери обвенчает», — доселе гласит пословица про таких
попов.
Упрекая вятских
попов в самочинии, московский митрополит говорил: «Не вемы како и нарицати вас и от кого имеете поставление и рукоположение» [Митрополит Геронтий в восьмидесятых годах XV столетия.].
Но
попы хлыновцы знать не хотели Москвы: пользуясь отдаленностью своего края, они вели дела по-своему, не слушая митрополита и не справляясь ни с какими уставами и чиноположениями.
И нынешние старообрядцы того края такие же точно, что их предки — духовные чада наезжих
попов хлыновцев.
Очень усердны они к православию, свято почитают старые книги и обряды, но держатся самоставленных или беглых
попов, знать не хотят наших архиереев.
Архиереев и
попов австрийской иерархии тоже знать не хотят.
Каков
поп, таков и приход.
Попы хлыновцы знать не хотели Москвы с ее митрополитом, их духовные чада — знать не хотели царских воевод, уклонялись от платежа податей, управлялись выборными, судили самосудом, московским законам не подчинялись. Чуть являлся на краю леса посланец от воеводы или патриарший десятильник, они покидали дома и уходили в лесные трущобы, где не сыскали б их ни сам воевода, ни сам патриарх.
В первые десятилетия существования раскола от «Никоновых новшеств» бегали не одни крестьяне и посадские люди, не одни простые монахи и сельские
попы.
Все скитские жители с умиленьем вспоминали, какое при «боярыне Степановне» в Улангере житие было тихое да стройное, да такое пространное, небоязное, что за раз у нее по двенадцати
попов с Иргиза живало и полиция пальцем не смела их тронуть [В Улангерском скиту, Семеновского уезда, лет тридцать тому назад жил раскольничий инок отец Иов, у которого в том же Семеновском уезде, а также в Чухломском, были имения с крепостными крестьянами.
— Видишь ли, с чего дело-то зачалось, — продолжала София, растирая игуменье ноги березовым маслом. — Проезжали это из Городца с базара колосковские мужики, матери Ларисы знакомые, — она ведь сама родом тоже из Колоскова. Часы у нас мужички отстояли, потрапезовали чем Бог послал да меж разговоров и молвили, будто ихней деревни Михайла Коряга в
попы ставлен.