Неточные совпадения
— Да
в кельи захотела, — смеясь, сказал Патап Максимыч. — Иночество, говорит, желаю надеть. Да ничего, теперь блажь из головы, кажись, вышла. Прежде такая невеселая
ходила, а теперь совсем другая стала — развеселая. Замуж пора ее, кумушка, вот что.
Вольный ход, куда хочешь, и полная свобода настали для недавней заточенницы. Но, кроме часовни и
келий игуменьи, никуда не
ходит она. Мерзок и скверен стал ей прекрасный Божий мир. Только
в тесной
келье, пропитанной удушливым запахом воска, ладана и деревянного масла, стало привольно дышать ей… Где-то вы, кустики ракитовые, где ты, рожь высокая, зыбучая?.. Греховно, все греховно
в глазах молодой белицы…
— Повечерие на отходе, — чуть не до земли кланяясь Патапу Максимычу, сказал отец Спиридоний, монастырский гостиник, здоровенный старец, с лукавыми, хитрыми и быстро, как мыши, бегающими по сторонам глазками. — Как угодно вам будет, гости дорогие, —
в часовню прежде, аль на гостиный двор, аль к батюшке отцу Михаилу
в келью? Получаса не
пройдет, как он со службой управится.
— Пустомеля!.. Стыда во лбу нет!.. Что говорит!.. Он от кого узнал? —
в тревоге и горячности, быстро взад и вперед
ходя по
келье, говорила Манефа.
И лекаря-то выписала поганить нечестивым лекарством святую душеньку, и власть-то забрала
в обители непомерную, такую власть, что даже ключницу, мать Софию, из игуменских
келий выгнала, не уважа того, что пятнадцать годов она
в ключах при матушке
ходила, а сама Марья Гавриловна без году неделя
в обители живет, да и то особым хозяйством…
Не пожелала матушка, чтоб она при ней
в ключах
ходила, и пока не придумала, кому быть
в ключах, ее при
келье держит.
Призадумалась Манефа. Сбывались ее предчувствия… Засуча рукава и закинув руки за спину, молча
ходила она ровными, но быстрыми шагами взад и вперед по
келье…
В глубоком молчаньи сидела у окна Фленушка и глаз не сводила с игуменьи.
День к вечеру склонялся, измучилась Фленушка писавши, а Манефа, не чувствуя устали, бодро
ходила взад и вперед по
келье, сказывая, что писать. Твердая, неутомимая сила воли виднелась и
в сверкающих глазах ее, и
в разгоревшихся ланитах, и
в крепко сжатых губах. Глядя на нее, трудно было поверить, что эта старица не дольше шести недель назад лежала
в тяжкой смертной болезни и одной ногой
в гробу стояла.
Разве самой тихими стопами, по тайности,
сходить в Елфимово да попросить тетку Егориху порчу заглазно снять, да страшно и подумать к ней
в келью войти…
— Что ж матушка!.. Матушке своя жизнь, нам другая… Не век же
в кельях жить, этак не увидишь, как и молодость
пройдет… Пропустить ее не долго, а
в другой раз молода не будешь… Пожить хочется, Таня, пожить!..
— Не бойся, матушка. Далёко горит, нас не захватит. Часу не
пройдет после выезда, как будем мы на Фотиньиной гробнице, от нее до могилки матушки Голиндухи рукой подать, а тут и
кельи Улáнгерские. Вечерен не отпоют, будем
в Улáнгере.
Оставшись одна, заложила Манефа руки зá спину и
в мрачной думе твердыми, мерными шагами стала
ходить взад и вперед по
келье…
— Нет… келейничать и клиросом править Марью успех не возьмет, — сказала Манефа. — Попрошу Виринеюшку, отдала бы мне
в келейницы свою Евдокею. Ты
в ключах будешь, а она
в келье прибирать да за мной
ходить.
Скромно вышла Фленушка из Манефиной
кельи, степенно
прошла по сенным переходам. Но только что завернула за угол, как припустит что есть мочи и лётом влетела
в свою горницу. Там у окна, пригорюнясь, сидела Марья головщица.
— Из скитов замуж честью не
ходят, — сказала Фленушка. — Девишник-от нам у матушки
в келье, что ли, справлять? А горной пир [Обед у молодых после свадьбы.]
в келарне?.. Образумься, Петр Степаныч… Получивши наследство, никак ты совсем ошалел.
Неточные совпадения
Монастырь он обошел кругом и через сосновую рощу
прошел прямо
в скит. Там ему отворили, хотя
в этот час уже никого не впускали. Сердце у него дрожало, когда он вошел
в келью старца: «Зачем, зачем он выходил, зачем тот послал его „
в мир“? Здесь тишина, здесь святыня, а там — смущенье, там мрак,
в котором сразу потеряешься и заблудишься…»
Было ему лет семьдесят пять, если не более, а проживал он за скитскою пасекой,
в углу стены,
в старой, почти развалившейся деревянной
келье, поставленной тут еще
в древнейшие времена, еще
в прошлом столетии, для одного тоже величайшего постника и молчальника, отца Ионы, прожившего до ста пяти лет и о подвигах которого даже до сих пор
ходили в монастыре и
в окрестностях его многие любопытнейшие рассказы.
Старик прослыл у духоборцев святым; со всех концов России
ходили духоборцы на поклонение к нему, ценою золота покупали они к нему доступ. Старик сидел
в своей
келье, одетый весь
в белом, — его друзья обили полотном стены и потолок. После его смерти они выпросили дозволение схоронить его тело с родными и торжественно пронесли его на руках от Владимира до Новгородской губернии. Одни духоборцы знают, где он схоронен; они уверены, что он при жизни имел уже дар делать чудеса и что его тело нетленно.
Ты
проходишь, дорогой друг, мимо
кельи, // Где несчастная черница ждет
в мученьи.
Из Каменки неизвестный человек
прошел на Тагил-реку и там действительно отыскал медную руду и
в то же время усмотрел
в лесу две
кельи,
в которых жили три раскольничьих старицы: Платонида, Досифея и Варсонофия, и старец Варфоломей.