Несутся в солнечных лучах сладкие
речи бога любви, вечно юного бога Ярилы: «Ох ты гой еси, Мать-Сыра Земля! Полюби меня, бога светлого, за любовь за твою я украшу тебя синими морями, желтыми песками, зеленой муравой, цветами алыми, лазоревыми; народишь от меня милых детушек число несметное…»
Неточные совпадения
Манефа, напившись чайку с изюмом, — была великая постница, сахар почитала скоромным и сроду не употребляла его, — отправилась в свою комнату и там стала расспрашивать Евпраксию о порядках в братнином доме: усердно ли
Богу молятся, сторого ли посты соблюдают, по скольку кафизм в день она прочитывает; каждый ли праздник службу правят, приходят ли на службу сторонние, а затем свела
речь на то, что у них в скиту большое расстройство идет из-за епископа Софрония, а другие считают новых архиереев обли́ванцами и слышать про них не хотят.
— Коряга! Михайло Коряга! Попом! Да что ж это такое! — в раздумье говорила Манефа, покачивая головой и не слушая
речей Евпраксии. — А впрочем, и сам-от Софроний такой же стяжатель — благодатью духа святого торгует… Если иного епископа, благочестивого и
Бога боящегося, не поставят — Софрония я не приму… Ни за что не приму!..
— Жалких
речей на меня не трать, — сухо ответил ему Стуколов. — Слава
Богу, не вечор друг дружку спознали… Деньги давай!.. Ты наболтал, ты и в ответе.
— Оборони Господи об этом и помыслить. Обидно даже от тебя такую
речь слышать мне! — ответил Алексей. — Не каторжный я, не беглый варнак. В
Бога тоже верую, имею родителей — захочу ль их старость срамить? Вот тебе Николай святитель, ничего такого у меня на уме не бывало… А скажу словечко по тайности, только, смотри, не в пронос: в одно ухо впусти, в другое выпусти. Хочешь слушать тайну
речь мою?.. Не промолвишься?
Споткнулась канонница. Такие видит
речи, что девице на людях зазорно сказать. А пропустить нельзя, сохрани
Бог от такого греха!.. В краску бросило бедную, сгорела вся…
Бог и добрые люди тебя за то не оставят, а от меня, старика, вот какая тебе
речь пойдет.
— Батюшка, на другое хочу я твоего благословенья просить, — после долгого молчанья робко повел новую
речь Алексей. — Живучи у Патапа Максимыча, торговое дело вызнал я, слава
Богу, до точности. Счеты ль вести, другое ли что — не хуже другого могу…
— Что же? Слава
Богу, что пособляет доброму человеку справляться, — молвил на те
речи Михайло Васильич.
Любы Земле Ярилины
речи, возлюбила она
бога светлого и от жарких его поцелуев разукрасилась злаками, цветами, темными лесами, синими морями, голубыми реками, серебристыми озера́ми. Пила она жаркие поцелуи Ярилины, и из недр ее вылетали поднебесные птицы, из вертепов выбегали лесные и полевые звери, в реках и морях заплавали рыбы, в воздухе затолклись мелкие мушки да мошки… И все жило, все любило, и все пело хвалебные песни: отцу — Яриле, матери — Сырой Земле.
— Нет, матушка, нет!.. Теперь никого не люблю… Нет, не люблю больше никого… — твердым голосом, но от сильного волненья перерывая почти на каждом слове
речь свою, проговорила Фленушка. — Будь спокойна, матушка!.. Знаю… ты боишься, не сбежала бы я… не ушла бы уходом… Самокруткой не повенчалась бы… Не бойся!.. Позора на тебя и на обитель твою не накину!.. Не бойся, матушка, не бойся!.. Не будет того, никогда не будет!.. Никогда, никогда!..
Бог тебе свидетель!.. Не беспокой же себя… не тревожься!..
И, позабыв столицы дальной // И блеск и шумные пиры, // В глуши Молдавии печальной // Она смиренные шатры // Племен бродящих посещала, // И между ими одичала, // И позабыла
речь богов // Для скудных, странных языков, // Для песен степи, ей любезной… // Вдруг изменилось всё кругом, // И вот она в саду моем // Явилась барышней уездной, // С печальной думою в очах, // С французской книжкою в руках.
Неточные совпадения
Одно — вне ее присутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где шла
речь об обеде, о политике, о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минуту совершенно забывал, что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии, у ее изголовья, где сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая молился
Богу.
Как они делают,
бог их ведает: кажется, и не очень мудреные вещи говорят, а девица то и дело качается на стуле от смеха; статский же советник
бог знает что расскажет: или поведет
речь о том, что Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который, конечно, выдуман не без остроумия, но от него ужасно пахнет книгою; если же скажет что-нибудь смешное, то сам несравненно больше смеется, чем та, которая его слушает.
Не дай мне
Бог сойтись на бале // Иль при разъезде на крыльце // С семинаристом в желтой шале // Иль с академиком в чепце! // Как уст румяных без улыбки, // Без грамматической ошибки // Я русской
речи не люблю. // Быть может, на беду мою, // Красавиц новых поколенье, // Журналов вняв молящий глас, // К грамматике приучит нас; // Стихи введут в употребленье; // Но я… какое дело мне? // Я верен буду старине.
И славно судите, дай
бог здоровье вам // И генеральский чин; а там // Зачем откладывать бы дальше //
Речь завести об генеральше?
— Целую
речь сказал: аристократия, говорит,
богом создана, он отбирал благочестивейших людей и украшал их мудростью своей.