Неточные совпадения
Манефа, напившись чайку с изюмом, — была великая постница, сахар почитала скоромным и сроду не употребляла его, — отправилась в свою комнату и там стала расспрашивать Евпраксию о порядках в братнином доме: усердно
ли Богу молятся, сторого
ли посты соблюдают, по скольку кафизм в
день она прочитывает; каждый
ли праздник службу правят, приходят
ли на службу сторонние, а затем свела речь на
то, что у них в скиту большое расстройство идет из-за епископа Софрония, а другие считают новых архиереев обли́ванцами и слышать про них не хотят.
Кто говорил, что, видно, Патапу Максимычу в волостных головах захотелось сидеть, так он перед выборами мир задабривает, кто полагал, не будет
ли у него в
тот день какой-нибудь «помочи» [«Пóмочью», иначе «тóлокой», называется угощенье за работу.
— Так… Так будет, — сказала Никитишна. — Другой год я в Ключове-то жила, как Аксиньюшка ее родила. А прошлым летом двадцать лет сполнилось, как я домом хозяйствую… Да… Сама я тоже подумывала, куманек, что пора бы ее к месту. Не хлеб-соль родительскую ей отрабатывать, а в девках засиживаться ой-ой нескладное
дело. Есть
ли женишок-от на примете, а
то не поискать
ли?
Новые соседи стали у
того кантауровца перенимать валеное
дело, до
того и взяться за него не умели; разбогатели
ли они, нет
ли, но за Волгой с
той поры «шляпка́» да «верховки» больше не валяют, потому что спросу в Тверскую сторону вовсе не стало, а по другим местам шляпу тверского либо ярославского образца ни за что на свете на голову не наденут — смешно, дескать, и зазорно.
— Да полно тебе чепуху-то нести! — сказал Иван Григорьич. — Статочно
ли дело, чтобы Груня за меня пошла? Полно. И без
того тошно.
— На
то глаза во лбу да ум в мозгу, чтоб не обидели, — отвечал Стуколов. — Видишь
ли: чтоб начать
дело, нужен капитал, примером тысяч в пятьдесят серебром.
— То-то и есть. На ум ему не вспадало! Эх ты, сосновая голова, а еще игумен!.. Поглядеть на тебя с бороды, как есть Авраам, а на
деле сосновый чурбан, — продолжал браниться паломник. — Знаешь
ли ты, старый хрыч, что твоя болтовня, худо-худо, мне в триста серебром обошлась?.. Да эти деньги у меня, брат, не пропащие, ты мне их вынь да положь… Много
ли дал Патап на яйца?.. Подавай сюда…
— Какой тут Снежков! — молвила Фленушка. — Не всяк голова, у кого борода, не всяк жених, кто присватался, иному от невестиных ворот живет и поворот. Погоди, завтра все расскажу… Видишь
ли, Марьюшка, дельце затеяно. И
тому делу без тебя не обойтись. Ты ведь воструха, девка хитроватая, глаза отводить да концы хоронить мастерица, за уловками
дело у тебя не станет. Как хочешь, помогай.
— Какие шутки! — на всю комнату крикнул Макар Тихоныч. — Никаких шуток нет. Я, матушка, слава тебе Господи, седьмой десяток правдой живу, шутом сроду не бывал… Да что с тобой, с бабой, толковать — с родителем лучше решу… Слушай, Гаврила Маркелыч, плюнь на Евграшку, меня возьми в зятья — дело-то не в пример будет ладнее. Завтра же за Марью Гавриловну дом запишу, а опричь
того пятьдесят тысяч капиталу чистоганом вручу… Идет, что
ли?
— Слава Богу, — отвечала Манефа, —
дела у братца, кажись, хорошо идут. Поставку новую взял на горянщину, надеется хорошие барыши получить, только не знает, как к сроку поспеть. Много
ли времени до весны осталось, а работников мало, новых взять негде. Принанял кой-кого, да не знает, управится
ли… К
тому ж перед самым Рождеством горем Бог его посетил.
— Взял человечка, да не знаю, выйдет
ли толк, — отвечала Манефа. — Парень, сказывают, по ихним
делам искусный, да молод больно… И
то мне за диковинку, что братец так скоро решился приказчиком его сделать. По всяким
делам, по домашним
ли, по торговым
ли, кажись, он у нас не торопыга, а тут его ровно шилом кольнуло, прости Господи, сразу решил… Какую-нибудь неделю выжил у него парень в работниках, вдруг как нежданный карась в вершу попал… Приказчиком!..
— И толкуют, слышь, они, матушка, как добывать золотые деньги… И снаряды у них припасены уж на
то… Да все Ветлугу поминают, все Ветлугу… А на Ветлуге
те плутовские деньги только и работают… По тамошним местам самый корень этих монетчиков. К ним-то и собираются ехать. Жалеючи Патапа Максимыча, Пантелей про это мне за великую тайну сказал, чтобы, кроме тебя, матушка, никому я не открывала… Сам чуть не плачет… Молви, говорит, Христа ради, матушке, не отведет
ли она братца от такого паскудного
дела…
— Мало
ли что старики смолоду творят, а детям не велят?.. — сказал Алексей. —
То, золотая моя,
дело было давнишнее,
дело позабытое… Случись-ка что — вспомнит разве он про себя с Аксиньей Захаровной?..
— То-то и есть… А давеча говоришь: в Красну рамень… Сам знаю, что они на Ветлуге, а по какому
делу?.. По золотому?.. Так, что
ли?.. — порывисто спрашивал Пантелей.
На другой
день скитский работник приехал из Осиповки.
Те же вести: лежит как пласт, навряд
ли встанет.
— Ну, так видишь
ли… Игумен-от красноярский, отец Михаил, мне приятель, — сказал Патап Максимыч. — Человек добрый, хороший, да стар стал — добротой да простотой его мошенники, надо полагать, пользуются. Он, сердечный, ничего не знает — молится себе да хозяйствует, а тут под носом у него они воровские
дела затевают… Вот и написал я к нему, чтобы он лихих людей оберегался, особенно
того проходимца, помнишь, что в Сибири-то на золотых приисках живал?.. Стуколов…
— Истину сказали, что Бог милостив, — перебила ее Манефа. — Да мы-то, окаянные, не мало грешны… Стóим
ли того, чтоб он нас миловал?.. Смуты везде, споры, свары, озлобления! Христианское ль
то дело?.. Хоть бы эту австрийскую квашню взять… Каков человек попал в епископы!.. Стяжатель, благодатью Святого Духа ровно горохом торгует!.. Да еще, вправду
ли, нет
ли, обносятся слухи, что в душегубстве повинен… За такие ль
дела Богу нас миловать?
— Ох, искушение! — со вздохом проговорил Василий Борисыч. — Боюсь, матушка, гнева бы на себя не навести… И
то на Вознесенье от Петра Спиридоныча письмо получил — выговаривает и много журит, что долго замешкался… В Москве, отписывает, много
дела есть… Сами посудите — могу
ли я?
Извещала брата о грозящих скитам напастях и о
том, что на всякий случай она в городе место под келью покупает… умоляла брата поскорее съездить в «губернию» и там хорошенько да повернее узнать, не пришли
ли насчет скитов из Петербурга указы и не ждут
ли оттуда больших чиновников по скитским
делам.
— Вольно тебе, матушка, думать, что до сих пор я только одними пустяками занимаюсь, — сдержанно и степенно заговорила Фленушка. — Ведь мне уж двадцать пятый в доходе. Из молодых вышла, мало
ли, много — своего ума накопила… А кому твои
дела больше меня известны?.. Таифа и
та меньше знает… Иное
дело сама от Таифы таишь, а мне сказываешь… А бывало ль, чтоб я проговорилась когда, чтоб из-за моего болтанья неприятность какая вышла тебе?
И́дут, а сами
то и
дело по сторонам оглядываются, не улизнула
ли которая белица в лесную опушку грибы сбирать, не подвернулся
ли к которой деревенский парень, не завел
ли с ней греховодных разговоров.
— Уж этого я доложить не могу, — ответил румяный торговец. — Поминал в
ту пору Антип Гаврилыч Молявину: сестра-де хотела приказчика выслать, а другое
дело: не знаю, как они распорядятся. Да ведь и
то надо сказать — принять пароход по описи не больно хитрое
дело. Опять же Молявины с Залетовыми никак сродни приходятся — свояки, что
ли…
Нарочно спрашивал я письмом Марью Гавриловну, не пожелает
ли к
тому делу приставить известного мне надежного человека, да такого, что я бы ручаться готов со всяким моим удовольствием; да тут вышла неудача.
Поворчал на девок Трифон, но не больно серчал… Нечего думой про девок раскидывать, не медведь их заел, не волк зарезал — придут, воротятся. Одно гребтело Лохматому: так
ли, не так
ли, а Карпушке быть в лесу. «Уж коли
дело на
то пошло, — думает он про Параньку, — так пусть бы с кем хотела, только б не с мироедом…» Подумал так Трифон Михайлыч, махнул рукой и спать собрался.
—
То лоцманово
дело, батюшка, — сказал Алексей. — Ему знать мели-перекаты, мое
дело за порядком смотреть да все оберегать, кладь
ли, людей
ли… Опять же хозяйские деньги на руки, за нагрузкой смотреть, за выгрузкой.
— Никаких нет, ваше степенство, да никогда и не бывало, — ответил Алексей. — А насчет
того, чтобы к суду, тоже ничего не знаю… Не проведал
ли разве Карп Алексеич, что я тогда по вашему приказу на Ветлугу ездил?.. А как теперича тут
дело завязалось, так не на этот
ли он счет намекает…
— Да хоть бы
того же Василья Борисыча. Служит он всему нашему обществу со многим усердием; где какое
дело случится, все он да он, всегда его да его куда надо посылают. Сама матушка Пульхерия пишет, что нет у них другого человека ни из старых, ни из молодых… А ты его сманиваешь… Грех чинить обиду Христовой церкви, Патапушка!.. Знаешь
ли, к кому церковный-от насильник причитается?..
Пошла
ли б она поздней порой в поле, покинула бы разве мягкий пуховик, если б не случилось с ней в
тот день, чего отродясь еще не случалось.
Город
ли то Кидиш, что во
дни стародавние от «поганой рати» спасен был Ильей Муромцем, славный
ли город Пóкидыш, куда ездил богатырь Суровец Суздалец гостить-пировать у ласкового князя Михайлы Ефимонтьевича, не отсюда ль ветлужский князь Никита Байборода чинил набеги на земли московские, пробираясь лесами до Соли Галицкой, — молчат преданья [Былины об Илье Муромце и про Суровца Суздальца.
— Матерям по ихнему
делу иначе нельзя, — отозвался Самоквасов. — Ведь это ихний хлеб. Как же не зазывать покупателей?.. Все едино, что у нас в гостином дворе: «Что́ изволите покупать? Пожалуйте-с! У
тех не берите, у
тех товар гнилой, подмоченный, жизни рады не будете!.. У нас тафты, атласы, сукно, канифасы, из панталон чего не прикажете
ли?»
— Обижать не стану и своего не упущу, — сказала Манефа. — Как было тогда, как Глафиру покойницу за твою обитель в Кострому я отпущала, так и теперича быть: отправка твоя, обратный путь твой же… Из зажилого половина тебе, половина на нашу обитель… Шубу тебе справлять, сарафаны, передники, рубахи мои… Насчет обуви пополам… А что подарков девице от Самоквасовых будет,
то ей, — в эти
дела я не вступаюсь. Согласна
ли так?
— Благодать не ошибается, Василий Борисыч, — сказала на
то Полихрония. — А если тут ошибка была, так не было
ли ошибки и за шесть
дней до
того, когда поставляли Антония?
А сам на уме: «И
тому не хотел я сказать, как на Ветлугу его посылал, и вон какое
дело вышло… Не было б и теперь чего?.. Не сказать
ли уж лучше до отъезда?.. Да нет, нет!..
Тот был сорвиголова, а этот смиренник, тихоня, водой его не замутишь… Лучше после… Опять же как-то и не приходится самому дочь сватать… Обиняком бы как-нибудь. Подошлю-ка я к нему Никитишну!.. Да успеем еще!.. Это
дело не волк — в лес не уйдет!»
— Вестимо, их вина, — сказала Таисея. — Как молодым старших учить, как супротив их идти? Ни в больших, ни в малых, ни в путных, ни в беспутных
делах так не ведется… Выкушай-ка, сударь Петр Степаныч, — прибавила она, подавая Самоквасову чашку чаю. — А не
то опохмелиться не желаете
ли? Я бы настоечки принесла сорокатравчатой, хорошая настоечка, да рыжечков солененьких либо кисленького чего, бруснички, что
ли, аль моченых яблочков. Очень пользительно после перепоя-то. Одобряют…
На завалине сидя, в первый раз услыхал он голос ее, и этот нежный певучий голосок показался ему будто знакомым. Где-то, когда-то слыхал он его и теперь узнавал в нем что-то родное. Наяву
ли где слышал, во сне
ли —
того он не помнит. Сходны
ли звуки его с голосом матери, ласкавшей его в колыбели, иль с пением ангелов, виденных им во сне во
дни невинного раннего детства, не может решить Петр Степаныч.
— Эх, крестный, крестный!.. Да стоит
ли Алешка Лохматов такого горя-уныния? — с сердечным участием молвил Сергей Андреич. — Зачем безнадежишь себя?.. Бог не без милости.
Дело не пропащее… Уладим, Бог даст… А тебе бы в самом
деле хорошо одному побыть… Прощай… Утро вечера мудренее… Помнишь, как ребятишкам бабы сказки сказывают? И я скажу тебе, что в сказках говорится: «Что тебе от меня будет сделано,
то будет не служба, а службишка, спи-почивай до утра — утро вечера мудренее».
— Где сегодня уехать! Как возможно! — ответил Феклист Митрич. — Хоша у нее по судам все подмазано, а секретарь Алексей Сергеич по ее желанью сделает все, чего она ни захочет, только в один
день совершить купчую все-таки нельзя же… Завтра, не
то и послезавтра здесь пробудут. Повидаться, что
ли, желательно?.. Так она у Полуехта Семеныча пристает — вон наискосок-от домик стоит…
Целый
день не
то что из дому, к окну близко не подходил Василий Борисыч и жене не велел подходить… Очень боялся, чтоб грехом не увидала их Манефа… Оттого и в Осиповку ехать заторопился… «Один конец! — подумал он. — Рано
ли, поздно
ли, надо же будет ответ держать… Была не была! Поедем!» И на другой
день, на рассвете, поехали.