Неточные совпадения
— Вот, Авдотьюшка, пятый год ты, родная моя, замужем, а деток Бог тебе не дает… Не взять ли дочку приемную, богоданную? Господь не оставит тебя за добро и в сей жизни и в будущей…
Знаю, что достатки ваши не широкие, да ведь не объест же вас девочка… А может статься, выкупят ее
у тебя
родители, — люди они хорошие, богатые, деньги большие дадут, тогда вы и справитесь… Право, Авдотьюшка, сотвори-ка доброе дело, возьми в дочки младенца Фленушку.
Замолк Евграф Макарыч, опустил голову, слезы на глазах
у него выступили. Но не смел супротив
родителя словечка промолвить. Целу ночь он не спал, горюя о судьбе своей, и на разные лады передумывал, как бы ему устроить, чтоб отец его
узнал Залетовых, чтобы Маша ему понравилась и согласился бы он на их свадьбу. Но ничего придумать не мог. Одолела тоска, хоть руки наложить, так в ту же пору.
Повалятся архиерею в ноги да в голос и завопят: «Как
родители жили, так и нас благословили — оставьте нас на прежнем положении…» А сами себе на уме: «Не обманешь, дескать, нас — не искусишь лестчими словами,
знаем, что в старой вере ничего нет царю противного, на то
у Игнатьевых и грамота есть…» И дело с концом…
— Молви, лебедка, матери: пущай, мол, тятька-то на нову токарню денег
у меня перехватит. Для тебя, моя разлапушка, рад я радехонек жизнью решиться, не то чтобы деньгами твоему
родителю помочь… Деньги что?.. Плевое дело; а мне как вам не пособить?.. Поговори матери-то, Паранюшка… И сам бы снес я, сколько надо, Трифону Михайлычу, да
знаешь, что меня он не жалует… Молви, а ты молви матери-то, она
у вас добрая, я от всего своего усердия.
— Дело-то óпасно, — немного подумав, молвил Василий Борисыч. — Батюшка
родитель был
у меня тоже человек торговый, дела большие вел. Был расчетлив и бережлив, опытен и сметлив… А подошел черный день, смешались прибыль с убылью, и пошли беда за бедой. В два года в доме-то стало хоть шаром покати… А мне куда перед ним? Что я супротив его
знаю?.. Нет, Патап Максимыч, не с руки мне торговое дело.
— А я так приметил, даром что меньше твоего
знаю пройдоху… — сказал на то Колышкин. — Намедни пожаловал… был
у меня. Парой в коляске, в модной одеже, завит, раздушен, закорузлые руки в перчатках. Так и помер я со смеху… Важный, ровно вельможа! Руки в боки, глаза в потолоки — умора! И послушал бы ты, крестный, как теперь он разговаривает, как про
родителей рассуждает… Мерзавец, одно слово — мерзавец!
— Много ты
знаешь! — проворчал Василий Борисыч. — Кулачище-то каков
у родителя?.. А?.. Пробовала?..
Неточные совпадения
Не
знала я, что делала // (Да, видно, надоумила // Владычица!)… Как брошусь я // Ей в ноги: «Заступись! // Обманом, не по-божески // Кормильца и
родителя //
У деточек берут!»
Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что бывает на сердце
у человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем жизни, или хотя и не познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною душою на вечную радость старцам
родителям, родившим их.
— И однако ж, вы сами показали нам давеча, что конверт лежал
у покойного
родителя под подушкой. Вы именно сказали, что под подушкой, стало быть,
знали же, где лежал.
— Ну, не буду, не буду!.. Конечно, строгость необходима, особенно с детьми… Вот
у тебя дочь,
у меня сын, а еще кто
знает, чем они утешат родителей-то на старости лет.
— И нравственности по Домострою [«Домострой» — русский письменный памятник XVI века, содержащий свод правил религиозного, семейно-бытового и общественного поведения. «Домострой» стал символом домашнего деспотизма
родителей, темных и отсталых понятий.], вы думаете? Как бы не так, — возразил Салов, — вы
знаете ли, что
у многих из сих милых особ почти за правило взято: любить мужа по закону, офицера — для чувств, кучера — для удовольствия.