— Это с непривычки. Вишь, народу-то что!.. А музыка-то? Не слыхивала такой? Почище нашего органа? А? Ничего, привыкай, привыкай, Дунюшка, не все же
в четырех стенах сидеть, придется и выпрыгнуть из родительского гнездышка.
— Где ж мне видеть их? — грустно промолвила Дуня. — Не такая жизнь выпала на долю мне. Не знаешь разве, что я выросла в скиту, а потом жила у тятеньки
в четырех стенах. До знакомства с Марьей Ивановной о духовности и понятия у меня не было. Только она открыла мне глаза.
В одном я — скромный чиновник, в форменном фраке, робеющий перед начальническим взглядом, боящийся простуды, заключенный
в четырех стенах с несколькими десятками похожих друг на друга лиц, вицмундиров.
— На прощанье?! Спокойно?! Боже мой… Нет, ты никуда не уйдешь… я живую замурую тебя
в четыре стены, и ты не увидишь света божьего… На прощанье! Хочешь разве, чтобы я тебя проклял на прощанье?.. И прокляну… Будь ты проклята, будьте вы оба прокляты!..
После падения Франции я не раз встречал людей этого рода, людей, разлагаемых потребностью политической деятельности и не имеющих возможности найтиться
в четырех стенах кабинета или в семейной жизни. Они не умеют быть одни; в одиночестве на них нападает хандра, они становятся капризны, ссорятся с последними друзьями, видят везде интриги против себя и сами интригуют, чтоб раскрыть все эти несуществующие козни.
Неточные совпадения
Взобравшись узенькою деревянною лестницею наверх,
в широкие сени, он встретил отворявшуюся со скрипом дверь и толстую старуху
в пестрых ситцах, проговорившую: «Сюда пожалуйте!»
В комнате попались всё старые приятели, попадающиеся всякому
в небольших деревянных трактирах, каких немало выстроено по дорогам, а именно: заиндевевший самовар, выскобленные гладко сосновые
стены, трехугольный шкаф с чайниками и чашками
в углу, фарфоровые вызолоченные яички пред образами, висевшие на голубых и красных ленточках, окотившаяся недавно кошка, зеркало, показывавшее вместо двух
четыре глаза, а вместо лица какую-то лепешку; наконец натыканные пучками душистые травы и гвоздики у образов, высохшие до такой степени, что желавший понюхать их только чихал и больше ничего.
Только были улики даже и
в таких делах, об которых, думал Чичиков, кроме его и
четырех стен никто не знал.
Блестели золотые, серебряные венчики на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У
стены — старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же
четыре стула стояли посреди комнаты вокруг стола. Около двери,
в темноватом углу, — большой шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных
в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
На другой день, утром, он и Тагильский подъехали к воротам тюрьмы на окраине города. Сеялся холодный дождь, мелкий, точно пыль, истреблял выпавший ночью снег, обнажал земную грязь. Тюрьма — угрюмый квадрат высоких толстых
стен из кирпича, внутри
стен врос
в землю давно не беленный корпус, весь
в пятнах, точно пролежни, по углам корпуса —
четыре башни,
в средине его на крыше торчит крест тюремной церкви.
В помещение под вывеской «Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди, снимают верхнюю одежду, складывая ее на прилавки, засовывая на пустые полки; затем они, «гуськом» идя друг за другом, спускаются по
четырем ступенькам
в большую, узкую и длинную комнату, с двумя окнами
в ее задней
стене, с голыми
стенами, с печью и плитой
в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.