Неточные совпадения
Нет корысти в переделах, толкует каждый мужик, а община-мир то и
дело за передел…
Зараз двух невест братья приглядели — а были те девицы меж собой свойственницы, сироты круглые, той и другой по восьмнадцатому годочку только что ми́нуло. Дарья Сергевна шла
за Мокея, Олена Петровна
за Марку Данилыча. Сосватались в Филипповки; мясоед в том году был короткий, Сретенье в Прощено воскресенье приходилось, а старшему брату надо было в Астрахань до во́дополи съездить. Решили венчаться на Красну горку, обе свадьбы справить зáраз в один
день.
Только четыре годика прожил Марко Данилыч с женой. И те четыре года ровно четыре
дня перед ним пролетели. Жили Смолокуровы душа в душу, жесткого слова друг от дружки не слыхивали, косого взгляда не видывали. На третий год замужества родила Олена Петровна дочку Дунюшку, через полтора года сыночка принесла, на пятый
день помер сыночек; неделю спустя
за ним пошла и Олена Петровна.
Иной раз в кабаке, что супротив Михайлы Архангела, с утра до ночи просидит, а домой приволочется, первым
делом жену
за косы таскать.
— Да чтой-то ты, Анисья Терентьевна?.. Помилуй, ради Христа, с чего ты взяла такие слова мне говорить? — взволнованным голосом, но решительно сказала ей на то Дарья Сергевна. — Что тебе
за дело? Кто просит твоих советов да поучений?
— Да что кому
за дело? — с досадой молвила Дарья Сергевна.
Перво-наперво — неверная, у попов у церковных, да у дьяконов хлеб ест, всяко скоблено рыло, всякого табашника и щепотника
за добрых людей почитает, второ
дело смотница, такая смотница, что не приведи Господи.
Евдокиин
день в том году приходился в среду на четвертой неделе поста; по старинному обычаю,
за обедом подали «кресты» из тертого на ореховом масле теста.
— Да, Марко Данилыч, вот уж и восемь годков минуло Дунюшке, — сказала Дарья Сергевна, только что встали они из-за стола, — пора бы теперь ее хорошенько учить. Грамоту знает, часослов прошла, втору кафизму читает, с завтрашнего
дня думаю ее
за письмо посадить… Да этого мало… Надо вам подумать, кому бы отдать ее в настоящее ученье.
Потом через
день, через два опять зачнет рассказывать, как строго в обителях смотрят
за девицами, как приучают их к скромному и доброму житию по Господним заповедям, каким рукодельям обучают, какие книги дают читать и как поучают их всякому добру старые матери.
— Так
за чем
дело стало? — молвил Марко Данилыч. — Отпишите матушке, отвела бы местечко поближе к себе, а я на том месте домик выстрою Дунюшке… До осени поспеем и построить, и всем приукрасить его.
— И чапуринские девицы без курочки аль без гуська
за обед в скоромные
дни не садятся.
На соборной колокольне полно́чь пробило, пробило час, два… Дуня не спит… Сжавшись под одеялом, лежит она недвижи́мо, боясь потревожить чуткий сон заботливой Дарьи Сергевны… Вспоминает, что видела в тот
день. В первый раз еще на пароходе она ехала, в первый раз и ярманку увидала. Виденное и слышанное одно
за другим оживает в ее памяти.
Оттого каждый
день на утренней заре и перед солнечным закатом бабы да девки ездят
за Оку коровушек доить.
— Да ведь я без
дела здесь, Марко Данилыч, так попу́сту проживаю. Покамест не отделен, делов своих у меня нет, и
за чужими напоследях что-то неохота и время-то терять.
— Как-нибудь да
поделим, — молвил Петр Степаныч. — Я и на то, пожалуй, буду согласен, чтоб деньгами
за свою часть в заводах получить… Новы бы тогда построил…
— Ведь ты, батюшка,
за эти
за лишни-то
дни платы нам не положишь, — добродушно молвил Карп Егоров.
И
за четыре
дня, что лишнего простояли, получит…
А кто не пойдет, не уймется от буйства, не от меня тот деньги получит, а от водяного — ему предоставлю с теми рассчитываться, и
за четыре простойных
дня тот грошá не получит…
— Вестимо, не тому, Василий Фадеич, — почесывая в затылках, отвечали бурлаки. — Твои слова шли к добру, учил ты нас по-хорошему. А мы-то, гляди-ка, чего сдуру-то наделали… Гля-кась, како
дело вышло!.. Что теперича нам
за это будет? Ты, Василий Фадеич, человек знающий, все законы произошел, скажи, Христа ради, что нам
за это будет?
— Эх, горе-то какое! — вздохнул Сидорка. — Ну ин вот что: сапоги-то, что я в Казани купил, три целкача дал, вовсе не хожены. Возьми ты их
за пачпорт, а деньги, ну их к бесу — пропадай они совсем, подавись ими кровопийца окаянный, чтоб ему ни
дна, ни покрышки.
— Сговоришь с ним!.. Как же!.. — молвил Василий Фадеев. — Не в примету разве вам было, как он, ничего не видя, никакого
дела не разобравши,
за сушь-то меня обругал? И мошенник-от я у него, и разбойник-от! Жиденька!.. Веслом, что ли, небо-то расшевырять, коли солнцо́в нет… Собака так собака и есть!.. Подойди-ка я теперь к нему да заведи речь про ваши
дела, так он и не знай что со мной поделает… Ей-Богу!
Сладились наконец. Сошлись на сотне. Дядя Архип пошел к рабочим, все еще галдевшим на седьмой барже, и объявил им о сделке. Тотчас один
за другим стали Софронке руки давать, и паренек, склонив голову, робко пошел
за Архипом в приказчикову казенку. В полчаса
дело покончили, и Василий Фадеев, кончивший меж тем свою лепортицу, вырядился в праздничную одежу, сел в косную и, сопровождаемый громкими напутствованиями рабочих, поплыл в город.
Всем доставалось — клял и ругал в уме своем Марко Данилыч бурлаков, клял и ругал водяного
за то, что уехал на завтрак, чайников клял-проклинал, что вздумали в самый тот
день завтраком задобрить начальство, даже Никиту клял и ругал, зачем завтрак сготовил…
—
За глаза, — отвечал тот. — В самом
деле, вместе-то ехать будет охотнее… Да вот не знай сам-от, удосужусь ли.
— Так что ж тебе
за дело до тюленя? — пристально посмотрев на приятеля, спросил Марко Данилыч.
— То-то вот и есть… — молвил Смолокуров. — Вот оно что означает коммерция-то. Сундуки-то к киргизам идут и дальше
за ихние степи, к тем народам, что китайцу подвластны. Как пошла у них там завороха, сундуков-то им и не надо. От войны, известно
дело, одно разоренье, в сундуки-то чего тогда станешь класть?.. Вот, поди, и распутывай
дела: в Китае дерутся, а у Старого Макарья «караул» кричат. Вот оно что такое коммерция означает!
— Слушаю-с, — ответил приказчик и, прокашлявшись в руку, спросил, глядя в сторону: —
За простойные
дни как прикажете?
Там
за чайком,
за водочкой аль
за стерляжьей селяночкой и стали
дела вершать.
Посмотреть на него — загляденье: пригож лицом, хорош умом, одевается в сюртуки по-немецкому, по праздникам даже на фраки дерзает,
за что старуха бабушка клянет его, проклинает всеми святыми отцами и всеми соборами: «Забываешь-де ты, непутный, древлее благочестие, ересями прельщаешься, приемлешь противное Богу одеяние нечестивых…» Капиталец у Веденеева был кругленький:
дела он вел на широкую руку и ни разу не давал оплошки; теперь у него на Гребновской караван в пять баржéй стоял…
— Знамо
дело, — один
за другим проговорили и пискливый Седов, и осипший Сусалин. Веденеев смолчал.
— Народец-от здесь продувной! — поднимаясь с места, сказал Веденеев. — Того и норовят, чтобы как-нибудь поднадуть кого… Не посмотреть
за ними, такую тебе стерлядь сготовят, что только выплюнуть… Схожу-ка я сам да выберу стерлядей и ножом их для приметы пристукну. Дело-то будет вернее…
Доронин стосковался по жене, боялся
за нее,
за сына и молодую сноху, бросил
дела на произвол судьбы и поехал домой.
То смущало свахонек, то странным и чудным казалось им, что Доронины, и муж и жена, им сказывали, что воли с дочерей они не снимают,
за кого хотят,
за того пускай и выходят, а их родительское
дело благословить да свадьбу сыграть.
— Такое уж наше
дело, — отвечал Меркулов. — Ведь я один, как перст, ни
за мной, ни передо мной нет никого, все батюшкины
дела на одних моих плечах остались. С ранней весны в Астрахани проживаю, по весне на взморье, на ватагах, летом к Макарью; а зиму больше здесь да в Петербурге.
— В Питере-то что у тебя
за дела? Не хлебом, батька, торгуешь? — спросила Татьяна Андревна.
И остался племянник у дяди до по́лночи, говорил с ним о
делах своих и намереньях, разговорился и с сестрицами, хоть ни той, ни другой ни «ты» сказать, ни «сестрицей» назвать не осмелился. И хотелось бы и бояться бы, кажется, нечего, да тех слов не может он вымолвить; язык-от ровно
за порогом оставил.
Как родного сына, холила и лелеяла «Микитушку» Татьяна Андревна,
за всем у него приглядывала, обо всем печаловалась, каждый
день от него допытывалась: где был вчера, что делал, кого видел, ходил ли в субботу в баню, в воскресенье
за часы на Рогожское аль к кому из знакомых в моленну, не оскоромился ль грехом в середу аль в пятницу, не воруют ли у него на квартире сахар, не подменивают ли в портомойне белье, не надо ль чего заштопать, нет ли прорешки на шубе аль на другой одеже какой.
— Дмитрий Петрович, вам досталось на нынешний
день быть в кашеварах. Давайте-ка жарить леща, — сказал Веденееву Петр Степаныч, и оба тотчас принялись
за работу.
Тюлень, писал он, в цене с каждым
днем падает, ежели кому и
за рубль с гривной придется продать, так должен это
за большое счастье сочесть.
В половине августа рабочая страда самая тяжелая: два поля надо убрать, да третье засеять; но в
день госпожин ни один человек
за работу не примется, нельзя...
Расходятся мирно и тихо по избам, и там в первый раз после лета вздувают огни. Теперь барские дожинные столы перевелись, но у зажиточных крестьян на Успеньев
день наемным жнеям и жнецам ставят еще сытный обед с вином, с пивом и непременно с деженем, а после обеда где-нибудь
за околицей до поздней ночи молодежь водит хороводы, либо, рассевшись по зеленому выгону, поет песни и взапуски щелкает свежие, только что созревшие орехи.
Много ярманок в тот
день бывает: и в Харькове, и в Калаче, и
за Уралом, и на Крестовском поле, что возле Ивановского, и по разным другим городам и селеньям.
В тот
день, после обычного крестного хода на воду, купцы по лавкам служили благодарные молебны
за окончание
дел и раздавали при этом щедрую милостыню.
Верст из-за полутораста и больше пешком сходилась к тому
дню нищая братия, водой из-за трех — и четырехсот верст проплывала она.
Не грошами, не гривнами, а крупными суммами подают им христолюбцы милостыню; а в
день госпожин сборщики и сборщицы все-таки блюдут стародавний обычай: с книжками
за пазухой чуть свет сходятся они на урочных местах и ждут прихода благодетелей.
И действительно, Сырохватов при каждом случае являлся ходатаем
за своих одноверцев перед властями, и в самом
деле о прощении его грехов усердно молились по многим часовням и кельям.
На стульях, на креслах, на длинном турецком диване десять скитских матерей с черными плáтами на головах да пятеро пожилых степенных купцов сидят. В смежной комнате краснощекий толстый приказчик хозяйничает
за ведерным самоваром, то и
дело отирая платком пот, обильно выступавший на громадной его лысине.
Пришли старицы к щедрому благодетелю с великим горем своим: со́
дня на
день ожидают они
за Волгу петербургского генерала; значит, скоро будет скитам конец положен, скоро настанет падение славного Керженца, скоро настанет мерзость запустения на месте святе.
— Тихо мы жизнь провождали в трудах и молитвах, зла никому не творили, а во
дни озлоблений на Господа печаль возверзáли, молясь
за обидящих и творящих напасти.