Мироновну та речь затронула
за живое, рассыпалась она в ругательствах на Дуню за то, что у нее такое несчетное богатство, а ей не на что избенку проконопатить — со всех сторон дует, углы промерзают, житье в ней мало лучше, чем в ином сарае либо на сеннице.
Неточные совпадения
— Мироныч! — крикнул Василий Фадеев ходившему вслед
за ними лоцману. — Су́ши достань из мурьи каждого сорта по рыбине; и судака, и леща, и сазана, и воблы — всего… Да
живей у меня!..
— Ну, так ладно, — сказал Самоквасов. —
Живей, ребята, берись
за стряпню.
Когда Марко Данилыч вошел в лавку к Чубалову, она была полнехонька. Кто книги читал, кто иконы разглядывал, в трех местах шел
живой торг; в одном углу торговал Ермолаич, в другом Иванушка,
за прилавком сам Герасим Силыч. В сторонке, в тесную кучку столпясь, стояло человек восемь, по-видимому, из мещан или небогатых купцов. Двое, один седой, другой борода еще не опушилась, горячо спорили от Писания, а другие внимательно прислушивались к их словам и лишь изредка выступали со своими замечаньями.
Песня
за песней, игра
за игрой, а у степенных людей беседа
живей да
живей. Малы ребятки, покинувши козны и крегли,
за иную игру принялись. Расходились они на две ватажки, миршенская становилась под горой задом к селу, одаль от них к речке поближе другая ватажка сбиралась — якимовская.
Становился Алеша Мокеев перед Аннушкой Мутовкиной. Была та Аннушка девица смиренная, разумная, из себя красавица писаная, одна беда — бедна была, в сиротстве жила. Не
живать сизу́ орлу во долинушке, не видать Алеше Мокееву хозяйкой бедную Аннушку. Не пошлет сватовьев спесивый Мокей к убогой вдове Аграфене Мутовкиной, не посватает он
за сына ее дочери бесприданницы, в Аграфенином дворе ворота тесны, а мужик богатый, что бык рогатый, в тес́ны ворота не влезет.
— Это что
за ангельские лобзанья? — с
живым любопытством спросила Дуня.
Знал он, что в пустыне ему не
живать, что проводить жизнь, подобную жизни отшельников первых веков христианства, теперь невозможно; знал и то, что подвиг мученичества теперь больше немыслим, ни страданий, ни смертных казней
за Христа не стало.
Живее и
живее напев, быстрее и быстрее вертятся в кругах. Не различить лица кружащихся. Радельные рубахи с широкими подолами раздуваются и кажутся белыми колоколами, а над ними веют полотенца и пальмы. Ветер пошел по сионской горнице: одна
за другой гаснут свечи в люстрах и канделябрах, а дьякон свое выпевает...
— Маркелов!.. — на бегу крикнул он городовому, штопавшему рубаху, сидя на чурбане возле развалившейся будки. —
Живее к фельдшеру! Тащил бы все с собой, и банки, и пиявки, все, все до капельки. Под гору тащил бы. Да забеги в аптеку, скажи там: ежели Карло Хрестьяныч куликов стреляет, нáспех бы бежали
за ним, отпер бы аптеку и лекарство делать готов был.
— Так что ж! разве это не важно? — сказал Сергей Иванович, задетый
за живое и тем, что брат его находил неважным то, что его занимало, и в особенности тем, что он, очевидно, почти не слушал его.
Задевши его барина, задели
за живое и Захара. Расшевелили и честолюбие и самолюбие: преданность проснулась и высказалась со всей силой. Он готов был облить ядом желчи не только противника своего, но и его барина, и родню барина, который даже не знал, есть ли она, и знакомых. Тут он с удивительною точностью повторил все клеветы и злословия о господах, почерпнутые им из прежних бесед с кучером.
Неточные совпадения
Осип (выходит и говорит
за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все
живее, а не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
Крестьяне рассмеялися // И рассказали барину, // Каков мужик Яким. // Яким, старик убогонький, //
Живал когда-то в Питере, // Да угодил в тюрьму: // С купцом тягаться вздумалось! // Как липочка ободранный, // Вернулся он на родину // И
за соху взялся. // С тех пор лет тридцать жарится // На полосе под солнышком, // Под бороной спасается // От частого дождя, // Живет — с сохою возится, // А смерть придет Якимушке — // Как ком земли отвалится, // Что на сохе присох…
Теперь, напротив, чувство радости и успокоения было
живее, чем прежде, а мысль не поспевала
за чувством.
Для Агафьи Михайловны, для няни, для деда, для отца даже Митя был
живое существо, требующее
за собой только материального ухода; но для матери он уже давно был нравственное существо, с которым уже была целая история духовных отношений.
Блестящие глаза строго и укоризненно взглянули на входившего брата. И тотчас этим взглядом установилось
живое отношение между
живыми. Левин тотчас же почувствовал укоризну в устремленном на него взгляде и раскаяние
за свое счастье.