Неточные совпадения
В стары годы на Горах росли
леса кондовые, местами досель они уцелели, больше по тем местам, где чуваши́, черемиса да мордва
живут. Любят те племена
леса дремучие да рощи темные, ни один из них без ну́жды деревцá не тронет; рони́ть
лес без пути, по-ихнему, грех великий, по старинному их закону:
лес — жилище богов.
Лес истреблять — Божество оскорблять, его дом разорять, кару на себя накликать. Так думает мордвин, так думают и черемис, и чувашин.
Привычка осталась; и теперь на Горах, где
живут коренные русские люди, не помесь с чужеродцами, а чистой славянской породы,
лесов больше нет, остались кой-где рощицы, кустарник да ёрники…
В
лесах за Волгой бедняков, какие
живут на Горах, навряд найти, зато и заволжским тысячникам далеко до нагорных богачей. Только эти богачи для бедного люда не в пример тяжелей, чем заволжские тысячники. Лесной народ добродушней, проще, а нагорному пальца в рот не клади. Нагорный богач норовит из осмины четвертину вытянуть, из блохи голенище скроить.
С краю исстари славных
лесов Муромских, в
лесу Салавирском, что раскинулся по раздолью меж Сережей и Тешей, в деревушке Родяковой, что стоит под самым почти Муромом, тому назад лет семьдесят, а может и больше, жил-поживал бедный смолокур и потом «темный богач» Данило Клементьев.
— Пущай
живут просторнее, — с кроткой улыбкой сказала Марья Ивановна. — Что ж?
Лес свой, мох свой, кирпич свой, плотники и пильщики свои. За железо только деньги плачены… И отчего ж не успокоить мне стариков?.. Они заслужили. Сергеюшка теперь больше тридцати годов и́з
лесу шагу почти не делает.
— Церковь-то от них далеконько, Василий Петрович, — сказала Марья Ивановна. — А зимой ину пору в лесу-то из сугробов и не выберешься. А не случалось ли вам когда-нибудь говорить про Сергеюшку с нашим батюшкой, с отцом Никифором? Знаете ли, что Сергеюшка-то не меньше четырех раз в году у него исповедуется да приобщается… Вот какой он колдун! Вот как бегает от святой церкви. И не один Сергеюшка, а и все, что в
лесу у меня
живут — и мужчины, и женщины, — точно так же. Усердны они к церкви, очень усердны.
— Четыре, — перебил Феклист. — Четвертой-эт позади. С руки тут им будет — потаенного ли кого привезти, другое ли дельцо спроворить по ихнему секту, чего лучше как на всполье. И овраг рядом, и
лес неподалеку — все как нарочно про них уготовано… Нашему брату, церковному, смотреть на них, так с души воротит… Зачем они это
живут… К чему?.. Только небо коптят… А пошарь-ка в сундуках — деньжищ-то что? Гибель!..
Смирились, а все-таки не могли забыть, что их деды и прадеды Орехово поле пахали, Рязановы пожни косили, в Тимохином бору дрова и
лес рубили. Давно подобрались старики, что
жили под монастырскими властями, их сыновья и внуки тоже один за другим ушли на ниву Божию, а Орехово поле, Рязановы пожни и Тимохин бор в Миршени по-прежнему и старому, и малому глаза мозолили. Как ни взглянут на них, так и вспомнят золотое житье дедов и прадедов и зачнут роптать на свою жизнь горе-горькую.
А первого черемиса, уверял кавалер, лешего жена родила, оттого черемисы и
живут в
лесу.
С неделю
прожила Марья Ивановна в Миршени, распоряжаясь заготовкой
леса и другого для постройки усадьбы.
— В
лес по грибы сегодня ходила я, — молвила рябая Даренушка. — Всю Фатьянскую долину вдоль и поперек исходила. В барском дому окошки все скрыты. Должно быть, барыня еще не приезжала. И никакого знака нет, чтобы дом был
жилой.
— Да ведь и в самом деле, — молвила Дарья Сергевна. — Когда я в вашей стороне
жила, здешних ягод и не видывала — ни вишен у вас в
лесах, ни клубники, ни шпанской малины; какая ягода крыжовник, и той даже нет! Брусника да клюква, черника да земляника — и все тут. Такова уж, видно, у вас земля.
— Не знаю, — отвечал тот. — У крестьян избы-то не больно приборны. Невзрачно
живут, с телятами, с поросятами, избенки махонькие, тесные,
лесу ведь здесь ни пруточка. Вонища одна чего стоит!
И тотчас же послал за Самоквасовым. И записку написал на случай, если бы посланный не застал его. Приписал, что теперь у него Патап Максимыч с Аграфеной Петровной и что на другой день уезжают они в свои
леса за Волгу. Прибавил также, что Марко Данилыч приказал долго
жить.
— А мы тятеньку вашего, покойничка, знавали даже очень хорошо, — говорил Лепешкин, обращаясь к Привалову. — Первеющий человек по нашим местам был… Да-с. Ноньче таких и людей, почитай, нет… Малодушный народ пошел ноньче. А мы и о вас наслышаны были, Сергей Александрыч. Хоть и в
лесу живем, а когда в городе дрова рубят — и к нам щепки летят.
Неточные совпадения
Унылые, поблекшие //
Леса полураздетые //
Жить начинали вновь, // Стояли по опушечкам // Борзовщики-разбойники, // Стоял помещик сам, // А там, в
лесу, выжлятники // Ревели, сорвиголовы, // Варили варом гончие.
Много богатства награбили, //
Жили в дремучем
лесу, // Вождь Кудеяр из-под Киева // Вывез девицу-красу.
И где такой народ благочестивой, // C которым думаешь ты
жить в ладу?» — // «О, я прямёхонько иду // В
леса Аркадии счастливой.
Он весь день
прожил под впечатлением своего открытия, бродя по
лесу, не желая никого видеть, и все время видел себя на коленях пред Лидией, обнимал ее горячие ноги, чувствовал атлас их кожи на губах, на щеках своих и слышал свой голос: «Я тебя люблю».
— Впрочем — ничего я не думал, а просто обрадовался человеку.
Лес, знаешь. Стоят обугленные сосны, буйно цветет иван-чай. Птички ликуют, черт их побери. Самцы самочек опевают. Мы с ним, Туробоевым, тоже самцы, а петь нам — некому.
Жил я у помещика-земца, антисемит, но, впрочем, — либерал и надоел он мне пуще овода. Жене его под сорок, Мопассанов читает и мучается какими-то спазмами в животе.