Неточные совпадения
Девица ты
не глупая, скажи по чистой совести: хорошо ли такую
волю отроковице
давать?
— Помилосердуй, Василий Фадеич, — слезно молил он, стоя на пороге у притолоки. — Плат бумажный
дам на придачу. Больше, ей-Богу, нет у меня ничего… И рад бы что
дать, да нечего, родной… При случае встретились бы где, угостил бы я тебя и деньжонок аль чего-нибудь еще
дал бы… Мне бы только на волю-то выйти, тотчас раздобудусь деньгами. У меня тут купцы знакомые на ярманке есть, седни же найду работу…
Не оставь, Василий Фадеич, Христом Богом прошу тебя.
Досадливо ни зá что ни про что ворчал Смолокуров на угодливого полового, но голоса
не возвышал — у дочери на глазах никогда
не давал он
воли гневным порывам своим.
Рукам
воли не давал, но подначальные говаривали: «
Не в пример бы легче было, ежели бы хозяин за всяко просто в ус да в рыло…
«Слушай, Дуня: ни мать твою, ни меня родители венцом
не неволили. И я тебя неволить
не стану.
Даю тебе кольцо обручальное, отдай его
волей тому, кто полюбится…»
Кого б ни избрали тогда во игуменьи, никто уж такой
воли, как теперь, ей
не даст.
— Встань, моя ластушка, встань, родная моя, — нежным голосом стала говорить ей Манефа. — Сядь-ка рядком, потолкуем хорошенько, — прибавила она, усаживая Фленушку и обняв рукой ее шею… — Так что же? Говорю тебе:
дай ответ… Скажу и теперь, что прежде
не раз говаривала: «На зазорную жизнь нет моего благословенья, а выйдешь замуж по закону, то хоть я тебя и
не увижу, но любовь моя навсегда пребудет с тобой.
Воли твоей я
не связываю».
Вечера да ночки темные в перелеске мы с ним просиживали, тайные, любовные речи говаривали, крепко обнимались, сладко целовались, но
воли над собой ему
не давала я…
— А ты
не кипятись… воли-то рукам покамест
не давай, — вырываясь из объятий его, со смехом промолвила Фленушка. — Тихая речь
не в пример лучше слушается.
— Изволь, государь-батюшка, скушать все до капельки,
не моги, свет-родитель, оставлять в горшке ни малого зернышка. Кушай, докушивай, а ежель
не докушаешь, так бабка-повитуха с руками да с ногтями.
Не доешь — глаза выдеру.
Не захочешь докушать, моего приказа послушать — рукам
волю дам. Старый отецкий устав
не смей нарушать — исстари так дедами-прадедами уложено и нáвеки ими установлено. Кушай же, свет-родитель, докушивай, чтоб дно было наголо, а в горшке
не осталось крошек и мышонку поскресть.
Не хотела и смотреть на женихов Дуня, а родительского приказу выходить замуж ей
не было — давно
дал ей отец полную
волю в выборе суженого по сердцу и хотенью.
Никифор Захарыч опустил вожжи и
дал лошадям
волю идти куда знают. Только изредка похлестывал их, чтобы
не стали. Долго путали они, наконец вдалеке послышались лай и вой нескольких собак: волков, значит, почуяли. Никифор стал править лошадей на доносившийся лай.
— Ни ему, ни мне, никому на свете… помни, Марфенька, это: люби, кто понравится, но прячь это глубоко в душе своей,
не давай воли ни себе, ни ему, пока… позволит бабушка и отец Василий. Помни проповедь его…
Кайданов взял его за ухо и тихонько сказал ему: «Не советую вам, Пушкин, заниматься такой поэзией, особенно кому-нибудь сообщать ее. И вы, Пущин,
не давайте волю язычку», — прибавил он, обратясь ко мне. Хорошо, что на этот раз подвернулся нам добрый Иван Кузьмич, а не другой кто-нибудь.
Неточные совпадения
Да сказать Держиморде, чтобы
не слишком
давал воли кулакам своим; он, для порядка, всем ставит фонари под глазами — и правому и виноватому.
Правдин (
не допуская Скотинина). Господин Скотинин! Рукам
воли не давай.
Г-жа Простакова.
Не умирал! А разве ему и умереть нельзя? Нет, сударыня, это твои вымыслы, чтоб дядюшкою своим нас застращать, чтоб мы
дали тебе
волю. Дядюшка-де человек умный; он, увидя меня в чужих руках, найдет способ меня выручить. Вот чему ты рада, сударыня; однако, пожалуй,
не очень веселись: дядюшка твой, конечно,
не воскресал.
«Да вот и эта
дама и другие тоже очень взволнованы; это очень натурально», сказал себе Алексей Александрович. Он хотел
не смотреть на нее, но взгляд его невольно притягивался к ней. Он опять вглядывался в это лицо, стараясь
не читать того, что так ясно было на нем написано, и против
воли своей с ужасом читал на нем то, чего он
не хотел знать.
«А мне пусть их все передерутся, — думал Хлобуев, выходя. — Афанасий Васильевич
не глуп. Он
дал мне это порученье, верно, обдумавши. Исполнить его — вот и все». Он стал думать о дороге, в то время, когда Муразов все еще повторял в себе: «Презагадочный для меня человек Павел Иванович Чичиков! Ведь если бы с этакой
волей и настойчивостью да на доброе дело!»