Неточные совпадения
Исправник предложил мне показать заборский дворец, но нескоро добился ключей. Трое дворовых, приставленных для охраненья гнезда угасших
князей Заборовских, рассчитав, что злонамеренные
люди не украдут вверенного им здания, отправились на пристань шить кули, чтоб, заработав по пятиалтынному на брата, провести веселый вечерок в Разгуляе.
Под прикрытием драгун, ровно сумасшедший, скакал он с
князем Иваном по московским улицам, буйствовал днем, а по ночам нагло врывался в мирные семейства честных
людей…
При таком состоянии
человека до преступления один шаг, и
князь Алексей Юрьич совершал преступления, но, совершая их, нимало не помышлял, что грешит перед богом и перед
людьми.
— Как! — закричал
князь, — шестьсот пятьдесят собак и сорок псарей-дармоедов!.. Да ведь эти проклятые псы столько хлеба съедают, что им на худой конец полтораста бедных
людей круглый год будут сыты. Прошу вас, Сергей Андреич, чтоб сегодня же все собаки до единой были перевешаны. Псарей на месячину, кто хочет идти на заработки — выдать паспорты. Деньги, что шли на псарню, употребите на образование в Заборье отделения Российского библейского общества.
— Сейчас же собрать
человек полтораста с ломами и топорами да нарядить пятьдесят подвод! — сказал
князь бурмистру, проходившему через двор.
И до самой кончины
князя Алексея Юрьича батюшка у него в самых ближних
людях и в большой милости находился.
На другой день в Заборье пир горой. Соберутся большие господа и мелкопоместные, торговые
люди и приказные, всего
человек, может, с тысячу, иной год и больше. У
князя Алексея Юрьича таков был обычай: кто ни пришел, не спрашивают, чей да откуда, а садись да пей, а коли есть хочешь, пожалуй, и ешь, добра припасено вдосталь… На поляне, позадь дому, столы поставлены, бочки выкачены. Музыка, песни, пальба, гульба день-деньской стоном стоят. Вечером потешные огни да бочки смоляные, хороводы в саду.
Не любил тех
князь Алексей Юрьич, кто помимо его по судам просил. Призовет, бывало, такого, шляхетного ли роду, купчину ли, мужика ли, ему все едино: перво-наперво обругает, потом из своих рук побить изволит, а после того кошки, плети аль кашица березовая, смотря по чину и по званию. А после бани тот
человек должен идти к
князю благодарить за науку.
Пиита с виршами придет — нарочно такого для праздников держали. Звали Семеном Титычем, был он из поповского роду, а стихотворному делу на Москве обучался. В первый же год, как приехал
князь Алексей Юрьич на житье в Заборье, нанял его. Привезли его из Москвы вместе с карликом — тоже редкостный был
человек: ростом с восьмигодового мальчишку, не больше. Жил пиита на всем на готовом, особая горница ему была, а дело только в том и состояло, чтобы к каждому торжеству вирши написать и пастораль сделать.
А когда отчитает, подаст те вирши
князю на бумаге,
князь ручку даст ему поцеловать, денег пожалует и велит напоить Титыча до положения риз, только бы наблюдали, чтобы богу душу не отдал, для того, что
человек был нужный, а пил без рассуждения.
— Да что ты, что ты? — стал он приставать к
князю. — Есть ли резон
человеку от фортуны отказываться?
А лысым чертом изволил звать Ивана Сергеича Опарина. Барин был большой, по соседству с Заборьем вотчина у него в две тысячи душ была, в старые годы после
князя Алексея Юрьича по всей губернии был первый
человек.
Хоть и разгневался маленько
князь Алексей Юрьич, но Иван Сергеич барин был большой, попросту с ним разделаться невозможно, сам сдачи даст, у самого во дворе шестьсот
человек, а кошки да плети не хуже заборских.
А в столовой, на одном конце княгиня Марфа Петровна с барынями, на другом
князь Алексей Юрьич с большими гостями. С правой руки губернатору место, с левой — генерал-поручику, за ними прочие, по роду и чинам. И всяк свое место знай, выше старшего не смей залезать, не то шутам велят стул из-под того выдернуть, аль прикажут лакеям кушаньем его обносить. Кто помельче, те на галерее едят. Там в именины
человек пятьсот либо шестьсот обедывало, а в столовой
человек восемьдесят либо сто — не больше.
— Ну, — скажет, вставая,
князь Алексей Юрьич, — бог напитал, никто не видал, а кто видел, тот не обидел. Не пора ль, господа, к Храповицкому? И птице вольной и зверю лесному, не токмо
человеку разумному, присудил господь отдыхать в час полуденный.
А как после ужина барыни да барышни за княгиней уйдут, а потом и из господ кто чином помельче аль годами помоложе по своим местам разойдутся, отправится
князь Алексей Юрьич в павильон и с собой гостей
человек пятнадцать возьмет.
Только станет зима,
человек сорок пошлют берлоги искать. Опричь того мужики по всей окружности знали, какое жалованье за медведя
князь Алексей Юрьич дает, оттого, бывало, каждый, кто про медведя ни проведает, вести приносит к нему. А сохрани, бывало, господи, ежели кто без него осмелится медведя поднять! Не родись на свет тот
человек!..
Выедет
князь Алексей Юрьич, как солнце пресветлое: четыреста при нем псарей с борзыми, ста полтора с гончими, знакомцев да мелкопоместных
человек восемьдесят, а большие господа — те со своими охотами.
Ковры на поляне расстелют, господа обедать на них усядутся,
князь Алексей Юрьич в середке. Сначала о поле речь ведут, каждый собакой своей похваляется, об лошадях спорят, про прежние случаи рассказывают. Один хорошо сморозит, другой лучше того, а как
князь начнет, так всех за пояс заткнет… Иначе и быть нельзя; испокон веку заведено, что самый праведный
человек на охоте что ни скажет, то соврет.
К нему, бывало, охотой двинутся. Табор-от в поле останется, а
князь Алексей Юрьич с большими господами, с шляхетством, с знакомцами, к Петру Алексеичу в Махалиху, а всего поедет
человек двадцать, не больше. Петр Алексеич примет гостей благодушно, выйдет из дома на костылях и сядет с
князем рядышком на крылечке. Другие одаль — и ни гугу.
— Ветер!.. Хорош ветер!.. Упокой, господи, душу раба твоего Дмитрия!.. Хороший был
человек, славный был
человек, любил я его, душа в душу мы с ним жили… Еще в Петербурге приятелями были, у
князя Михайлы ознакомились, когда
князь Михайла во времени был. Обоим нам за одно дело и в деревни велено… Все, бывало, вместе с ним… Ох, господи!.. Страшно, отче святый!..
— «Что делать? Что делать?..» — передразнил
князь архимандрита. — Ишь какой недогадливый!.. Да долго ль, в самом деле, мне просить молитв у тебя?.. Свят ты
человек пред господом, доходна твоя молитва до царя небесного? Помолись же обо мне, пожалуйста, сделай милость, помолись хорошенько, замоли грехи мои… Страшен ведь час-от смертный!.. К дьяволам бы во ад не попасть!.. Ух, как прискорбна душа!.. Спаси ее, отче святый, от огня негасимого…
Жил у
князя на хлебах из мелкопоместного шляхетства Кондратий Сергеич Белоусов. Деревню у него сосед оттягал, он и пошел на княжие харчи.
Человек немолодой, совсем богом убитый: еле душа в нем держалась, кроткий был и смиренный, вина капли в рот не бирал, во Святом Писании силу знал, все, бывало, над божественными книгами сидит и ни единой службы господней не пропустит, прежде попа в церковь придет, после всех выйдет. И велела ему княгиня Марфа Петровна при себе быть, сама читать не могла, его заставляла.
Пьштньте были похороны: три архимандрита, священников
человек сто. Хоть княгиню Марфу Петровну и мало кто знал, а все по ней плакали. А
князь, стоя у гроба, хоть бы слезинку выронил, только похудел за последние дни да часто вздрагивал. Шесть недель нищую братию в Заборье кормили, кажду субботу деньги им по рукам раздавали, на
человека по денежке.
Был он на ту пору велик
человек у
князя Алексея Юрьича.