Неточные совпадения
— О сочинениях, ma tante, о сочинениях, — отвечал
князь и, опять взявшись за лоб, проговорил тихо и с улыбкой Полине: — Voila notre homme! [вот кто нам нужен! (франц.).]. Займитесь, развлекитесь; молодой
человек tres comme il faut!. [Вполне приличный! (франц.).]
— Ужасно смешно! Много ты понимаешь! — перебил Петр Михайлыч. — Зачем ехать? — продолжал он. — А затем, что требует этого вежливость, да, кроме того,
князь —
человек случайный и может быть полезен Якову Васильичу.
— Нет, Жак, это не каприз, а просто предчувствие, — начала она. — Как ты сказал, что был у тебя
князь, у меня так сердце замерло, так замерло, как будто все несчастья угрожают тебе и мне от этого знакомства. Я тебя еще раз прошу, не езди к генеральше, не плати визита
князю: эти
люди обоих нас погубят.
— Ну, да, вы не помните, вы забыли. Можно ли его сюда принять? Он очень умный и милый молодой
человек, — толковал ей
князь.
— Стало быть, вы только не торопитесь печатать, — подхватил
князь, — и это прекрасно: чем строже к самому себе, тем лучше. В литературе, как и в жизни, нужно помнить одно правило, что
человек будет тысячу раз раскаиваться в том, что говорил много, но никогда, что мало. Прекрасно, прекрасно! — повторял он и потом, помолчав, продолжал: — Но уж теперь, когда вы выступили так блистательно на это поприще, у вас, вероятно, много и написано и предположено.
— Действительно не умею, — отвечал
князь, — хоть и жил почти весь век свой между литераторами и, надобно сказать, имел много дорогих и милых для меня знакомств между этими
людьми, — прибавил он, вздохнув.
— Нет, вы погодите, чем еще кончилось! — перебил
князь. — Начинается с того, что Сольфини бежит с первой станции. Проходит несколько времени — о нем ни слуху ни духу. Муж этой госпожи уезжает в деревню; она остается одна… и тут различно рассказывают: одни — что будто бы Сольфини как из-под земли вырос и явился в городе, подкупил
людей и пробрался к ним в дом; а другие говорят, что он писал к ней несколько писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
— Конечно, — подхватил
князь и продолжал, — но, как бы то ни было, он входит к ней в спальню, запирает двери… и какого рода происходила между ними сцена — неизвестно; только вдруг раздается сначала крик, потом выстрелы.
Люди прибегают, выламывают двери и находят два обнявшиеся трупа. У Сольфини в руках по пистолету: один направлен в грудь этой госпожи, а другой он вставил себе в рот и пробил насквозь череп.
— Ну, как вы нашли сего молодого
человека? — сказал по уходе его
князь.
— Что ж особенного? Был и беседовал, — отвечал Калинович коротко, но, заметив, что Настенька, почти не ответившая на его поклон, сидит надувшись, стал, в досаду ей, хвалить
князя и заключил тем, что он очень рад знакомству с ним, потому что это решительно отрадный
человек в провинции.
В день, назначенный Калиновичу для чтения, княгиня с княжной приехали в город к обеду. Полина им ужасно обрадовалась, а
князь не замедлил сообщить, что для них приготовлен маленькой сюрприз и что вечером будет читать один очень умный и образованный молодой
человек свой роман.
В зале был уже один гость — вновь определенный становой пристав, молодой еще
человек, но страшно рябой, в вицмундире, застегнутом на все пуговицы, и с серебряною цепочкою, выпущенною из-за борта как бы вроде аксельбанта. При входе
князя он вытянулся и проговорил официальным голосом...
— Знаю, знаю. Но вы, как я слышал, все это поправляете, — отвечал
князь, хотя очень хорошо знал, что прежний становой пристав был
человек действительно пьющий, но знающий и деятельный, а новый — дрянь и дурак; однако все-таки, по своей тактике, хотел на первый раз обласкать его, и тот, с своей стороны, очень довольный этим приветствием, заложил большой палец левой руки за последнюю застегнутую пуговицу фрака и, покачивая вправо и влево головою, начал расхаживать по зале.
Князь, ходивший взад и вперед по гостиной, поспешил прекратить разговорчивость молодого
человека и обратился довольно громко к судье...
— Нет, не строгий, а дельный
человек, — возразил
князь, — по благородству чувств своих — это рыцарь нашего времени, — продолжал он, садясь около судьи и ударяя его по коленке, — я его знаю с прапорщичьего чина; мы с ним вместе делали кампанию двадцать восьмого года, и только что не спали под одной шинелью. Я когда услышал, что его назначили сюда губернатором, так от души порадовался. Это приобретение для губернии.
Кадников пристал к этому разговору, начал оправдывать Медиокритского и, разгорячась, так кричал, что все было слышно в гостиной.
Князь только морщился. Не оставалось никакого сомнения, что молодой
человек, обыкновенно очень скромный и очень не глупый, был пьян. Что делать! Робея и конфузясь ехать к
князю в такой богатый и модный дом, он для смелости хватил два стаканчика неподслащенной наливки, которая теперь и сказывала себя.
В зале находилось еще несколько
человек гостей, которых
князь не считал за нужное вводить в гостиную.
Взбешенный всем этим и не зная, наконец, что с собой делать, он ушел было после обеда, когда все разъехались, в свою комнату и решился по крайней мере лечь спать; но от
князя явился
человек с приглашением: не хочет ли он прогуляться?
— Именно рискую быть нескромным, — продолжал
князь, — потому что, если б лет двадцать назад нашелся такой откровенный
человек, который бы мне высказал то, что я хочу теперь вам высказать… о! Сколько бы он сделал мне добра и как бы я ему остался благодарен на всю жизнь!
Да, мой милый молодой
человек, — продолжал
князь, беря Калиновича за руку, — выслушайте вы, бога ради, меня, старика, который вас полюбил, признает в вас ум, образование, талант, — выслушайте несколько моих задушевных убеждений, которые я купил ценою горького собственного опыта!
— Если хотите, даже очень стара, — подхватил
князь, — но, к сожалению, очень многими забывается, и, что для меня всегда было удивительно: дураки, руководствуясь каким-то инстинктом, поступают в этом случае гораздо благоразумнее, тогда как умные
люди именно и делают самые безрассудные, самые пагубные для себя партии.
— Очень верю, — подхватил
князь, — и потому рискую говорить с вами совершенно нараспашку о предмете довольно щекотливом. Давеча я говорил, что бедному молодому
человеку жениться на богатой, фундаментально богатой девушке, не быв даже влюблену в нее, можно, или, лучше сказать, должно.
В ответ на это тотчас же получил пакет на имя одного директора департамента с коротенькой запиской от
князя, в которой пояснено было, что
человек, к которому он пишет, готов будет сделать для него все, что только будет в его зависимости.
— Ни то, ни се! — повторил опять
князь. — Вы ведь, однако, теперь нашего поля ягода:
человек женатый.
— Ну-с, давайте нам поесть чего-нибудь, — продолжал
князь, садясь с приемами бывалого
человека на диван, — только, пожалуйста, не ваш казенный обед, — прибавил он.
— Славный этот
человек, граф! — говорил ему
князь.
Вы, как
человек коммерческий, понимаете, — отнесся
князь к англичанину, — что такое в торговом деле деньги.
— Устранить, мой милейший Яков Васильич, можно различным образом, — возразил
князь. — Я, как
человек опытный в жизни, знаю, что бывает и так: я вот теперь женюсь на одной по расчету, а другую все-таки буду продолжать любить… бывает и это… Так?
— Необходимо так, — подхватил
князь. — Тем больше, что это совершенно прекратит всякий повод к разного рода вопросам и догадкам: что и как и для чего вы составляете подобную партию? Ответ очень простой: жених
человек молодой, умный, образованный, с состоянием — значит, ровня… а потом и в отношении его, на случай, если б он объявил какие-нибудь претензии, можно прямо будет сказать: «Милостивый государь, вы получили деньги и потому можете молчать».
Конечно, ей, как всякой девушке, хотелось выйти замуж, и, конечно, привязанность к
князю, о которой она упоминала, была так в ней слаба, что она, особенно в последнее время, заметив его корыстные виды, начала даже опасаться его; наконец, Калинович в самом деле ей нравился, как
человек умный и даже наружностью несколько похожий на нее: такой же худой, бледный и белокурый; но в этом только и заключались, по крайней мере на первых порах, все причины, заставившие ее сделать столь важный шаг в жизни.
Во все это Калиновича посвящали очень подробно, как полухозяина, и только уж после обеда, когда
люди вообще бывают более склонны к задушевным беседам,
князь успел навести разговор на главный предмет.
— Не знаю, ваше превосходительство, — начал он нерешительным тоном, — какие вы имеете сведения, а я, признаться сказать, ехавши сюда, заезжал к
князю Ивану. Новый вице-губернатор в родстве с ним по жене — ну, и он ужасно его хвалит: «Одно уж это, говорит,
человек с таким состоянием… умный, знающий…
человек с характером, настойчивый…» Не знаю, может быть, по родству и прибавляет.
Второй
человек, ставший под знамена Калиновича, был
князь.
Князь умел воспитывать в свою пользу детей, как вообще умеют это делать практические
люди.
— Резчик тоже умно показывает. Хорошо старичок говорит! — отвечал Медиокритский с каким-то умилением. — Печати, говорит, действительно, для
князя я вырезывал, но гербовые, для его фамилии — только. Так как, говорит, по нашему ремеслу мы подписками даже обязаны, чтоб казенные печати изготовлять по требованию только присутственных мест, каким же образом теперь и на каком основании мог сделать это для частного
человека?
— Все это вздор и со временем поправится, но тут такого рода обстоятельство открывается… — начал
князь каким-то протяжным тоном, — господин этот выведен в
люди и держится теперь решительно по милости своей жены…
— Ваш губернатор, господа, вообще странный
человек; но в деле
князя он поступал решительно как сумасшедший! — сказал он по крайней мере при сотне лиц, которые в ответ ему двусмысленно улыбнулись, но ничего не возразили, и один только толстый магистр, сидевший совершенно у другого столика, прислушавшись к словам молодого
человека, довольно дерзко обратился к нему и спросил...