— Покойный родитель твой, — начал Сергеич, — был благоприятель мой, сам знаешь, а
не скажу по нем: много против тебя греха на душу принял.
Неточные совпадения
Г-жа Простакова. На него, мой батюшка, находит такой, по-здешнему
сказать, столбняк. Ино — гда, выпуча глаза, стоит битый час как вкопанный. Уж чего — то я с ним
не делала; чего только он у меня
не вытерпел! Ничем
не проймешь. Ежели столбняк и попройдет, то занесет, мой батюшка, такую дичь, что у Бога просишь опять столбняка.
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь
не выпущу. Как
скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится.
Не век тебе, моему другу,
не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь
не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
Тем
не менее вопрос «охранительных людей» все-таки
не прошел даром. Когда толпа окончательно двинулась
по указанию Пахомыча, то несколько человек отделились и отправились прямо на бригадирский двор. Произошел раскол. Явились так называемые «отпадшие», то есть такие прозорливцы, которых задача состояла в том, чтобы оградить свои спины от потрясений, ожидающихся в будущем. «Отпадшие» пришли на бригадирский двор, но
сказать ничего
не сказали, а только потоптались на месте, чтобы засвидетельствовать.
— Есть у меня, —
сказал он, — друг-приятель,
по прозванью вор-новото́р, уж если экая выжига князя
не сыщет, так судите вы меня судом милостивым, рубите с плеч мою голову бесталанную!
Нельзя
сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами ума и сердца; но у него был желудок, в котором, как в могиле, исчезали всякие куски. Этот
не весьма замысловатый дар природы сделался для него источником живейших наслаждений. Каждый день с раннего утра он отправлялся в поход
по городу и поднюхивал запахи, вылетавшие из обывательских кухонь. В короткое время обоняние его было до такой степени изощрено, что он мог безошибочно угадать составные части самого сложного фарша.