Но, полно думою преступной, // Тамары сердце недоступно // Восторгам чистым. Перед ней // Весь мир одет
угрюмой тенью; // И всё ей в нем предлог мученью — // И утра луч и мрак ночей. // Бывало только ночи сонной // Прохлада землю обоймет, // Перед божественной иконой // Она в безумьи упадет // И плачет; и в ночном молчанье // Ее тяжелое рыданье // Тревожит путника вниманье; // И мыслит он: «То горный дух // Прикованный в пещере стонет!» // И чуткий напрягая слух, // Коня измученного гонит…
Этапный двор казался угрюм и неприветлив. Ровная с прибитой пылью площадка замыкалась забором. Столбы частокола, поднявшись рядами, встали
угрюмой тенью между взглядом и просторною далью. Зубчатый гребень как-то сурово рисовался на темной синеве ночного неба. Двор казался какой-то коробкой… в тени смутно виднелся ворот колодца и еще неясные очертания каких-то предметов. Глухое бормотание и дыхание спящих арестантов неслись из открытых окон…
Неточные совпадения
Дорога широкой дикой лентой вьется впереди, между полями засохшего жнивья и блестящей росою зелени; кое-где при дороге попадается
угрюмая ракита или молодая березка с мелкими клейкими листьями, бросая длинную неподвижную
тень на засохшие глинистые колеи и мелкую зеленую траву дороги…
В расколыхавшемся воображении Силуяна пробегали образы, на которые пала теперь
угрюмая и мрачная
тень этого вечера, сменявшего томительный день, и он не хотел упустить из своей власти внимательную слушательницу.
Служанка позвала зачем-то Коковкину. Она вышла. Саша тоскливо посмотрел за нею. Его глаза померкли, призакрылись ресницами — и казалось, что эти ресницы, слишком длинные, бросают
тень на все его лицо, смуглое и вдруг побледневшее. Ему неловко было при этом
угрюмом человеке. Передонов сел рядом с ним, неловко обнял его рукою и, не меняя неподвижного выражения на лице, спросил:
Меж тем, подобно дымной
тени, // Хотя не понял он молений, //
Угрюмый облак пролетел.
Передо мной, точно живой, встал образ «убивца», с
угрюмыми чертами, со страдальческою складкой между бровей, с затаенною думой в глазах. «Скликает воронья на мою головушку, проклятый!» — вспомнилось мне его тоскливое предчувствие. Сердце у меня сжалось. Теперь это воронье кружилось над его угасшими очами в темном логу, и прежде уже омрачившем его чистую жизнь своею зловещею
тенью.