Неточные совпадения
Двухэтажный, с небольшими окнами, господский дом
был выкрашен серою краскою; от самых почти окон
начинал тянуться огромный пруд, берега которого густо
были обсажены соснами, разросшимися
в огромные деревья, которые вместе с домом, отражаясь
в тинистой и непрозрачной воде, делали пруд похожим на пропасть; далее за ним следовал темный и заглохший сад,
в котором, кажется, никто и никогда не гулял.
Окончивши курс, он совершенно уж не тосковал, и
в нем только осталось бледное воспоминание благородного женского существа, которое рано или поздно должно
было улететь
в родные небеса, и на тему эту принимался несколько раз писать стихи, а между тем носил
в душе более живую и совершенно новую для него мысль: ему надобно
было начать службу, и он ее
начал, но, как бедняк и без протекции,
начал ее слишком неблистательно.
Друзей, этих беззаботных, но умных юношей, около него уже не
было: все они или разбрелись, или
начали, как выражался он, подлеть
в жизни; волочиться ему не хотелось или, лучше сказать, не попадалось на глаза женщины,
в выборе которых он сделался строже.
По крутому скату горы, которая
начинала склоняться от переднего его фаса, разбит
был в виде четвероугольника английский сад, с своими подстриженными деревьями и песчаными дорожками.
Герой мой придумывал, как
начать ему объяснение
в любви: сказать ли, что прежде любил ее, признаться ли ей, что Вера
была одним предлогом для того только, чтобы сблизиться с нею?..
— Я так
был удивлен и обрадован, —
начал Сапега, — что вы здесь
в нашем соседстве, что сейчас же поспешил приехать, чтобы только скорее увидеть мою милую и добрую знакомую, надеясь, что она лично сама заплатит мне визит.
— Извините меня, —
начал Эльчанинов, не кланяясь Задор-Мановскому, который
в свою очередь не сделал ни малейшего движения. — Я не мог приехать, потому что
был болен. Но, кажется, и вы чем-то расстроены?
— По крайней мере позвольте мне участвовать
в вашей судьбе, облегчать ваше горе, и за все это прошу у вас ласки, не больше ласки: позвольте целовать мне вашу ручку. Не правда ли, вы
будете меня любить? Ах, если бы вы
в сотую долю любили меня, как я вас! Дайте мне вашу ручку. — И он почти силой взял ее руку и
начал целовать.
«Отчего я не узнал, — подумал он с досадой, — она
начинала быть так откровенна. Но узнать ее любовь к другому от нее самой — значит потерять ее навсегда. Но от кого же узнать? Соседи… их неловко спрашивать». Граф вспомнил об Иване Александрыче и позвонил
в колокольчик.
В деревне это возможно: молодой человек, после тщетных усилий, утомится,
будет скучать,
начнет искать развлечений и, может
быть, даже уедет
в другое место.
Оскорбленная его обращением, она едва
в состоянии
была скрыть неприятное чувство, которое
начал внушать ей этот человек, и свободно вздохнула тогда только, как выехала от него и очутилась одна
в своей карете; а потом мысли ее снова устремились к постоянному предмету мечтаний — к Эльчанинову, к честному, доброму и благородному Эльчанинову.
Между тем время шло. Савелий по-прежнему настаивал об отъезде; Эльчанинов по-прежнему отыгрывался. Наконец, он, казалось,
начал избегать оставаться вдвоем с своим приятелем, и всякий раз, когда это случалось, он или кликал слугу, или сам выходил из комнаты, или призывал Анну Павловну. Савелий замечал, хмурился и все-таки старался найти случай возобновить свои убеждения; но Эльчанинов
был ловчее
в этой игре: Савелью ни разу не случалось остаться наедине с ним.
Анна Павловна
начала замечать перемену
в Эльчанинове. Сперва она думала, что он болен, и беспрестанно спрашивала, каково он себя чувствует. Эльчанинов клялся, божился, что он здоров, и после того старался
быть веселым, но потом вскоре впадал опять
в рассеянность. Мой герой думал о службе.
Он
начал первоначально смотреть по окнам, а потом, будто не сыскав того, что
было ему нужно, прошел
в спальню вдовы, примыкавшую к гостиной, где осмотрел тоже всю комнату, потом сел, наконец, к маленькому столику, вынул из кармана клочок бумаги и написал что-то карандашом. Оставив эту записочку на столе, он вышел.
— Какое? Я не знаю, собственно, какое, — отвечал с досадою Эльчанинов, которому
начинали уже надоедать допросы приятеля, тем более, что он действительно не знал, потому что граф, обещаясь, никогда и ничего не говорил определительно; а сам он беспрестанно менял
в голове своей места: то воображал себя правителем канцелярии графа, которой у того, впрочем, не
было, то начальником какого-нибудь отделения, то чиновником особых поручений при министре и даже секретарем посольства.
— Отправить страховым! — сказал Сапега и
начал ходить скорыми шагами по комнате, вздыхая по временам и хватаясь за левый бок груди. Ему не столько нездоровилось, сколько
было совестно своих поступков, потому что, опять повторяю, Сапега
был добрый
в душе человек, — но женщины!.. Женщин он очень любил и любил, конечно, по-своему.
Граф и племянник вошли
в библиотеку.
Начинало уже смеркаться. Невольно пробежала холодная дрожь по всем членам Ивана Александрыча, когда они очутились
в огромной и пустой библиотеке,
в которой чутко отдались их шаги; но надобно
было еще влезть на шкаф. Здесь оказалось немаловажное препятствие: малорослый Иван Александрыч никак не мог исполнить этого без помощи другого.
— Да изволите видеть, —
начала Матрена, вздохнув и приложивши руку к щеке, — тут
был графский староста, простой такой, из мужиков. Они, сказать так, с Иринархом Алексеичем приятели большие, так по секрету и сказал ему, а Иринарх Алексеич, как тот уехал, после мне и говорит: «Матрена Григорьевна, где у вас барыня?» А я вот, признаться сказать, перед вами, как перед богом, и говорю: «Что, говорю, не скроешь этого,
в Коровине живет». — «Нет, говорит, коровинского барина и дома нет, уехал
в Москву».
— Где я? — произнесла она, приподымаясь с полу, как приподымаются после обморока
в театрах актрисы, но, увидя, что по-прежнему никого не
было, она проворно встала и
начала подходить к зеркалу.
—
Есть, — отвечал значительно губернатор и, чтобы не распространить далее разговора,
начал опять грустно смотреть
в окно. Чиновник принес дело. Губернатор, взяв от него, выслал его из кабинета и приказал поплотней притворить дверь.
Терпение Сапеги
начинало ослабевать, роль бескорыстного покровителя решительно
была не
в ею духе.
— Она умерла! — проговорил он и, вскочивши с дивана, что
есть силы
начал звонить
в колокольчик; вбежал полусонный камердинер.
Оставшись один, граф подошел к рабочему бюро и взял
было сначала письменный портфель, видно, с намерением писать; но потом, как бы что-то вспомнив, вынул из шкатулки пук ассигнаций и
начал их считать. Руки его дрожали, он беспрестанно ошибался. Вошел камердинер, и граф, как пойманный школьник, поспешно бросил отсчитанную пачку опять назад
в шкатулку.