Неточные совпадения
Введя гостя своего
в спальню, губернский предводитель предложил ему сесть на диванчик. Марфин, под влиянием своих собственных
мыслей, ничего, кажется, не видевший, где он, опустился на этот диванчик. Хозяин все с более и более возрастающим нетерпением
в лице поместился рядом с ним.
— Вот что, — понимаю! — произнесла Людмила и затем мельком взглянула на Ченцова, словно бы душа ее была с ним, а не с Марфиным, который ничего этого не подметил и хотел было снова заговорить: он никому так много не высказывал своих мистических взглядов и
мыслей, как сей прелестной, но далеко не глубоко-мыслящей девушке, и явно, что более, чем кого-либо, желал посвятить ее
в таинства герметической философии.
Успокоившись на сем решении, он
мыслями своими обратился на более приятный и отрадный предмет:
в далеко еще не остывшем сердце его, как мы знаем, жила любовь к Людмиле, старшей дочери адмиральши.
От последней
мысли своей губернский предводитель даже
в лице расцвел, но Марфин продолжал хмуриться и сердиться. Дело
в том, что вся эта предлагаемая Крапчиком система выжидания и подглядывания за сенатором претила Марфину, и не столько по исповедуемой им религии масонства,
в которой он знал, что подобные приемы допускались, сколько по врожденным ему нравственным инстинктам: Егор Егорыч любил действовать лишь прямо и открыто.
Ченцов очень хорошо видел, что
в настоящие минуты она была воск мягкий, из которого он мог вылепить все, что ему хотелось, и у него на мгновение промелькнула было
в голове блажная
мысль отплатить этому подлецу Крапчику за его обыгрыванье кое-чем почувствительнее денег; но, взглянув на Катрин, он сейчас же отказался от того, смутно предчувствуя, что смирение ее перед ним было не совсем искреннее и только на время надетая маска.
— Каким образом? — произнес с удивлением Сверстов, которому и
в голову не приходила подобная
мысль.
Но всему же, наконец, бывает предел на свете: Сверстову, более чем когда-либо рассорившемуся на последнем следствии с исправником и становым, точно свыше ниспосланная, пришла
в голову
мысль написать своему другу Марфину письмо с просьбой спасти его от казенной службы, что он, как мы видели, и исполнил, и пока его послание довольно медленно проходило тысячеверстное пространство, Егор Егорыч, пожалуй, еще более страдал, чем ученик его.
Сверстов мгновенно сообразил, что это именно была спальня Егора Егорыча, и
мысль, что тот болен, еще более утвердилась
в его голове.
Но gnadige Frau, конечно, этого не испугалась и
в душе одобряла себя, что на первых же порах она высказала мучившую ее
мысль.
— Нет, но она могла бы и достойна была бы сделаться масонкой, если бы пожелала того! — отвечал Егор Егорыч:
в этой
мысли главным образом убеждали его необыкновенно поэтические глаза Людмилы.
Первоначально Егор Егорыч действительно впал было
в размышление о предстоявшем ему подвиге, но потом вдруг от какой-то пришедшей ему на ум
мысли встрепенулся и позвал свою старую ключницу, по обыкновению, единственную особу
в доме, бодрствовавшую
в бессонные ночи барина: предание
в дворне даже говорило, что когда-то давно Егор Егорыч и ключница питали друг к другу сухую любовь,
в результате которой ключница растолстела, а Егор Егорыч высох.
Крапчик очень хорошо понимал, что все это совершилось под давлением сенатора и делалось тем прямо
в пику ему; потом у Крапчика с дочерью с каждым днем все более и более возрастали неприятности: Катрин с тех пор, как уехал из губернского города Ченцов, и уехал даже неизвестно куда, сделалась совершеннейшей тигрицей; главным образом она, конечно, подозревала, что Ченцов последовал за Рыжовыми, но иногда ей подумывалось и то, что не от долга ли карточного Крапчику он уехал, а потому можно судить, какие чувства к родителю рождались при этой
мысли в весьма некроткой душе Катрин.
В первое мгновение у Крапчика промелькнула было беспокойная
мысль: «Ну, а что, если дочь умрет от несчастной любви к Ченцову?»
В том, что она была влюблена
в этого негодяя, Крапчик нисколько уже не сомневался.
Граф остался
в размышлении: тысячи соображений у него прошли
в голове, и яснее всего ему определилось, что взятая им на себя ревизия губернии отзовется не легко для него
в Петербурге и что главный исполнитель всех его предначертаний, Звездкин, — плут великий, которого надобно опасаться. Чтобы рассеять себя хоть сколько-нибудь от таких неприятных
мыслей, граф уехал к m-me Клавской на весь остальной день и даже на значительную часть ночи.
Егор Егорыч ничего не мог разобрать: Людмила, Москва, любовь Людмилы к Ченцову, Орел, Кавказ — все это перемешалось
в его уме, и прежде всего ему представился вопрос, правда или нет то, что говорил ему Крапчик, и он хоть кричал на того и сердился, но
в то же время
в глубине души его шевелилось, что это не совсем невозможно, ибо Егору Егорычу самому пришло
в голову нечто подобное, когда он услыхал от Антипа Ильича об отъезде Рыжовых и племянника из губернского города; но все-таки, как истый оптимист, будучи более склонен воображать людей
в лучшем свете, чем они были на самом деле, Егор Егорыч поспешил отклонить от себя эту злую
мысль и почти вслух пробормотал: «Конечно, неправда, и доказательство тому, что, если бы существовало что-нибудь между Ченцовым и Людмилой, он не ускакал бы на Кавказ, а оставался бы около нее».
Сколь ни тяжело было таковое решение для нее, но она утешала себя
мыслью, что умерший супруг ее, обретавшийся уж, конечно,
в раю и все ведавший, что на земле происходит, не укорит ее, несчастную, зная, для чего и для какой цели продавался его подарок.
— Ах, непременно зайдите со мною! — сказала та, чувствуя если не страх, то нечто вроде этого при
мысли, что она без позволения от адмиральши поехала к ней
в Москву; но Егор Егорыч, конечно, лучше ее растолкует Юлии Матвеевне, почему это и как случилось.
Егор Егорыч продолжал держать голову потупленною. Он решительно не мог сообразить вдруг, что ему делать. Расспрашивать?.. Но о чем?.. Юлия Матвеевна все уж сказала!.. Уехать и уехать, не видав Людмилы?.. Но тогда зачем же он
в Москву приезжал? К счастью, адмиральша принялась хлопотать об чае, а потому то уходила
в свою кухоньку, то возвращалась оттуда и таким образом дала возможность Егору Егорычу собраться с
мыслями; когда же она наконец уселась, он ей прежде всего объяснил...
При этом у Людмилы
мысли, исполненные отчаяния, начинали разрастаться
в воображении до гигантских размеров: «Где Ченцов?..
— Конечно!.. — не отвергнула и адмиральша, хотя, по опыту своей жизни и особенно подвигнутая последним страшным горем своим, она начинала чувствовать, что не все же бог устраивает, а что надобно людям самим заботиться, и у нее вдруг созрела
в голове смелая
мысль, что когда Егор Егорыч приедет к ним
в воскресенье, то как-нибудь — без Сусанны, разумеется, — открыть ему все о несчастном увлечении Людмилы и об ее настоящем положении, не утаив даже, что Людмила боится видеть Егора Егорыча, и умолять его посоветовать, что тут делать.
— Я сейчас вам докажу! — начала она со свойственною ей ясностью
мыслей. — Положим, вы женитесь на восемнадцатилетней девушке; через десять лет вам будет пятьдесят, а ей двадцать восемь; за что же вы загубите молодую жизнь?.. Жене вашей захочется
в свете быть, пользоваться удовольствиями, а вы будете желать сидеть дома, чтобы отдохнуть от службы, чтобы почитать что-нибудь, что, я знаю, вы любите!
— Что прислуга?.. Они не понимают ничего!.. — отозвался майор и затем, подумав немного, присовокупил: — Мне иногда, знаете, когда бывает очень грустно, приходит на
мысль идти
в монахи.
— Они объясняли это, что меня проклял не Фотий, а митрополит Серафим […митрополит Серафим (
в миру Стефан Васильевич Глаголевский, 1763—1843) — видный церковный деятель, боровшийся с мистическими течениями
в русской религиозной
мысли.], который немедля же прислал благословение Фотию на это проклятие, говоря, что изменить того, что сделано, невозможно, и что из этого даже может произойти добро, ибо ежели царь, ради правды, не хочет любимца своего низвергнуть, то теперь, ради стыда, как проклятого, он должен будет удалить.
По мере того как вы будете примечать сии движения и относить их к Христу,
в вас действующему, он будет
в вас возрастать, и наконец вы достигнете того счастливого мгновения, что
в состоянии будете ощущать его с такой живостью, с таким убеждением
в действительности его присутствия, что с непостижимою радостью скажете: «так точно, это он, господь, бог мой!» Тогда следует оставить молитву умную и постепенно привыкать к тому, чтобы находиться
в общении с богом помимо всяких образов, всякого размышления, всякого ощутительного движения
мысли.
— Около недели думал, что жив не останусь, и ужасно этого испугался, потому что мне пришла вдруг
в голову
мысль: а что, если я оживу
в могиле?!.
—
В бостон надобно засесть! — подал
мысль Сверстов, знавший, что его gnadige Frau до страсти любит эту игру.
— Решительно все это исполнили и со мной!.. Конечно, я чувствовала сильное волнение и еще больше того — благоговейный страх; но ритору моему однако отвечала с твердостью, что я жена масона и должна быть масонкой, потому что муж и жена
в таком важном предмете не могут разно
мыслить!
— Говорить перед вами неправду, — забормотал он, — я считаю невозможным для себя: память об Людмиле, конечно, очень жива во мне, и я бы бог знает чего ни дал, чтобы воскресить ее и сделать счастливой на земле, но всем этим провидение не наградило меня. Сделать тут что-либо было выше моих сил и разума; а потом мне закралась
в душу
мысль, — все, что я готовил для Людмилы, передать (тут уж Егор Егорыч очень сильно стал стучать ногой)… передать, — повторил он, — Сусанне.
Несмотря на все эти утешения и доказательства, Сусанна продолжала плакать, так что ее хорошенькие глазки воспалились от слез, а ротик совершенно пересох; она вовсе не страшилась брака с Егором Егорычем, напротив, сильно желала этого, но ее мучила
мысль перестать быть девушкой и сделаться дамой. Как бы ни было, однако gnadige Frau, отпустив Сусанну наверх
в ее комнату, прошла к Егору Егорычу.
Это был, по-видимому, весьма хилый старик, с лицом совершенно дряблым; на голове у него совсем почти не оказывалось волос, а потому дома,
в одиночестве, Мартын Степаныч обыкновенно носил колпак, а при посторонних и
в гостях надевал парик; бакенбарды его состояли из каких-то седоватых клочков; уши Мартын Степаныч имел большие, торчащие, и особенно правое ухо, что было весьма натурально, ибо Мартын Степаныч всякий раз, когда начинал что-либо соображать или высказывал какую-нибудь тонкую
мысль, проводил у себя пальцем за ухом.
В частности, сии семь видов и степеней умного делания суть следующие: отвлекшись от множественности чувств,
мыслей и желаний, должно собрать и сосредоточить всю силу духа
в области сердца.
— Но чем же, однако, мы вас вознаградим? — продолжал Ченцов, бывший
в добром настроении духа частию от выпитого шампанского, а также и от
мысли, что на похоронах Петра Григорьича все прошло более чем прилично: «Надобно же было, по его мнению, хоть чем-нибудь почтить старика, смерть которого все-таки лежала до некоторой степени на совести его и Катрин».
«Но почему же Миропа Дмитриевна и не хорошенькая?» — промелькнула
в его голове
мысль.
Надо всем этим, конечно, преобладала
мысль, что всякий человек должен иметь жену, которая бы его любила, и что любви к нему Миропе Дмитриевне было не занимать стать, но, как ни являлось все это ясным, червячок сомнения шевелился еще
в уме Аггея Никитича.
Ченцов
в последнее время чрезвычайно пристрастился к ружейной охоте, на которую ходил один-одинешенек
в сопровождении только своей лягавой собаки. Катрин несколько раз и со слезами на глазах упрашивала его не делать этого, говоря, что она умирает со страху от
мысли, что он по целым дням бродит
в лесу, где может заблудиться или встретить медведя, волка…
Получив это донесение, Тулузов, несмотря на привычку не выражать своих чувств и
мыслей, не выдержал и вошел
в комнату Екатерины Петровны с сияющим от радости лицом.
— Потом вот что, — продолжала она, хлопнув перед тем стакана два шампанского и, видимо, желая воскресить те поэтические ужины, которые она когда-то имела с мужем, — вот что-с!.. Меня очень мучит
мысль… что я живу
в совершенно пустом доме одна… Меня, понимаете, как женщину, могут напугать даже привидения… наконец, воры, пожалуй, заберутся… Не желаете ли вы перейти из вашего флигеля
в этот дом, именно
в кабинет мужа, а из комнаты, которая рядом с кабинетом, вы сделаете себе спальню.
В то время еще обращали некоторое внимание на нравственную сторону жизни господ жертвователей, но простодушнейший Артасьев, вероятно, и не слыхавший ничего о Тулузове, а если и слыхавший, так давно это забывший, и имея
в голове одну только
мысль, что как бы никак расширить гимназическое помещение, не представил никакого затруднения для Тулузова; напротив, когда тот явился к нему и изъяснил причину своего визита, Иван Петрович распростер перед ним руки; большой и красноватый нос его затрясся, а на добрых серых глазах выступили даже слезы.
Оставшись одна, она действительно принялась сочинять ответ мужу, но оказалось, что
в ответе этом наговорила ему гораздо более резких выражений, чем было
в письме Тулузова: она назвала даже Ченцова человеком негодным, погубившим себя и ее, уличала его, что об Аксюте он говорил все неправду; затем так запуталась
в изложении своих
мыслей и начала писать столь неразборчивым почерком, что сама не могла ни понять, ни разобрать того, что написала, а потому, разорвав с досадой свое сочинение, сказала потом Тулузову...
— Да-с, но чтобы после танцев нисходил на нас дух господень, — это непонятно! — возразил Аггей Никитич, знавший по собственному опыту, что если после танцев иногда и приходят
в голову некоторые поэтические
мысли, то никак уж не богомольного свойства.
На этой
мысли он вошел с Мартыном Степанычем
в дом, и они снова увидали отца Василия, который, несколько важно раскланиваясь с встречавшеюся ему прислугою, прошел
в комнату Егора Егорыча, куда войдя, поздравил именинника со днем ангела и, подав ему заздравную просфору, благословил его, причем Егор Егорыч поцеловал у отца Василия руку и сказал ему своей обычной скороговоркой...
— Да, — отвечал Егор Егорыч, — и вот поэтому я так и жаждал вас скорей видеть!.. Сегодня ночью я думал, что жив не останусь, а между тем на мне лежит главнейшее дело моей жизни, не совершив которого я умру неспокойно!.. Я еще прежде вам говорил, что жена моя, по своим
мыслям и по своим действиям, давно масонка!.. Но ни она, ни я не желаем ограничиваться этим и хотим, чтобы она была принята
в ложу!..
— Непременно, непременно! — затараторил Егор Егорыч и с чувством расцеловался с Аггеем Никитичем, который совершенно ожил от одной
мысли, что он через непродолжительное время снова может приехать
в Кузьмищево.
Слушая все это, Аггей Никитич невольно впадал
в зависть от
мысли, что совершенно необразованный человек мог понимать такие возвышенные предметы.
На это gnadige Frau не нашлась, что и сказать.
В первый еще раз
в жизни своей она до такой степени растерялась, что у нее все
мысли как бы перепутались
в голове.
— Понимаю, — начала gnadige Frau, но не успела договорить своей
мысли, потому что
в это время вошел Сверстов, только что вернувшийся из больницы и отыскивавший свою супругу. Войдя, он сразу же заметил, что обе дамы были на себя не похожи. Растерявшись и сам от того, что увидел, он зачем-то сказал жене...
Говоря правду, это было не вполне так: страх к Тулузову
в Катрин действительно существовал, но к этому примешивались и другие чувствования и
мысли.
Доктору, кажется, досадно было, что Аггей Никитич не знает этого, и, как бы желая поразобраться с своими собственными
мыслями, он вышел из гостиной
в залу, где принялся ходить взад и вперед, причем лицо его изображало то какое-то недоумение, то уверенность, и
в последнем случае глаза его загорались, и он начинал произносить сам с собою отрывистые слова. Когда потом gnadige Frau, перестав играть
в шахматы с отцом Василием, вышла проводить того, Сверстов сказал ей...
Дело
в том, что на потолке этой уборной была довольно искусно нарисована Венера, рассыпающая цветы, которые как бы должны были упасть с потолка на поправляющих свой туалет дам и тем их еще более украсить, —
мысль сама по себе прекрасная, но на беду
в уборной повесили для освещения люстру, крючок которой пришелся на средине живота Венеры, вследствие чего сказанное стихотворение гласило: «Губернский предводитель глуп, ввинтил Венере люстру
в пуп».
— Какая же
мысль этой поэмы? — пожелала узнать m-lle Блоха, выражая
в лице своем: «Ну-ко, ну, договори!».