Неточные совпадения
Таким образом, вся эта святыня как будто бы навеяна была из-чужа, из католицизма, а между тем Крапчик только по-русски и умел говорить, никаких иностранных книг не читал и даже
за границей никогда не бывал.
— Если бы у господина Марфина хоть на копейку было в голове мозгу,
так он должен был бы понимать, какого сорта птица Крапчик: во-первых-с (это уж советник начал перечислять по пальцам) — еще бывши гатчинским офицером, он наушничал Павлу на товарищей и
за то, когда Екатерина умерла, получил в награду двести душ.
— Ах, да! — подхватила Людмила. — С ней все истерики… Сегодня два раза
за доктором посылали…
Так это скучно, ей-богу!
— Что
за вздор
такой: не можете!.. Я вас непременно приучу, — стоял на своем Ченцов.
Весьма естественно, что, при
таком воззрении Людмилы, Ченцов, ловкий, отважный, бывший гусарский офицер, превосходный верховой ездок на самых рьяных и злых лошадях, почти вполне подошел к ее идеалу; а
за этими качествами, какой он собственно был человек, Людмила нисколько не думала; да если бы и думать стала,
так не много бы поняла.
Сенатор в это время, по случаю беспрерывных к нему визитов и представлений, сидел в кабинете
за рабочим столом, раздушенный и напомаженный, в форменном с камергерскими пуговицами фраке и в звезде. Ему делал доклад его оглоданный правитель дел, стоя на ногах, что, впрочем, всегда несколько стесняло сенатора, вежливого до нежности с подчиненными,
так что он каждый раз просил Звездкина садиться, но тот, в силу, вероятно, своих лакейских наклонностей, отнекивался под разными предлогами.
— Не сказал!.. Все это, конечно, вздор, и тут одно важно, что хотя Марфина в Петербурге и разумеют все почти
за сумасшедшего, но у него есть связи при дворе… Ему племянницей, кажется, приходится одна фрейлина там… поет очень хорошо русские песни… Я слыхал и видал ее — недурна! — объяснил сенатор а затем пустился посвящать своего наперсника в разные тонкие комбинации о том, что такая-то часто бывает у таких-то, а эти,
такие, у такого-то, который имеет влияние на такого-то.
— Полноте, что
за мелочи! — возразила она ему убеждающим и нежным тоном. — Кого и чего вы опасаетесь? Если не для дяди,
так для меня заедемте к нему, — я есть хочу!
— Ах, он ангел! — воскликнула Клавская. — И если
за что страдает,
так за доброту свою!.. — присовокупила она и остановила муфтой кучера у губернаторского подъезда.
Катрин распорядилась, чтобы дали им тут же на маленький стол ужин, и когда принесший вино и кушанье лакей хотел было, по обыкновению, остаться служить у стола и встать
за стулом с тарелкой в руке и салфеткой, завязанной одним кончиком
за петлю фрака,
так она ему сказала...
Пробурчав что-то
такое на это, молитву или благодарность, старик засунул пирог в свою и без того уж битком набитую суму и вместе с вожаком пошел далее христарадничать по улице, а затем они совсем вышли из города и скрылись
за ближайшим леском.
Напрасно к нему приезжали сенатор, губернатор, губернский предводитель, написавший сверх того Егору Егорычу письмо, спрашивая, что
такое с ним, — на все это Антип Ильич, по приказанию барина, кротко отвечал, что господин его болен, не может никого принимать и ни с кем письменно сноситься; но когда пришло к Егору Егорычу письмо от Сверстова, он как бы ожил и велел себе подать обед, питаясь до этого одним только чаем с просфорой, которую ему, с вынутием
за здравие, каждое утро Антип Ильич приносил от обедни.
Мой дом, место доктора при больнице, с полным содержанием от меня Вам и Вашей супруге, с платою Вам тысячи рублей жалованья в год с того момента, как я сел
за сие письмо, готовы к Вашим услугам, и ежели Вы называете меня Вашим солнцем,
так и я Вас именую взаимно тем же оживляющим светилом, на подвиге которого будет стоять, при личном моем свидании с Вами, осветить и умиротворить мою бедствующую и грешную душу.
— А что это
за чучелы
такие, эти архивные юноши?
— А
такие же, как и вы, ухаживатели
за разными скучающими Татьянами!.. — не полез в карман
за словом Ченцов.
Парасковья сейчас же начала разгонять тараканов, а
за ней и девочка, наконец и курчавый мальчуган, который, впрочем, больше прихлопывал их к стене своей здоровой ручонкой,
так что только мокренько оставались после каждого таракана. Бедные насекомые, сроду не видавшие
такой острастки на себя, мгновенно все куда-то попрятались. Не видя более врагов своих, gnadige Frau поуспокоилась и села опять на лавку: ей было совестно
такого малодушия своего, тем более, что она обнаружила его перед посторонними.
— А как там, что
за народ
такой живет? — интересовался Иван Дорофеев.
Сверстов побежал
за женой и только что не на руках внес свою gnadige Frau на лестницу. В дворне тем временем узналось о приезде гостей, и вся горничная прислуга разом набежала в дом. Огонь засветился во всех почти комнатах. Сверстов, представляя жену Егору Егорычу, ничего не сказал, а только указал на нее рукою. Марфин, в свою очередь, поспешил пододвинуть gnadige Frau кресло, на которое она села, будучи весьма довольна
такою любезностью хозяина.
Сколько ни досадно было Крапчику выслушать
такой ответ дочери, но он скрыл это и вообще
за последнее время стал заметно пасовать перед Катрин, и не столько по любви и снисходительности к своему отпрыску, сколько потому, что отпрыск этот начал обнаруживать характер вряд ли не посердитей и не поупрямей папенькина, и при этом еще Крапчик не мог не принимать в расчет, что значительная часть состояния, на которое он, живя дурно с женою, не успел у нее выцарапать духовной, принадлежала Катрин, а не ему.
Таким образом, все это сделает совершенно понятною ту мрачную и тяжелую сцену, которая произошла между отцом и дочерью
за обедом — единственным временем, когда они видались между собою.
— К чему
такое восклицание твое?.. Ченцов сам мне поставил поручителем
за себя дядю! — сказал Крапчик, все еще старавшийся сдерживать себя.
— О, я по очень простой причине
так долго беседовала с Ченцовым!.. Я уговаривала его не платить вам своего долга, который я вам заплачу
за него, и вы можете этот долг завтра же вычесть из денег, которые получаются с имения покойной матери моей и у которой я все-таки наследница!
Крапчик остался очень рассерженный, но далеко не потерявшийся окончательно: конечно, ему досадно было
такое решительное заявление Катрин, что она никогда не пойдет
за Марфина; но, с другой стороны, захочет ли еще и сам Марфин жениться на ней, потому что весь город говорил, что он влюблен в старшую дочь адмиральши, Людмилу?
За все это Крапчик, конечно, прежде всего поблагодарил бога и похвалил мысленно распорядительность своего управляющего; но новая выходка сенатора против него, — и выходка столь враждебная, — взбесила его донельзя,
так что Крапчик, не медля ни минуты, облекся в мундир, звезду, ленту, во все свои кресты и медали, и поехал к его сиятельству объясниться.
Далее, Ченцов единственное небольшое именьице свое, оставшееся у него непромотанным, умолял дядю продать или взять
за себя, но только выслать ему — и выслать как можно скорее — денег, потому что он, выздоровев, все-таки предполагал непременно уехать на Кавказ, где деньги ему будут нужны на экипировку.
Беседуя с молодыми людьми, Миропа Дмитриевна заметно старалась им нравиться и, между прочим, постоянно высказывала
такого рода правило, чтобы богатые девушки или вдовы с состоянием непременно выходили
за бедных молодых людей, какое ее мнение было очень на руку офицерам карабинерного полка,
так как все почти они не были наделены благами фортуны; с другой стороны, Миропа Дмитриевна полагала, что и богатые молодые люди должны жениться на бедных невестах.
— Сначала я ее, — продолжала она, — и не рассмотрела хорошенько, когда отдавала им квартиру; но вчера поутру,
так, будто гуляя по тротуару, я стала ходить мимо их окон, и вижу: в одной комнате сидит адмиральша, а в другой дочь, которая, вероятно, только что встала с постели и стоит недалеко от окна в одной еще рубашечке, совершенно распущенной, — и что это
за красота у ней личико и турнюр весь — чудо что
такое!
Миропа Дмитриевна совершенно справедливо говорила, что на лицах Людмилы и адмиральши проглядывала печаль. В тот именно день, как
за ними подсматривала Зудченко, у них произошел
такого рода разговор...
Как ожидала Юлия Матвеевна,
так и случилось: Ченцов, узнав через весьма короткое время, что Рыжовы уехали в Москву, не медлил ни минуты и ускакал вслед
за ними. В Москве он недель около двух разыскивал Рыжовых и, только уж как-то через почтамт добыв их адрес, явился к ним. Юлия Матвеевна, зорко и каждодневно поджидавшая его, вышла к нему и по-прежнему сурово объявила, что его не желают видеть.
— Не плакать, а радоваться надобно, что
так случилось, — принялась, Юлия Матвеевна успокаивать дочь. — Он говорит, что готов жениться на тебе… Какое счастье!.. Если бы он был совершенно свободный человек и посторонний, то я скорее умерла бы, чем позволила тебе выйти
за него.
— Людмиле, я думаю, нельзя!.. Она слишком устает стоять в церкви!.. — поспешила ответить
за ту адмиральша, предчувствовавшая, что
такая поездка будет очень неприятна Людмиле.
А Людмиле тотчас же пришло в голову, что неужели же Ченцов может умереть, когда она сердито подумает об нем? О, в
таком случае Людмила решилась никогда не сердиться на него в мыслях
за его поступок с нею… Сусанна ничего не думала и только безусловно верила тому, что говорил Егор Егорыч; но адмиральша — это немножко даже и смешно — ни звука не поняла из слов Марфина, может быть, потому, что очень была утомлена физически и умственно.
Егор Егорыч заехал
за Сусанной в прекрасном фаэтоне и на очень бойких лошадях,
так что едва только он успел с Сусанной сесть в экипаж, как лошади рванулись и почти что понесли.
С окончанием обедни к кресту подошла прежде всех почтенная дама в турецкой шали, а вслед
за нею почтамтские чиновники опять-таки почти подвели Сусанну, после которой священник — через голову уже двоих или троих прихожан — протянул крест к Егору Егорычу.
— Нечего вам об этой пустой девчонке и думать! — благоразумно посоветовала ему Миропа Дмитриевна и потом, как бы что-то
такое сообразив, она вдруг сказала: — А я все-таки хочу выпить
за ваше повышение!.. Шампанского, конечно, у меня нет, но есть отличная, собственной стряпни, наливка — вишневка!..
— Он в Москве и пишет, что скоро приедет сюда! — счел
за лучшее выдумать Крапчик,
так как Егор Егорыч не только этого, но даже ничего не писал ему.
— Нет, не редок, — скромно возразил ему Федор Иваныч, — и доказательство тому: я картину эту нашел в маленькой лавчонке на Щукином дворе посреди разного хлама и, не дав, конечно, понять торговцу, какая это вещь, купил ее
за безделицу, и она была, разумеется, в ужасном виде,
так что я отдал ее реставратору, от которого сейчас только и получил… Картину эту, — продолжал он, обращаясь к князю, — я просил бы, ваше сиятельство, принять от меня в дар, как изъявление моею глубокого уважения к вам.
Князь вежливо пустил всех гостей своих вперед себя, Крапчик тоже последовал
за другими; но заметно был смущен тем, что ни одного слова не в состоянии был приспособить к предыдущему разговору. «Ну, как, — думал он, — и
за столом будут говорить о
таких же все пустяках!» Однако вышло не то: князь, скушав тарелку супу, кроме которой, по болезненному своему состоянию, больше ничего не ел, обратился к Сергею Степанычу, показывая на Петра Григорьича...
— И неужели же, — продолжал Крапчик почти плачевным голосом, — князь и Сергей Степаныч рассердились на меня
за хлыстов?.. Кто ж мог предполагать, что
такие высокие лица примут на свой счет, когда говоришь что-нибудь о мужиках-дураках?!
Егора Егорыча несказанно поразило это письмо. Что Сусанна умна, он это предугадывал; но она всегда была
так сосредоточенна и застенчива, а тут оказалась столь откровенной и искренней, и главным образом его удивил смысл письма: Сусанна до того домолилась, что могла только повторять: «Господи, помилуй!». «Теперь я понимаю, почему она напоминает мадонну», — сказал он сам себе и, не откладывая времени, сел
за письмо к Сусанне, которое вылилось у него экспромтом и было
такого содержания...
— А что, Егор Егорыч, я давно хотел вас попросить об одной вещи: не можете ли вы замолвить
за меня словцо Михаилу Михайлычу и министру внутренних дел, — который, конечно,
так же вас уважает, как и весь Петербург, — чтобы, когда участь нашего губернатора будет окончательно решена, то на место его назначить меня?
— Я ничего против этого не говорю и всегда считал
за благо для народов миропомазанную власть, тем более ныне, когда вся Европа и здесь все мятутся и чают скорого пришествия антихриста!.. Что это
такое и откуда? Как по-вашему?.. — вопросил Егор Егорыч со строгостью.
Когда это объяснение было прочитано в заседании, я, как председатель и как человек, весьма близко стоявший к Иосифу Алексеичу и к Федору Петровичу, счел себя обязанным заявить, что от Иосифа Алексеича не могло последовать разрешения,
так как он, удручаемый тяжкой болезнью, года
за четыре перед тем передал все дела по ложе Федору Петровичу, от которого Василий Дмитриевич, вероятно, скрыл свои занятия в другой ложе, потому что, как вы сами знаете, у нас строго воспрещалось быть гроссмейстером в отдаленных ложах.
— Он простудился на похоронах у Людмилы Николаевны!.. Когда у адмиральши случилось это несчастие, мы все потеряли голову, и он, один всем распоряжаясь, по своему необыкновенно доброму сердцу, провожал гроб пешком до могилы, а когда мы возвращались назад, сделался гром, дождь, град,
так что Аггей Никитич даже выразился: «Сама природа вознегодовала
за смерть Людмилы Николаевны!»
— Отчего вы
такой недовольный? — сказал он своему другу, когда встали из-за стола и разошлись по разным углам.
Сначала gnadige Frau рассказывала Сусанне свою прошлую жизнь, описывая, как она в юных летах была гувернанткою, как вышла замуж
за пастора, с которым
так же была счастлива, как и с теперешним своим мужем.
— Значит, все и кончено! — воскликнул доктор, хлопнув при этом еще рюмку водки, к чему он всегда прибегал, когда его что-либо приятное или неприятное поражало, и gnadige Frau на этот раз не выразила в своих глазах неудовольствия, понимая
так, что дело, о котором шла речь, стоило того, чтобы
за успех его лишнее выпить!..
Удар для самолюбия Крапчика был страшный,
так что он перестал даже выезжать в общество: ему стыдно было показаться кому бы то ни было из посторонних на глаза; но гнев божий
за все темные деяния Петра Григорьича этим еще не иссяк, и в одно утро он получил письмо от Катрин, надписанное ее рукою и запечатанное.
Катрин, уведомленная с нарочным о смерти отца, не приехала на похороны, а прислала своего молодого управляющего, Василия Иваныча Тулузова, которого некогда с
такою недоверчивостью принял к себе Петр Григорьич и которому, однако,
за его распорядительность, через весьма недолгое время поручил заведовать всеми своими именьями и стал звать его почетным именем: «Василий Иваныч», а иногда и «господин Тулузов».
— Что это
такое? — спросил он стоявшего перед ним навытяжке помощника почтмейстера. — Тут я вижу, что
за какого-то крестьянина расписался почтальон Зубарев.