Неточные совпадения
— А скажите, что вот это такое? — заговорила она с ним ласковым голосом. — Я иногда, когда смотрюсь в зеркало,
вдруг точно
не узнаю себя и спрашиваю: кто же это там, — я или
не я? И так мне сделается страшно, что я убегу от зеркала и целый день уж больше
не загляну в него.
— Подойдите ко мне, птичка моя! — заговорил Ченцов
вдруг совершенно иным тоном, поняв, что Людмила была
не в духе.
Марфин начинал понимать практическую справедливость Крапчика, но все-таки
не мог с ним
вдруг согласиться.
Ченцов приехал в свою гостиницу очень пьяный и, проходя по коридору, опять-таки совершенно случайно взглянул в окно и увидал комету с ее хвостом. При этом он уже
не страх почувствовал, а какую-то злую радость, похожую на ту, которую он испытывал на дуэли, глядя в дуло направленного на него противником пистолета. Ченцов и на комету постарался так же смотреть, но
вдруг послышались чьи-то шаги. Он обернулся и увидал Антипа Ильича.
— У меня одно екнуло в сердце, — воскликнул
вдруг Сверстов, — что я, и
не кто другой, как я, рано ли, поздно ли, но отыщу убийцу этого мальчика!
— Ты
не заговаривайся так! — остановил его
вдруг Марфин. — Я знаю, ты
не читал ни одного из наших аскетов: ни Иоанна Лествичника [Иоанн Лествичник (ум. в 649 или 650 г.) — греческий религиозный писатель, автор «Лествицы».], ни Нила Сорского [Нил Сорский (ок. 1433—1508) — русский публицист и церковно-политический деятель, глава «Заволжских старцев».]…
Не выходя никуда, кроме церкви, она большую часть времени проводила в уединении и в совершенном бездействии, все что-то шепча сама с собой и только иногда принималась разбирать свой сундук с почти уже истлевшими светскими платьями и
вдруг одевалась в самое нарядное из них, садилась перед небольшим зеркальцем, начинала улыбаться, разводила руками и тоже шептала.
Началось прощание; первые поцеловались обе сестры; Муза, сама
не пожелавшая, как мы знаем, ехать с сестрой к матери,
не выдержала, наконец, и заплакала; но что я говорю: заплакала! — она зарыдала на всю залу, так что две горничные кинулись поддержать ее; заплакала также и Сусанна, заплакали и горничные; даже повар прослезился и, подойдя к барышням, поцеловал руку
не у отъезжающей Сусанны, а у Музы; старушка-монахиня неожиданно
вдруг отмахнула скрывавшую ее дверь и начала всех благословлять обеими руками, как — видала она — делает это архиерей.
— Ей
вдруг сделалось дурно! — объяснила, нисколько
не теряясь, адмиральша. — И вы, пожалуйста,
не заходите к ней… Она, кажется, немножко заснула.
Егор Егорыч продолжал держать голову потупленною. Он решительно
не мог сообразить
вдруг, что ему делать. Расспрашивать?.. Но о чем?.. Юлия Матвеевна все уж сказала!.. Уехать и уехать,
не видав Людмилы?.. Но тогда зачем же он в Москву приезжал? К счастью, адмиральша принялась хлопотать об чае, а потому то уходила в свою кухоньку, то возвращалась оттуда и таким образом дала возможность Егору Егорычу собраться с мыслями; когда же она наконец уселась, он ей прежде всего объяснил...
Сусанна на этот раз тоже затруднилась и
не могла
вдруг придумать, что бы такое предпринять.
— Конечно!.. —
не отвергнула и адмиральша, хотя, по опыту своей жизни и особенно подвигнутая последним страшным горем своим, она начинала чувствовать, что
не все же бог устраивает, а что надобно людям самим заботиться, и у нее
вдруг созрела в голове смелая мысль, что когда Егор Егорыч приедет к ним в воскресенье, то как-нибудь — без Сусанны, разумеется, — открыть ему все о несчастном увлечении Людмилы и об ее настоящем положении,
не утаив даже, что Людмила боится видеть Егора Егорыча, и умолять его посоветовать, что тут делать.
— А вы так
не выросли! — отозвался
вдруг на это с веселой усмешкой мальчик.
В настоящий вечер она, кушая вприкуску уже пятую чашку чаю, начинала чувствовать легкую тоску от этой приятной, но все-таки отчасти мутящей жидкости, —
вдруг на дворе показалась высокая фигура капитана в шинели. Миропа Дмитриевна грустно усмехнулась, заранее предчувствуя, зачем к ней идет капитан, и крикнула ему, что она в саду, а
не в доме.
Адмиральша, Сусанна и майор перешли в квартиру Миропы Дмитриевны и разместились там, как всегда это бывает в минуты катастроф, кто куда попал: адмиральша очутилась сидящей рядом с майором на диване и только что
не склонившею голову на его плечо, а Сусанне, севшей вдали от них и бывшей, разумеется, бог знает до чего расстроенною,
вдруг почему-то кинулись в глаза чистота, порядок и даже щеголеватость убранства маленьких комнат Миропы Дмитриевны: в зальце, например, круглый стол, на котором она обыкновенно угощала карабинерных офицеров чаем, был покрыт чистой коломянковой салфеткой; а про гостиную и говорить нечего:
не говоря о разных красивых безделушках, о швейном столике с всевозможными принадлежностями, там виднелось литографическое и разрисованное красками изображение Маврокордато [Маврокордато Александр (1791—1865) — греческий патриот, организатор восстания в Миссолонги (1821).], греческого полководца, скачущего на коне и с рубящей наотмашь саблей.
Дело в том, что Крапчик, давно уже передавший князю Александру Николаевичу письмо Егора Егорыча,
не был им до сего времени принят по болезни князя, и
вдруг нынешним утром получил весьма любезное приглашение, в котором значилось, что его сиятельство покорнейше просит Петра Григорьича приехать к нему отобедать запросто в числе двух — трех приятелей князя.
Приглашенная Антипом Ильичом Миропа Дмитриевна вошла. Она была, по обыкновению, кокетливо одета: но в то же время выглядывала несколько утомленною и измученною: освежающие лицо ее притиранья как будто бы на этот раз были забыты; на висках ее весьма заметно виднелось несколько седых волос, которые Миропа Дмитриевна или
не успела еще выдернуть, или их так много
вдруг появилось, что сделать это оказалось довольно трудным.
— Около недели думал, что жив
не останусь, и ужасно этого испугался, потому что мне пришла
вдруг в голову мысль: а что, если я оживу в могиле?!.
В одно утро, когда дождь ливмя лил и когда бы хороший хозяин собаки на двор
не выгнал, Антип Ильич, сидевший в своей комнатке рядом с передней и бывший весь погружен в чтение «Сионского вестника» [«Сионский вестник» — журнал, издававшийся русским мистиком А.Ф.Лабзиным в 1806 и 1817—1818 годах.], услыхал
вдруг колокольцы, которые все ближе и ближе раздавались, и наконец ясно было, что кто-то подъехал к парадному крыльцу.
Все хлопоты по свадьбе в смысле распоряжений пали на gnadige Frau, а в смысле денежных расходов — на Егора Егорыча. Жених, как только дано ему было слово, объявил, что он Музу Николаевну берет так, как она есть, а потому просит
не хлопотать об туалете невесты, который и нельзя сделать хоть сколько-нибудь порядочный в губернском городе, а также
не отделять его будущей жене какого-либо состояния, потому что он сам богат. Когда эти слова его были переданы Сусанной матери, старуха
вдруг взбунтовалась.
— Впрочем, Аггей Никитич, я вас нисколько
не упрекаю; вы всегда держали себя как благородный человек, — говорила между тем Миропа Дмитриевна, — и никогда
не хотели воспользоваться моею женскою слабостью, хотя это для меня было еще ужаснее! — и при этом Миропа Дмитриевна
вдруг разрыдалась.
— Написать вам следует, но, впрочем, я и сам до такой степени утомился с дороги и с хлопотами по моему делу, что теперь
вдруг и сказать
не могу!
Потом все вошли в гостиную, где сидели вдвоем Егор Егорыч и Сусанна Николаевна, которые, увидав, кто к ним приехал, без сомнения, весьма удивились, и затем началась обычная сцена задушевных, хоть и бестолковых, деревенских свиданий: хозяева и гости что-то такое восклицали; все чуть-чуть
не обнимались; у Сусанны Николаевны оба прибывшие гостя поцеловали с чувством руку; появилась тут же
вдруг и gnadige Frau, у которой тоже оба кавалера поцеловали руку; все о разных разностях отрывочно спрашивали друг друга и,
не получив еще ответа, рассказывали, что с ними самими было.
— Конечно, через него!.. А то через кого же? — воскликнул Аггей Никитич. — Словом-с, он мой духовный и вещественный благодетель. Я даже
не сумею вам передать, что со мной произошло перед знакомством моим с Егором Егорычем… Я еще прежде того имел счастье встретить семейство Сусанны Николаевны, а потом уж увидел у них Егора Егорыча, и мне показалось, что я прежде ходил и влачился по земле между людьми обыкновенными, но тут
вдруг очутился на небе между святыми.
— Кроме всего этого, — продолжал он, — есть еще одно, по-моему, самое важное для вас и для меня обстоятельство. Вы теперь вдова, вдова в продолжение десяти месяцев. Все очень хорошо знают, что вы разошлись с мужем,
не бывши беременною, и
вдруг вас постигнет это, что весьма возможно, и вы
не дальше как сегодня выражали мне опасения ваши насчет этого!
Затем она
не заплакала, а заревела и ревела всю ночь до опухоли глаз, а потом на другой день принялась ездить по всем знакомым и расспрашивать о подробностях самоубийства Валерьяна Николаича; но никто, конечно,
не мог сообщить ей того; однако вскоре потом к ней
вдруг нежданно-негаданно явилась знакомая нам богомолка с усами, прямо из места своего жительства, то есть из окрестностей Синькова.
Мне сначала, знаете, как человеку, тоже видавшему на своем веку фейерверки, было просто смешно видеть, как у них то одно
не загорится, то другое
не вовремя лопнет, а наконец сделалось страшно, когда
вдруг этаких несколько шутих пустили в народ и главным образом в баб и девок…
— Но велика ли эта пенсия!.. Гроши какие-то! — воскликнул Егор Егорыч. — И как же вам
не представляется мысль, что вы для семьи, для жены вашей должны еще пока трудиться? — начал было Егор Егорыч продолжать свои поучения, но при словах: «для жены вашей», Аггей Никитич
вдруг выпрямился на своем кресле и заговорил сначала глухим голосом, а потом все более и более возвышающимся...
— Нет-с, это
не от семьи зависит, а человеком выходит! — воскликнул Аггей Никитич. — У нас, например, некоторые ротные командиры тоже порядочно плутовали, но я, видит бог, копейкой казенной никогда
не воспользовался… А тут
вдруг каким хапалом оказался!.. Просто, я вам говорю, на всю мою жизнь осрамлен!.. Как я там ни уверял всех, что это глупая выдумка почтальонов, однако все очень хорошо понимают, что те бы выдумать
не смели!
— Доказательство, что, когда он, — продолжал Максинька с заметной таинственностью, — наскочил на одну даму, соседнюю ему по Колосовскому переулку, и,
не разбирая ничего, передушил у нее кур десять, а у дамы этой живет, может быть, девиц двадцать, и ей куры нужны для себя, а с полицией она, понимаете, в дружбе, и когда мы раз сели за обед, я, он и его, как мы называл «, желемка,
вдруг нагрянули к нам квартальный и человек десять бутарей.
— Нет-с,
не гонку, — принялся объяснять Янгуржеев, — но Феодосий Гаврилыч, как, может быть, вам небезызвестно, агроном и любит охранять
не травы, нам полезные, а насекомых, кои вредны травам; это я знаю давно, и вот раз, когда на вербном воскресеньи мы купили вместе вот эти самые злополучные шарики, в которые теперь играли, Феодосий Гаврилыч приехал ко мне обедать, и вижу я, что он все ходит и посматривает на окна, где еще с осени лежало множество нападавших мух, и потом
вдруг стал меня уверять, что в мае месяце мухи все оживут, а я, по простоте моей, уверяю, что нет.
— Может быть, —
не оспаривал князь, — вообще, я вам скажу, невыносимо грустно последнее время ездить по Москве: вместо домов графа Апраксина, Чернышева, князя Потемкина, князя Петрова, Иванова, что ли,
вдруг везде рисуются на воротах надписи: дом купца Котельникова, Сарафанникова, Полушубкина! Во что ж после этого обратится Москва?.. В сборище каких-то толстопузых самоварников!.. Петербург в этом случае представляет гораздо более отрадное явление.
Такого рода спор, вероятно, долго бы еще продолжался, если бы он
не был прерван довольно странным явлением: в гостиную
вдруг вошел лакей в меховой, с гербовыми пуговицами, ливрее и даже в неснятой, тоже ливрейной, меховой шапке.
Углаков в конце петой им песни
вдруг зачихал, причем чихнул если
не в лицо, то прямо в открытую шею Марьи Федоровны, которая при этом с величием откинулась назад; но Углаков
не унимался: он чихнул потом на арфу и даже несколько на платье Музы Николаевны, будучи
не в состоянии удержаться от своей чихотки. Все это, разумеется, прекратило музыку и пение, и в заключение всего из наугольной Калмык захлопал и прокричал...
В эти самые минуты, чего Егор Егорыч, конечно, и
не подозревал, между Сусанной Николаевной и молодым Углаковым тоже происходил довольно отвлеченный разговор. Сначала, как мы видели, Петр Александрыч все зубоскалил, но затем
вдруг, как бы очнувшись, он спросил...
Стала прислушиваться к трагику и Сусанна Николаевна, а Екатерина Петровна Тулузова держала,
не отнимая от глаз, уставленный на него лорнет и почему-то
вдруг вспомнила первого своего мужа, беспутно-поэтического Валерьяна, и вместе с тем почувствовала почти омерзение к настоящему супругу, сидевшему с надутой и важной физиономией.
При такой шутке Пьера родители и гостьи расцвели, видя, что больному лучше; но Пьер и этим еще
не ограничился. Он
вдруг сбросил с себя одеяло, причем оказался в полной вицмундирной форме, и, вскочив, прямо подбежал к Сусанне Николаевне и воскликнул...
Вслед за таким величием Тулузовых
вдруг в одно утро часов в одиннадцать к Марфиным приехала Екатерина Петровна и умоляла через лакея Сусанну Николаевну, чтобы та непременно ее приняла, хотя бы даже была
не одета. Та, конечно, по доброте своей,
не отказала ей в этой просьбе, и когда увидела Екатерину Петровну, то была несказанно поражена: визитное платье на m-me Тулузовой было надето кое-как; она, кажется,
не причесалась нисколько; на подрумяненных щеках ее были заметны следы недавних слез.
— Ах, барин, барин!..
Не ты бы говорил,
не я бы слушала! — воскликнула
вдруг восседавшая на месте хозяйки Аграфена Васильевна. — Кто больше твоего огладывал Аркашу?.. Ты вот говоришь, что он там милый и размилый, а тебе, я знаю, ничего, что он сидит теперь в тюрьме.
Между узником и посетителями его как-то
не завязывался разговор. Да и с чего его было начать? С того, что случилось? Это все знали хорошо. Высказывать бесполезные рассуждения или утешения было бы очень пошло. Но только
вдруг Лябьев и Углаков услыхали в коридоре хорошо им знакомый голос Аграфены Васильевны, которая с кем-то, должно быть, вздорила и наконец брякнула...
— Ах, батюшка Василий Иваныч! — воскликнул Савелий с каким-то грустным умилением. — Мы бы рады всей душой нашей служить вам, но нам опасно тоже…
Вдруг теперь Катерина Петровна, разгневавшись, потребует, чтобы вы нас сослали на поселение, как вот тогда хотела она сослать меня с женой… А за что?.. В те поры я ни в чем
не был виноват…
Не обратив на это особенного внимания, Егор Егорыч продолжал свою прогулку и в конце двора
вдруг увидал, что в калитку ворот вошла Мария Федоровна, которая, спеша и потрясая своими седыми кудрями, тоже направлялась к домику Екатерины Филипповны.
Здесь я должен заметить, что бессознательное беспокойство Егора Егорыча о грядущей судьбе Сусанны Николаевны оказалось в настоящие минуты почти справедливым. Дело в том, что, когда Егор Егорыч уехал к Пилецкому, Сусанна Николаевна, оставшись одна дома, была совершенно покойна, потому что Углаков был у них поутру и она очень хорошо знала, что по два раза он
не ездит к ним; но тот
вдруг как бы из-под земли вырос перед ней. Сусанна Николаевна удивилась, смутилась и явно выразила в лице своем неудовольствие.
На другой день часов еще в девять утра к Марфину приехал старик Углаков, встревоженный, взволнованный, и, объявив с великим горем, что вчера в ночь Пьер его
вдруг, ни с того, ни с сего, ускакал в Петербург опять на службу, спросил,
не может ли Егор Егорыч что-нибудь объяснить ему по этому поводу.
— Да я теперь еще и
не знаю, что такое буду тебе говорить! — ответила Сусанна Николаевна и
вдруг, чего она никогда прежде
не делала, встала и ушла к себе наверх.
—
Вдруг не найдешься, согласитесь!.. — возразил Сверстов.
— Ах, татко, как же ты
не понимаешь этого! — воскликнула необыкновенно мило пани Вибель. — Рамзаев — магнат здешний, богатый человек, и
вдруг стоит вместе с оркестром в лакейской, точно ему
не на что нанять капельмейстера!..
—
Не думаю, чтобы
вдруг; но, как мне писали, он сам был причиной своей смерти: кутил и пил, как я
не знаю кто!
Аггей Никитич в ответ на это кивнул головой и, напившись чаю,
не замедлил уйти домой. Пани же Вибель, оставшись с мужем вдвоем,
вдруг подошла к нему и, прогнав кота, вскочившего было на колени к своему патрону, сама заняла его место и начала целовать своего старого Генрику.
— Отчего вы сегодня
не дирижировали своим оркестром? — спросила
вдруг пани Вибель.