Неточные совпадения
— Пожалуйста, пожалуйста! — упрашивал его губернский предводитель. — А то ведь это, ей-богу, ни на что
не похоже!.. Но сами
вы лично знакомы с графом?
— Но скажите, по крайней мере, —
не отставал от него предводитель, —
не привезли ли
вы каких-нибудь известий о нашем главном деле?
— Но, почтенный брат,
не нарушили ли
вы тем наш обет молчания? — глухо проговорил он.
— Это вздор-с
вы говорите! — забормотал он. — Я знаю и исполняю правила масонов
не хуже вашего! Я
не болтун, но перед государем моим я счел бы себя за подлеца говорить неправду или даже скрывать что-нибудь от него.
— Нет, это еще
не все, мы еще и другое! — перебил его снова с несколько ядовитой усмешкой Марфин. — Мы —
вы, видно, забываете, что я
вам говорю: мы — люди, для которых душа человеческая и ее спасение дороже всего в мире, и для нас
не суть важны ни правительства, ни границы стран, ни даже религии.
— И опять-таки
вы слышали звон, да
не уразумели, где он! — перебил его с обычною своей резкостью Марфин. — Сказано: «запретить собрания наши», — тому мы должны повиноваться, а уж никак это
не касается нашего внутреннего устройства: на религию и на совесть узды класть нельзя! В противном случае, такое правило заставит человека или лгать, или изломать всю свою духовную натуру.
— Прекрасно-с, я согласен и с этим! — снова уступил предводитель. — Но как же тут быть?..
Вы вот можете оставаться масоном и даже открыто говорить, что
вы масон, —
вы не служите!.. Но как же мне в этом случае поступить? — заключил он, как бы в форме вопроса.
— Меня больше всего тут удивляет, — заговорил он после короткого молчания и с недоумевающим выражением в лице, — нам
не доверяют, нас опасаются, а между тем
вы, например, словами вашими успели вызвать — безделица! — ревизию над всей губернией.
—
Вы далеко
не все слышали, далеко, что я, например, знаю про этих господ, сталкиваясь с ними, по моему положению, на каждом шагу, — подзадоривал его еще более губернский предводитель.
— Если
вы этого
не понимаете, тем хуже для
вас!.. Для
вас хуже! — отвечал с некоторым даже оттенком презрения маленький господин.
— Как поздно, как поздно!.. Мы с папа были в отчаянии и думали, что
вы не приедете, — говорила она, обмениваясь книксенами с девушками и их матерью.
— Ну что это?.. Бедная!.. — произнесла как бы и с чувством сожаления Катрин. — И как
вам не грех над такими вещами смеяться?..
Вы ужасный человек!.. Ужасный!
— Отчего
вы никогда
не приедете к нам обедать?.. На целый бы день?.. Я бы
вам, если хотите, спела.
— В чем же они состоят? Скажите!.. Я знаю, что
вы наблюдали за мной!.. — произнесла
не без некоторого кокетства Людмила.
— У
вас, — начал он после короткого молчания, — наипаче всего развита фантазия;
вы гораздо более способны прозревать и творить в области духа, чем в области видимого мира;
вы не склонны ни к домовитости, ни к хозяйству, ни к рукодельям.
— В человеке, кроме души, — объяснил он, — существует еще агент, называемый «Архей» — сила жизни, и вот
вы этой жизненной силой и продолжаете жить, пока к
вам не возвратится душа… На это есть очень прямое указание в нашей русской поговорке: «души она — положим, мать, сестра, жена, невеста —
не слышит по нем»… Значит, вся ее душа с ним, а между тем эта мать или жена живет физическою жизнию, — то есть этим Археем.
— Да я, мамаша, здесь, около
вас!.. — отозвалась неожиданно Сусанна, на всех, впрочем, балах старавшаяся стать поближе к матери, чтобы
не заставлять ту беспокоиться.
—
Не могу, я
вас боюсь, — отвечал он.
Я
Вам говорил, что всего удобнее человеку делать эти наблюдения в эпоху юности своей; но это
не воспрещается и еще паче того следует делать и в лета позднейшие, ибо о прежних наших действиях мы можем судить правильнее, чем о настоящих: за сегодняшний поступок наш часто заступается в нас та страсть, которая заставила нас проступиться, и наш разум, который согласился на то!..
— А
вам не жаль его будет? — спросил Ченцов.
— И что будто бы однажды пьяный сторож, который за печкой лежал, крикнул
вам: «Что ты, старый хрыч, тут бормочешь?», а
вы,
не расслышав и думая, что это богородица с
вами заговорила, откликнулись ей: «А-сь, мать-пресвятая богородица, а-сь?..» Правда?
— Эх, какой
вы, право!.. — снова воскликнул Ченцов. — Самого настоящего и хорошего
вы и
не узнали!.. Если бы меня масоны научили делать золото, я бы какие угодно им готов был совершить подвиги и произвести в себе внутреннее обновление.
— Ну, это, дядя,
вы ошибаетесь! — начал тот
не таким уж уверенным тоном. — Золота я и в царстве небесном пожелаю, а то сидеть там все под деревцами и кушать яблочки — скучно!.. Женщины там тоже, должно быть, все из старых монахинь…
Письмо мое
Вы немедля покажите вашей матери, и чтобы оно ни минуты
не было для нее тайно.
В случае, если ответ Ваш будет мне неблагоприятен,
не передавайте оного сами, ибо
Вы, может быть, постараетесь смягчить его и поумалить мое безумие, но пусть мне скажет его Ваша мать со всей строгостью и суровостью, к какой только способна ее кроткая душа, и да будет мне сие — говорю это, как говорил бы на исповеди — в поучение и назидание.
— Что за вздор такой:
не можете!.. Я
вас непременно приучу, — стоял на своем Ченцов.
—
Не были ли мы вместе с
вами под Бородиным? — начал сенатор, обращаясь к Марфину. — Фамилия ваша мне чрезвычайно знакома.
— И
не были ли
вы там ранены?.. Я припоминаю это по своей службе в штабе! — продолжал сенатор, желая тем, конечно, сказать любезность гостю.
— Это я знаю, — подхватил тот уклончиво, — но при этом я наслышан и о вашей полной независимости от чужих мнений:
вы никогда и никому
не бываете вполне подчинены!.. Такова, pardon, об
вас общая молва.
—
Не всегда,
не говорите этого,
не всегда! — возразил сенатор, все более и более принимая величавую позу. — Допуская, наконец, что во всех этих рассказах, как во всякой сплетне, есть малая доля правды, то и тогда раскапывать и раскрывать, как вот сами
вы говорите, такую грязь тяжело и, главное, трудно… По нашим законам человек, дающий взятку, так же отвечает, как и берущий.
— Крикун же
вы! — заметил он. — И чего же
вы будете еще требовать от Петербурга, — я
не понимаю!.. Из Петербурга меня прислали ревизовать вашу губернию и будут, конечно, ожидать результатов моей ревизии, которых пока никто и
не знает, ни даже я сам.
У Марфина вертелось на языке сказать: «
Не хитрите, граф,
вы знаете хорошо, каковы бы должны быть результаты вашей ревизии; но
вы опутаны грехом;
вы, к стыду вашему, сблизились с племянницей губернатора, и
вам уже нельзя быть между им и губернией судьей беспристрастным и справедливым!..»
—
Вы обвиняетесь в том, что при проезде через деревню Ветриху съели целый ушат капусты, — следовало бы договорить сенатору, но он
не в состоянии был того сделать и выразился так: — Издержали ушат капусты.
— Почему же на
вас такой извет? — сказал он, стараясь
не утратить некоторой строгости.
— Непременно со слов Крапчика! — подхватил сенатор. — Он, я
вам говорю, какой-то злой дух для меня!.. Все, что он мне ни посоветовал, во всем я оказываюсь глупцом!.. Я велю, наконец,
не пускать его к себе.
— Полноте, что за мелочи! — возразила она ему убеждающим и нежным тоном. — Кого и чего
вы опасаетесь? Если
не для дяди, так для меня заедемте к нему, — я есть хочу!
— Извольте, извольте!.. —
не выдержал долее граф. — Я для
вас готов быть у старика… Он, я знаю,
не так виноват, как говорят про него враги его.
— Но
вы в этом случае — поймите
вы — совершенно сходитесь в мнениях с сенатором, который тоже говорит, что я слишком спешу, и все убеждал меня, что Петербург достаточно уже облагодетельствовал нашу губернию тем, что прислал его к нам на ревизию; а я буду там доказывать, что господин граф
не годится для этого, потому что он плотоугодник и развратник, и что его, прежде чем к нам, следовало послать в Соловки к какому-нибудь монаху для напутствования и назидания.
— Всему этому только улыбнутся в Петербурге, — начал было губернский предводитель, но, заметив, что Марфин готов был вспетушиться, поторопился присовокупить: —
Вы только, пожалуйста,
не сердитесь и выслушайте меня, что я
вам доложу.
—
Вы об этом
не беспокойтесь! Все узнается по городским слухам подробно и с полною достоверностью, — за это я
вам ручаюсь, — и смотрите, что может произойти!..
Вы вашим влиянием вызвали ревизию над губернатором, а потом мы сообща, может быть, накличем острастку и на сенатора.
— Но позвольте, по крайней мере, мне послать сказать Катрин, что
вы здесь, а то она мне будет выговаривать, что я
не оповестил ее об
вас.
— Но как же
вы мне еще вчера сказали, что
не будете играть? — проговорила она Ченцову.
—
Вы ничего
не оставляете себе?
— Но на что же
вы играли, если
не имели денег? — проговорил он глухим голосом.
— А вот
вы на что играли, я
не знаю! — присовокупил он.
— А
не хотите ли
вы сыграть со мной в долг? — сказал он, видимо, сжигаемый неудержимою страстью к игре.
—
Не хочу я с
вами чокаться! — отказалась Катрин: голос ее был печален.
— Ах, я
не знаю, что
вы способны со мною сделать!.. — Я с женщинами обыкновенно делаю то, что они сами желают! — возразил Ченцов.
—
Вы полагаете? — спросил
не без самодовольства Ченцов.
— Я знаю, что похожа, но
не боюсь
вас!..