Неточные совпадения
— Вы далеко
не все слышали, далеко,
что я, например,
знаю про этих господ, сталкиваясь с ними, по моему положению, на каждом шагу, — подзадоривал его еще более губернский предводитель.
— Это черт
знает что такое! — почти кричал он. — Наши балы устраиваются
не для их кошачьих свиданий!.. Это пощечина всему обществу.
— В
чем же они состоят? Скажите!.. Я
знаю,
что вы наблюдали за мной!.. — произнесла
не без некоторого кокетства Людмила.
— А скажите,
что вот это такое? — заговорила она с ним ласковым голосом. — Я иногда, когда смотрюсь в зеркало, вдруг точно
не узнаю себя и спрашиваю: кто же это там, — я или
не я? И так мне сделается страшно,
что я убегу от зеркала и целый день уж больше
не загляну в него.
Про Антипа Ильича все
знали,
что аккуратности, кротости и богомолья он был примерного и, состоя тоже вместе с барином в масонстве, носил в оном звание титулярного члена [То есть члена, который
не в состоянии был платить денежных повинностей.
— Зачем? И пешком дойду, — возразил было Антип Ильич,
зная,
что барин очень скуп на лошадей; но на этот раз вышло
не то.
Егору Егорычу очень хотелось поскорее
узнать,
что велит ему сказать Людмила, и у него даже была маленькая надежда,
не напишет ли она ему письмо.
Антип Ильич решительно недоумевал, почему барин так разгневался и отчего тут бог
знает что могут подумать. Егор Егорыч с своей стороны также
не знал,
что ему предпринять. К счастию, вошел кучер.
— Крикун же вы! — заметил он. — И
чего же вы будете еще требовать от Петербурга, — я
не понимаю!.. Из Петербурга меня прислали ревизовать вашу губернию и будут, конечно, ожидать результатов моей ревизии, которых пока никто и
не знает, ни даже я сам.
От последней мысли своей губернский предводитель даже в лице расцвел, но Марфин продолжал хмуриться и сердиться. Дело в том,
что вся эта предлагаемая Крапчиком система выжидания и подглядывания за сенатором претила Марфину, и
не столько по исповедуемой им религии масонства, в которой он
знал,
что подобные приемы допускались, сколько по врожденным ему нравственным инстинктам: Егор Егорыч любил действовать лишь прямо и открыто.
— А вот вы на
что играли, я
не знаю! — присовокупил он.
Как бы
не зная,
что ему предпринять, он тоже вышел в маленькую гостиную и отнесся к дочери...
— Ах, я
не знаю,
что вы способны со мною сделать!.. — Я с женщинами обыкновенно делаю то,
что они сами желают! — возразил Ченцов.
— Я
знаю,
что похожа, но
не боюсь вас!..
Катрин проводила его до дверей передней, где справилась, есть ли у него лошадь, и когда
узнала,
что есть, то прошла в свою светлицу наверх, но заснуть долго
не могла: очень уж ее сначала рассердил и огорчил Ченцов, а потом как будто бы и порадовал!..
— Черт
знает что такое: душа неповинная!.. — воскликнул Ченцов. — А у меня так вот душа
не невинная, а винная!
Знаю, великий учитель,
что везде; но только
не близ Вас,
не в Вашем Вифлееме,
не в Вашей больнице, в которую я просил бы Вас взять меня в качестве доктора.
Gnadige Frau сомнительно покачала головой: она очень хорошо
знала,
что если бы Сверстов и нашел там практику, так и то, любя больше лечить или бедных, или в дружественных ему домах, немного бы приобрел; но, с другой стороны, для нее было несомненно,
что Егор Егорыч согласится взять в больничные врачи ее мужа
не иначе, как с жалованьем, а потому gnadige Frau, деликатная и честная до щепетильности, сочла для себя нравственным долгом посоветовать Сверстову прибавить в письме своем,
что буде Егор Егорыч хоть сколько-нибудь найдет неудобным учреждать должность врача при своей больнице, то, бога ради, и
не делал бы того.
— Я вам
не писала долго… потому это…
что ничего и
не знала… Людмила такая… сделалась последнее время… нелюдимка и странная!
— Ужасно больна! — сказала Людмила. — Я
не знаю,
что такое со мною: у меня головокружение… я ничего есть
не могу…
— Но я, ваше преосвященство, говоря откровенно, даже
не знаю хорошенько, в
чем и сама-то христовщина состоит, а между тем бы интересно было это для меня, — извините моей глупой любознательности.
— То-то-с, нынче, кажется, это невозможно, — проговорил губернский предводитель, — я вот даже слышал,
что у этого именно хлыста Ермолаева в доме бывали радения, на которые собиралось народу человек по сту; но чтобы происходили там подобные зверства — никто
не рассказывает, хотя, конечно, и то надобно сказать,
что ворота и ставни в его большущем доме, когда к нему набирался народ, запирались, и
что там творилось, никто из православных
не мог
знать.
— Благодарим за то! — ответил тот, проглотив залпом наперсткоподобную рюмочку; но Сверстов тянул шнапс медленно, как бы желая продлить свое наслаждение: он
знал,
что gnadige Frau
не даст ему много этого блага.
От всех этих картин на душе у Сверстова становилось необыкновенно светло и весело: он был истый великорусе; но gnadige Frau, конечно, ничем этим
не интересовалась, тем более,
что ее занимала и отчасти тревожила мысль о том, как их встретит Марфин, которого она так мало
знала…
Это gnadige Frau
не понравилось, и она даже заподозрила тут Егора Егорыча кое в
чем, так как
знала множество примеров,
что русские помещики, сколько на вид ни казались они добрыми и благородными, но с своими крепостными горничными часто бывают в неприличных и гадких отношениях.
— Дурно тут поступила
не девица, а я!.. — возразил Марфин. — Я должен был
знать, — продолжал он с ударением на каждом слове, —
что брак мне
не приличествует ни по моим летам, ни по моим склонностям, и в слабое оправдание могу сказать лишь то,
что меня
не чувственные потребности влекли к браку, а более высшие: я хотел иметь жену-масонку.
—
Что ж, вы боитесь,
что ли, за себя?.. Я опять вас
не узнаю!
— Да, а пока удержи твой язык хулить то,
чего ты
не знаешь!.. — поучал его тот.
— Но форму их жизни я
знаю, и она меня возмущает! — отстаивал себя доктор. — Вы вообразите,
что бы было, если б все люди обратились в аскетов?.. Род человеческий должен был бы прекратиться!.. Никто б ничего
не делал, потому
что все бы занимались богомыслием.
— Как, сударь,
не узнать, — отвечал тот добрым голосом, и оба они обнялись и поцеловались, но
не в губы, а по-масонски, прикладывая щеку к щеке, после
чего Антип Ильич, поклонившись истово барину своему и гостю, ушел.
—
Знаю,
что не ничтожен, но мне-то он
не по моему душевному настроению, — ответил тот с тоской в голосе.
— Я думала,
что не один черт, а и вы это
знаете, — проговорила Катрин, явно желая сказать отцу дерзость.
Говоря это, Катрин очень хорошо
знала,
что укорить отца в жадности к деньгам — значило нанести ему весьма чувствительный удар, так как Крапчик, в самом деле дрожавший над каждою копейкой, по наружности всегда старался представить из себя человека щедрого и чуть-чуть только
что не мота.
— Я
не знаю,
что такое шулер и
не шулер, — проговорила, гордо сложив руки на груди, Катрин, — но я слышала сама,
что вы приказывали принести вина, когда Ченцов и без того уже был пьян.
—
Не знаю-с,
что известно графу, но я на днях уезжаю в Петербург и буду там говорить откровенно о положении нашей губернии и дворянства, — сказал сей последний в заключение и затем, гордо подняв голову, вышел из залы.
Началось прощание; первые поцеловались обе сестры; Муза, сама
не пожелавшая, как мы
знаем, ехать с сестрой к матери,
не выдержала, наконец, и заплакала; но
что я говорю: заплакала! — она зарыдала на всю залу, так
что две горничные кинулись поддержать ее; заплакала также и Сусанна, заплакали и горничные; даже повар прослезился и, подойдя к барышням, поцеловал руку
не у отъезжающей Сусанны, а у Музы; старушка-монахиня неожиданно вдруг отмахнула скрывавшую ее дверь и начала всех благословлять обеими руками, как — видала она — делает это архиерей.
Перед тем как Рыжовым уехать в Москву, между матерью и дочерью, этими двумя кроткими существами, разыгралась страшная драма, которую я даже
не знаю, в состоянии ли буду с достаточною прозрачностью и силою передать: вскоре после сенаторского бала Юлия Матвеевна совершенно случайно и без всякого умысла, но тем
не менее тихо, так
что не скрипнула под ее ногой ни одна паркетинка, вошла в гостиную своего хаотического дома и увидала там,
что Людмила была в объятиях Ченцова.
Сколь ни тяжело было таковое решение для нее, но она утешала себя мыслью,
что умерший супруг ее, обретавшийся уж, конечно, в раю и все ведавший,
что на земле происходит,
не укорит ее, несчастную,
зная, для
чего и для какой цели продавался его подарок.
Как ожидала Юлия Матвеевна, так и случилось: Ченцов,
узнав через весьма короткое время,
что Рыжовы уехали в Москву,
не медлил ни минуты и ускакал вслед за ними. В Москве он недель около двух разыскивал Рыжовых и, только уж как-то через почтамт добыв их адрес, явился к ним. Юлия Матвеевна, зорко и каждодневно поджидавшая его, вышла к нему и по-прежнему сурово объявила,
что его
не желают видеть.
— Мне Егор Егорыч говорил, — а ты
знаешь, как он любил прежде Ченцова, —
что Валерьян — погибший человек: он пьет очень… картежник безумный, и
что ужасней всего, — ты, как девушка, конечно,
не понимаешь этого, — он очень непостоянен к женщинам: у него в деревне и везде целый сераль. [Сераль — дворец и входящий в него гарем в восточных странах.]
— Фамилии его я
не знаю; но это, я вам скажу, такой мужчина,
что я молодцеватее и красивее его
не встречала.
—
Не знаю, — отвечала Людмила, — он приезжал тут; но я ему сказала,
что не могу больше видаться с ним.
—
Знаю и понимаю это! — подхватила адмиральша, обрадованная,
что Сусанна согласно с нею смотрит. — Ты вообрази одно: он давно был благодетелем всей нашей семьи и будет еще потом, когда я умру, а то на кого я вас оставлю?.. Кроме его —
не на кого!
Адмиральша и обе ее дочери невольно заинтересовались рассказом капитана, да и Егор Егорыч очутился в странном положении: рассказ этот он давно
знал и почти верил в фактическую возможность его; но капитан рассказал это так невежественно,
что Егор Егорыч
не выдержал и решился разъяснить этот случай посерьезнее.
Когда от Рыжовых оба гостя их уехали, Людмила ушла в свою комнату и до самого вечера оттуда
не выходила: она сердилась на адмиральшу и даже на Сусанну за то,
что они,
зная ее положение, хотели, чтобы она вышла к Марфину; это казалось ей безжалостным с их стороны, тогда как она для долга и для них всем, кажется,
не выключая даже Ченцова, пожертвовала.
— И я
не знаю, как это у них произойдет, — продолжала Миропа Дмитриевна, — здесь ли?..
Что будет мне очень неприятно, потому
что, сами согласитесь, у меня в доме девушка производит на свет ребенка!.. Другие, пожалуй, могут подумать,
что я тут из корыстных целей чем-нибудь способствовала…
—
Что прислуга?.. Они
не понимают ничего!.. — отозвался майор и затем, подумав немного, присовокупил: — Мне иногда,
знаете, когда бывает очень грустно, приходит на мысль идти в монахи.
Адмиральша, Сусанна и майор перешли в квартиру Миропы Дмитриевны и разместились там, как всегда это бывает в минуты катастроф, кто куда попал: адмиральша очутилась сидящей рядом с майором на диване и только
что не склонившею голову на его плечо, а Сусанне, севшей вдали от них и бывшей, разумеется, бог
знает до
чего расстроенною, вдруг почему-то кинулись в глаза чистота, порядок и даже щеголеватость убранства маленьких комнат Миропы Дмитриевны: в зальце, например, круглый стол, на котором она обыкновенно угощала карабинерных офицеров чаем, был покрыт чистой коломянковой салфеткой; а про гостиную и говорить нечего:
не говоря о разных красивых безделушках, о швейном столике с всевозможными принадлежностями, там виднелось литографическое и разрисованное красками изображение Маврокордато [Маврокордато Александр (1791—1865) — греческий патриот, организатор восстания в Миссолонги (1821).], греческого полководца, скачущего на коне и с рубящей наотмашь саблей.
— Непременно, завтра же! — поспешно проговорил тот. — Одно несчастье,
что Карл Павлыч ведет чересчур артистическую жизнь… Притом так занят разными заказами и еще более того замыслами и планами о новых своих трудах,
что я
не знаю, когда он возьмется это сделать!
Между тем бестактная ошибка его заметно смутила Федора Иваныча и Сергея Степаныча, которые оба
знали это обстоятельство, и потому они одновременно взглянули на князя, выражение лица которого тоже было
не совсем довольное, так
что Сергей Степаныч нашел нужным заметить Крапчику...