Неточные совпадения
— Это, конечно, на вашем месте сделал бы
то же самое каждый, — поспешил вывернуться губернский предводитель, — и я изъявляю только мое опасение касательно
того,
чтобы враги наши
не воспользовались вашей откровенностью.
— Да я, мамаша, здесь, около вас!.. — отозвалась неожиданно Сусанна, на всех, впрочем, балах старавшаяся стать поближе к матери,
чтобы не заставлять
ту беспокоиться.
Марфин сначала вспыхнул, а потом сильно нахмурился; Ченцов
не ошибся в расчете: Егору Егорычу более всего был тяжел разговор с племянником о масонстве, ибо он в этом отношении считал себя много и много виноватым; в дни своих радужных чаяний и надежд на племянника Егор Егорыч предполагал образовать из него искреннейшего, душевного и глубоко-мысленного масона; но, кроме
того духовного восприемства, думал сделать его наследником и всего своего материального богатства, исходатайствовав вместе с
тем,
чтобы к фамилии Ченцов была присоединена фамилия Марфин по
тому поводу, что Валерьян был у него единственный родственник мужского пола.
Старуха-адмиральша и все ее дочери встречали обыкновенно этих, иногда очень запоздавших, посетителей, радушно, и барышни сейчас же затевали с ними или танцы, или разные petits jeux [светские игры (франц.).], а на святках так и жмурки, причем Сусанна краснела донельзя и больше всего остерегалась,
чтобы как-нибудь до нее
не дотронулся неосторожно кто-либо из молодых людей; а
тем временем повар Рыжовых, бывший постоянно к вечеру пьян, бежал в погребок и мясные лавки, выпрашивал там, по большей части в долг, вина и провизии и принимался стряпать ужин.
— Очень
не скоро!.. Сначала я был совершенно хром, и уж потом, когда мы гнали назад Наполеона и я следовал в арьергарде за армией, мне в Германии сказали, что для
того,
чтобы воротить себе ногу, необходимо снова ее сломать… Я согласился на это… Мне ее врачи сломали, и я опять стал с прямой ногой.
Сенатор выскочил из саней первый, и в
то время, как он подавал руку Клавской,
чтобы высадить ее, мимо них пронесся на своей тройке Марфин и сделал вид, что он
не видал ни сенатора, ни Клавской.
Те тоже как будто бы
не заметили его.
О, сколько беспокойств и хлопот причинил старушке этот вывоз дочерей: свежего, нового бального туалета у барышень
не было, да и денег,
чтобы сделать его,
не обреталось; но привезти на такой блестящий бал, каковой предстоял у сенатора, молодых девушек в
тех же платьях, в которых они являлись на нескольких балах, было бы решительно невозможно, и бедная Юлия Матвеевна, совсем почти в истерике, объездила всех местных модисток, умоляя их сшить дочерям ее наряды в долг; при этом сопровождала ее одна лишь Сусанна, и
не ради туалета для себя, а ради
того,
чтобы Юлия Матвеевна как-нибудь
не умерла дорогой.
— То-то-с, нынче, кажется, это невозможно, — проговорил губернский предводитель, — я вот даже слышал, что у этого именно хлыста Ермолаева в доме бывали радения, на которые собиралось народу человек по сту; но
чтобы происходили там подобные зверства — никто
не рассказывает, хотя, конечно, и
то надобно сказать, что ворота и ставни в его большущем доме, когда к нему набирался народ, запирались, и что там творилось, никто из православных
не мог знать.
— Но согласитесь, ваше преосвященство, после всего
того, что я имел счастие слышать от вас, —
не прав ли я был, требуя от земской полиции и от духовенства,
чтобы они преследовали обе эти секты? Что это такое? Что-то сверхъестественное, нечеловеческое? — вопрошал уже авторитетным тоном Крапчик.
Родившись и воспитавшись в чистоплотной немецкой семье и сама затем в высшей степени чистоплотно жившая в обоих замужествах, gnadige Frau чувствовала невыносимое отвращение и страх к тараканам, которых, к ужасу своему, увидала в избе Ивана Дорофеева многое множество, а потому нетерпеливо желала поскорее уехать; но доктор, в силу изречения, что блажен человек, иже и скоты милует,
не торопился, жалея лошадей, и стал беседовать с Иваном Дорофеевым, от которого непременно потребовал,
чтобы тот сел.
Тут gnadige Frau сочла нужным сказать несколько слов от себя Егору Егорычу, в которых
не совсем складно выразила, что хотя она ему очень мало знакома, но приехала с мужем, потому что
не расставаться же ей было с ним, и что теперь все ее старания будут направлены на
то,
чтобы нисколько и ничем
не обременить великодушного хозяина и быть для него хоть чем-нибудь полезною.
За ужином Егор Егорыч по своему обыкновению, а gnadige Frau от усталости — ничего почти
не ели, но зато Сверстов все ел и все выпил, что было на столе, и, одушевляемый радостью свидания с другом, был совершенно
не утомлен и нисколько
не опьянел. Gnadige Frau скоро поняла, что мужу ее и Егору Егорычу желалось остаться вдвоем,
чтобы побеседовать пооткровеннее, а потому, ссылаясь на
то, что ей спать очень хочется, она попросила у хозяина позволения удалиться в свою комнату.
Егор Егорыч промолчал на это. Увы, он никак уж
не мог быть
тем, хоть и кипятящимся, но все-таки смелым и отважным руководителем, каким являлся перед Сверстовым прежде, проповедуя обязанности христианина, гражданина, масона. Дело в
том, что в душе его ныне горела иная, более активная и, так сказать, эстетико-органическая страсть, ибо хоть он говорил и сам верил в
то, что желает жениться на Людмиле,
чтобы сотворить из нее масонку, но красота ее была в этом случае все-таки самым могущественным стимулом.
— Это все
то, да
не то! — начал он, поднимая свою голову. — Мне прежде всего следует сделаться аскетом, человеком
не от мира сего, и разобраться в своем душевном сундуке,
чтобы устроить там хоть мало-мальский порядок.
Способ для
того такой: вы объезжайте всех соседних подрядчиков, которые вот именно великим постом подряжают рабочих и выдают им задатки, и объявите им,
чтобы крестьянам моим, на которых у меня числится недоимка, они денег на руки
не выдавали, а вручали бы их вам; если же подрядчики
не сделают
того, вы
не выдавайте недоимщикам паспортов.
— Любопытно бы было видеть эту инструкцию, — сказал насмешливо Крапчик, — но, кроме
того, слух слуху рознь. Это уж я говорю
не как помещик, а как губернский предводитель дворянства: назначать неосмотрительно дознания по этого рода делам значит прямо вызывать крестьян на бунт против помещиков, а это я
не думаю,
чтобы было приятно государю.
Крапчик изготовил Егору Егорычу весьма длинное послание, в котором,
не упоминая о своих личных неприятностях, описал другие действия сенатора и описал их в ужасающем виде, заклиная и умоляя Егора Егорыча немедленно приехать в губернский город с
тем,
чтобы писать и действовать сообща!
— Я никак
не вру, потому что с
того и начал, что
не утверждаю, правда это или нет! — возразил
тот спокойно. — И потом, как же мне прикажете поступать? Сами вы требуете,
чтобы я передал вам
то, что слышал, и когда я исполнил ваше желание, — вы на меня же кидаетесь!
— Хоть князю, по крайней мере, напишите, — произнес покорным голосом Крапчик, — и главная моя просьба в
том,
чтобы вы,
не откладывая времени, теперь же это сделали; а
то при ваших хлопотах и тревогах, пожалуй, вы забудете.
Егор Егорыч, стоявший по-прежнему у фортепьяно в несколько рисующейся позе и тоже с давно текущими по щекам слезами, торопливо подошел к Сусанне и,
не допустив,
чтобы она еще более
не расстроилась, проститься с полусумасшедшей теткой, повел ее в переднюю, надел на нее салоп, капор и, посадив в повозку, вскочил вслед за
тем и сам туда.
— Что уж мне беречь себя! — полувоскликнула старушка. — Вы бы только были счастливы, вот о чем каждоминутно молитва моя! И меня теперь
то больше всего тревожит, — продолжала она глубокомысленным тоном, — что Людмила решительно
не желает,
чтобы Егор Егорыч бывал у нас; а как мне это сделать?..
— Мамаша очень желает написать ему,
чтобы он приехал к нам, а
то он, боясь тебя беспокоить, вероятно, совсем
не будет у нас бывать, — докончила она.
Сусанна с удовольствием исполнила просьбу матери и очень грамотным русским языком, что в
то время было довольно редко между русскими барышнями, написала Егору Егорычу, от имени, конечно, адмиральши,
чтобы он завтра приехал к ним:
не руководствовал ли Сусанною в ее хлопотах,
чтобы Егор Егорыч стал бывать у них, кроме рассудительности и любви к своей семье, некий другой инстинкт — я
не берусь решать, как, вероятно,
не решила бы этого и она сама.
Когда от Рыжовых оба гостя их уехали, Людмила ушла в свою комнату и до самого вечера оттуда
не выходила: она сердилась на адмиральшу и даже на Сусанну за
то, что они, зная ее положение, хотели,
чтобы она вышла к Марфину; это казалось ей безжалостным с их стороны, тогда как она для долга и для них всем, кажется,
не выключая даже Ченцова, пожертвовала.
— Людмила опять
не хочет,
чтобы Егор Егорыч бывал у нас? — спросила она тревожным голосом Сусанну, когда
та вышла от сестры.
Вместе с господином своим ехал также и Антип Ильич, помещавшийся рядом с кучером на козлах. Эта мода,
чтобы лакеи
не тряслись на запятках, а сидели с кучером, только еще начинала входить, и Егор Егорыч один из первых ею воспользовался, купив себе для
того новый экипаж с широчайшими козлами.
Кроме
того, она держала кур с беспощадно остриженными крыльями,
чтобы они
не залетали в садик, держала несколько индеек, петух которых постоянно расхаживал у нее на дворе с налитыми кровью балаболками над носом, и, наконец, в дальнем хлевушке провизгивал по временам юный поросенок, купленный Миропою Дмитриевною для домашнего откорма в последнее воскресенье недели православия, — вообще, надобно отдать честь Миропе Дмитриевне, она была опытная, расчетливая и умная хозяйка.
Под влиянием всего этого Миропа Дмитриевна сама уж хорошенько
не помнит, как пододвинула к майору стакан с чаем, как крикнула проходившей по двору Агаше,
чтобы та принесла из комнат четверку Жукова табаку и трубку.
Крапчик, хотя прежде и слыхал от Егора Егорыча, что князь был очень благосклонен к
тому, но
чтобы они до такой степени были между собою близки и дружны, Петр Григорьич даже
не подозревал, и потому немедленно же поспешил рассыпаться с своей стороны тоже в похвалах Марфину, льстя вместе с
тем и князю...
— С губернатором, — продолжал Петр Григорьич: — граф больше
не видится; напротив
того, он недавно заезжал к дочери моей, непременно потребовал,
чтобы она его приняла, был с нею очень любезен, расспрашивал об вас и обо мне и сказал, что он с нетерпением ждет нашего возвращения, потому что мы можем быть полезны ему советами. Из всего этого ясно видно, что нахлобучка его сиятельству из Петербурга была сильная.
— А что, Егор Егорыч, я давно хотел вас попросить об одной вещи:
не можете ли вы замолвить за меня словцо Михаилу Михайлычу и министру внутренних дел, — который, конечно, так же вас уважает, как и весь Петербург, —
чтобы, когда участь нашего губернатора будет окончательно решена,
то на место его назначить меня?
Егор Егорыч,
не спавший после
того всю ночь, только к утру почувствовал, как он много оскорбил Крапчика, и потому пошел было к нему в нумер,
чтобы попросить у него извинения; но ему сказали, что господин Крапчик еще в ночь уехал совсем из Петербурга. Егор Егорыч, возвратясь к себе, сильно задумался.
— Насчет здоровья, я
не думаю,
чтобы нам, военным, было вредно плотно поесть: как прошагаешь в день верст пятнадцать, так и
не почувствуешь даже, что ел; конечно, почитать что-нибудь
не захочешь, а скорей бы спать после
того.
Сделал он это затем,
чтобы, расплачиваясь с рабочими,
не ошибиться как-нибудь, и когда
те получали от него плату,
то каждый должен был шепнуть Адонираму свое наименование, сообразно которому он и выдавал, что следовало.
Несчастный Адонирам бросился спасаться, но едва он успел кинуть в колодезь золотой священный треугольник,
чтобы он
не достался кому-либо из непосвященных, как был встречен у восточных ворот Амру, которому он тоже
не открыл слова мастера и был им за
то заколот насмерть циркулем.
— Это я предчувствовала еще прежде, что меня и вызвало на нескромность, — продолжала gnadige Frau с чувством, — и я теперь прошу вас об одном:
чтобы вы ни родным вашим, ни друзьям, ни знакомым вашим
не рассказывали
того, что от меня услышите!.. Даже Егору Егорычу
не говорите, потому что это может быть ему неприятно.
— Помеха есть!.. Ты забываешь, — возразила ему предусмотрительная gnadige Frau, — что для
того,
чтобы быть настоящей масонкой,
не на словах только, надо вступить в ложу, а где нынче ложа?
— Значит, все и кончено! — воскликнул доктор, хлопнув при этом еще рюмку водки, к чему он всегда прибегал, когда его что-либо приятное или неприятное поражало, и gnadige Frau на этот раз
не выразила в своих глазах неудовольствия, понимая так, что дело, о котором шла речь, стоило
того,
чтобы за успех его лишнее выпить!..
Беру смелость напомнить Вам об себе: я старый Ваш знакомый, Мартын Степаныч Пилецкий, и по воле божией очутился нежданно-негаданно в весьма недалеком от Вас соседстве — я гощу в усадьбе Ивана Петровича Артасьева и несколько дней
тому назад столь сильно заболел, что едва имею силы начертать эти немногие строки, а между
тем, по общим слухам, у Вас есть больница и при оной искусный и добрый врач.
Не будет ли он столь милостив ко мне,
чтобы посетить меня и уменьшить хоть несколько мои тяжкие страдания.
— Нет! — отвергнул решительным тоном Егор Егорыч. —
Не говоря уже о
том, что большая часть из них
не имеет ничего общего с нами, но даже и такие, у которых основания их вероучения тожественны с масонством, и
те, если бы воззвать к ним, потребуют,
чтобы мы сделались ими, а
не они нами.
Gnadige Frau больше всего поразили глаза Андреюшки — ясные, голубые,
не имеющие в себе ни малейшего оттенка помешательства, напротив, очень умные и как бы в душу вам проникающие; а доктор глядел все на цепь; ему очень хотелось посмотреть под мышки Андреюшке,
чтобы удостовериться, существуют ли на них если
не раны,
то, по крайней мере, мозоли от тридцатилетнего прикосновения к ним постороннего твердого тела.
Плакала, слушая эту проповедь, почти навзрыд Сусанна; у Егора Егорыча также текли слезы; оросили они и глаза Сверстова, который нет-нет да и закидывал свою курчавую голову назад; кого же больше всех произнесенное отцом Василием слово вышибло, так сказать, из седла, так это gnadige Frau, которая перед
тем очень редко видала отца Василия, потому что в православную церковь она
не ходила, а когда он приходил в дом,
то почти
не обращала на него никакого внимания; но тут, увидав отца Василия в золотой ризе, с расчесанными седыми волосами, и услыхав, как он красноречиво и правильно рассуждает о столь возвышенных предметах, gnadige Frau пришла в несказанное удивление, ибо никак
не ожидала,
чтобы между русскими попами могли быть такие светлые личности.
Предав с столь великим почетом тело своего патрона земле, молодой управляющий снова явился к начальнику губернии и доложил
тому, что единственная дочь Петра Григорьича, Катерина Петровна Ченцова, будучи удручена горем и поэтому
не могшая сама приехать на похороны, поручила ему почтительнейше просить его превосходительство,
чтобы все деньги и бумаги ее покойного родителя он приказал распечатать и дозволил бы полиции, совместно с ним, управляющим, отправить их по почте к госпоже его.
— Катрин, я непременно желаю,
чтобы Василий Иваныч обедал с нами; он
не лакей наш и обедает там где-то, я и
не знаю…
тем больше, что теперь он чиновник даже и — что важней всего — нужнейший нам человек!
Не для услады своей и читателя рассказывает все это автор, но по правдивости бытописателя, ибо картина человеческой жизни представляет
не одни благоухающие сердечной чистотой светлые образы, а большею частию она кишит фигурами непривлекательными и отталкивающими, и в
то же время кто станет отрицать, что на каждом авторе лежит неотклонимая обязанность напрягать все усилия,
чтобы открыть и в неприглядной группе людей некоторые, по выражению Егора Егорыча, изящные душевные качества, каковые, например, действительно и таились в его племяннике?
— Ну, а я так нет!.. Я
не таков! — возразил, смеясь, Ченцов. —
Не знаю, хорошее ли это качество во мне или дурное, но только для меня без препятствий, без борьбы, без некоторых опасностей, короче сказать, без
того,
чтобы это был запрещенный, а
не разрешенный плод, женщины
не существует: всякая из них мне покажется тряпкой и травою безвкусной, а с женою, вы понимаете, какие же могут быть препятствия или опасности?!.
«Мартын Степаныч; теперь уже возвратившийся ко мне в город, — объяснял в своем письме Артасьев, — питает некоторую надежду уехать в Петербург, и дай бог,
чтобы это случилось, а
то положение сего кроткого старца посреди нас печально: в целом городе один только я приютил его; другие же лица бежали от него, как от зачумленного, и почти вслух восклицали: «он сосланный, сосланный!..», — и никто
не спросил себя, за что же именно претерпевает наказание свое Мартын Степаныч?
— Этому браку, я полагаю, есть другая причина, — продолжал Егор Егорыч, имевший, как мы знаем, привычку всегда обвинять прежде всего самого себя. — Валерьян, вероятно, промотался вконец, и ему, может быть, есть было нечего, а я
не подумал об этом. Но и
то сказать, — принялся он далее рассуждать, — как же я мог это предотвратить? Валерьян, наделав всевозможных безумств,
не писал ко мне и
не уведомлял меня о себе ни единым словом, а я
не бог,
чтобы мне все ведать и знать!
Оно иначе и быть
не могло, потому что во дни невзгоды, когда Аггей Никитич оставил военную службу, Миропа Дмитриевна столько явила ему доказательств своей приязни, что он считал ее за самую близкую себе родню: во-первых, она настоятельно от него потребовала,
чтобы он занял у нее в доме
ту половину, где жила адмиральша, потом,
чтобы чай, кофе, обед и ужин Аггей Никитич также бы получал от нее, с непременным условием впредь до получения им должной пенсии
не платить Миропе Дмитриевне ни копейки.
— Да так, случайно! — отвечал опешенный этим вопросом Аггей Никитич, так как он вовсе
не случайно это сделал, а
чтобы отклонить Миропу Дмитриевну от
того разговора, который бы собственно она желала начать и которого Аггей Никитич побаивался. — Мне пришлось раз видеть этого Канарского в одном польском доме, — продолжал он рассказывать, — только
не под его настоящей фамилией, а под именем Януша Немрава.