Неточные совпадения
Валерьян был принят в число братьев, но этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до того показался ему глуп и смешон, что он на другой же день стал рассказывать в разных обществах, как с него снимали не один, а оба сапога, как распарывали брюки, надевали ему на глаза совершенно темные очки,
водили его через камни и ямины, пугая, что это горы и пропасти, приставляли
к груди его циркуль и шпагу, как потом ввели в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже на голову, заставляли его кланяться в ноги великому мастеру, который при этом, в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
— Поди,
отвези это письмо…
к Людмиле Николаевне… и отдай его ей в руки, — проговорил Егор Егорыч с расстановкой и покраснев в лице до ушей.
— Мне, во времена моей еще ранней юности, — продолжал владыко, — мы ведь, поповичи, ближе живем
к народу, чем вы, дворяне; я же был бедненький сельский семинарист, и нас, по обычаю, целой ватагой
возили с нашей вакации в училище в город на лодке, и раз наш кормчий вечером пристал
к одной деревне и всех нас
свел в эту деревню ночевать
к его знакомому крестьянину, и когда мы поели наших дорожных колобков, то были уложены спать в небольшой избенке вповалку на полу.
В донесении этом управляющий прежде всего объяснил, что недоимка с крестьян им почти вся собрана, а затем следовало довольно неприятное известие, что на днях, по чьему-то безымянному доносу,
к ним в имение приезжала земская полиция, в сопровождении сенаторского чиновника, делать дознания о злоупотреблениях будто бы господином Крапчиком помещичьей власти, но что он, управляющий,
водя крестьян
к допросам, строго воспрещал им что-либо показывать на господина, угрожая, в противном случае, ссылкою на поселение, и что вследствие этого никто из крестьян ничего не показал в подтверждение доноса.
Подъезжая
к Москве, Егор Егорыч стал рассуждать, как ему поступить:
завезти ли только Сусанну
к матери, или вместе с ней и самому зайти? То и другое как-то стало казаться ему неловким, так что он посоветовался с Сусанной.
Когда молодой человек, отпущенный, наконец, старым камердинером, вошел в залу, его с оника встретила Муза, что было и не мудрено, потому что она целые дни
проводила в зале под предлогом якобы игры на фортепьяно, на котором, впрочем, играла немного и все больше смотрела в окно, из которого далеко было видно, кто едет по дороге
к Кузьмищеву.
Он с приставленною
к груди вашей шпагою
водит вас по ужасному полу, нарочно изломанному и перековерканному, и тут же объясняет, что так мы странствуем в жизни: прошедшее для нас темно, будущее неизвестно, и мы знаем только настоящее, что шпага, приставленная
к груди, может вонзиться в нее, если избираемый сделает один ложный шаг, ибо он не видит пути, по которому теперь идет, и не может распознавать препятствий, на нем лежащих.
Милорадович показал это письмо государю, и Александр Павлович по этому поводу написал старику собственноручно, что в обществе госпожи Татариновой ничего нет такого, что
отводило бы людей от религии, а, напротив того, учение ее может сделать человека еще более привязанным
к церкви.
Весь следующий день Егор Егорыч
провел, запершись в своей комнате, и только
к вечеру спросил чаю с хлебом и затем снова заперся. Вероятно, он этот день
провел в умном делании, потому что сидел неподвижно на своем кресле и, держа свою руку под ложечкой, потом все более и более стал поднимать глаза
к небу и, видимо, одушевлялся.
Я тоже в усадьбу-то прибрела
к вечеру, прямо прошла в людскую и думала, что и в дом меня
сведут, однако-че говорят, что никаких странниц и богомолок от господ есть приказание не принимать, и так тут какая-то старушонка плеснула мне в чашку пустых щей; похлебала я их, и она спать меня на полати услала…
— Изволь, скажу! Ты-то вот не видел, а я заметила, что она ажно в спину тебе смотрит, как ты отвернешься от нее, а как повернулся
к ней, сейчас глаза в сторону и
отведет.
Затем они обнялись и расцеловались самым искренним образом, а потом Углаков, распив с тетенькой на радости еще полбутылочку шампанского,
завез ее домой, а сам направился
к Марфиным, акибы на дежурство, но в то же время с твердой решимостью добиться от Сусанны Николаевны ответа: любит ли она его сколько-нибудь, или нет.
— Ты, мой ангел,
завези меня
к Углакову! Мне нужно с ним повидаться.
Когда они вышли от министра, то прежде всего, точно вырвавшись из какого-нибудь душного места, постарались вздохнуть поглубже чистым воздухом, и Егор Егорыч хотел было потом
свезти доктора еще
к другому важному лицу — Сергею Степанычу, но старый бурсак уперся против этого руками и ногами.
— Александр Яковлич пишет, что нежно любимый им Пьер возвратился в Москву и страдает грудью, а еще более того меланхолией, и что врачи ему предписывают
провести нынешнее лето непременно в деревне, но их усадьба с весьма дурным климатом; да и живя в сообществе одной только матери, Пьер, конечно, будет скучать, а потому Александр Яковлич просит, не позволим ли мы его милому повесе приехать
к нам погостить месяца на два, что, конечно, мы позволим ему с великою готовностью.
— Тогда вот что мы сделаем! — начал Егор Егорыч. — Monsieur Терхов, — обратился он потом
к гегелианцу, — вы
сведите мою жену на эту церемонию, а я устал и поеду домой.
Они никого не видели, ни о чем не слыхали и только иногда по темным вечерам прокатывались в дрожках Аггея Никитича по городу, причем однажды он уговорил Марью Станиславовну заехать
к нему на квартиру, где
провел ее прямо в свой кабинет, в котором были развешаны сохраняемые им еще изображения красивых женщин.
— Если вы, ваше благородие, будете шляться
к нам, так вас велено
свести вон тут недалеко
к господину обер-полицеймейстеру, — сказал он, внушительно показав пальцем Янгуржееву на обер-полицеймейстерское крыльцо.
Введя Аггея Никитича в свою квартиру, Лябьев прямо
провел его
к Музе Николаевне и объяснил ей, что это господин Зверев, друг Егора Егорыча.
Музе Николаевне пришлось ехать в Кузьмищево, конечно, мимо знакомой нам деревни Сосунцы, откуда повез ее тоже знакомый нам Иван Дорофеев, который уже не торговлей занимался, а
возил соседних бар, купцов, а также переправлял в Петербург по зимам сало, масло, мед, грибы и от всего этого, по-видимому, сильно раздышался:
к прежней избе он пристроил еще другую — большую; обе они у него были обшиты тесом и выкрашены на деревенский, разумеется, вкус, пестровато и глуповато, но зато краска была терта на чудеснейшем льняном масле и блестела, как бы покрытая лаком.
Сверстов понял его и встал на четвереньки; мгновенно же на спину
к нему влезли маленький Лябьев, два дворовые мальчика и девочка, которая была посмелее. Сверстов
провез их кругом всей залы и, наконец, в свою очередь, скомандовал им: «Долой!» Дети соскочили с него и все-таки побежали было за ним, но он им сказал...