Неточные совпадения
— Через неделю
же, как приехал!.. Заранее
это у них было придумано и подготовлено, — произнес тот несколько язвительным голосом.
— Мое нетерпение, ей-богу, так велико, — начал он полушепотом и заискивающим голосом, — что я умолял бы вас теперь
же сообщить мне
эти известия.
—
Это, конечно, на вашем месте сделал бы то
же самое каждый, — поспешил вывернуться губернский предводитель, — и я изъявляю только мое опасение касательно того, чтобы враги наши не воспользовались вашей откровенностью.
— Прекрасно-с, я согласен и с
этим! — снова уступил предводитель. — Но как
же тут быть?.. Вы вот можете оставаться масоном и даже открыто говорить, что вы масон, — вы не служите!.. Но как
же мне в
этом случае поступить? — заключил он, как бы в форме вопроса.
Зачем все
это и для чего?» — спрашивал он себя, пожимая плечами и тоже выходя чрез коридор и кабинет в залу, где увидал окончательно возмутившую его сцену: хозяин униженно упрашивал графа остаться на бале хоть несколько еще времени, но тот упорно отказывался и отвечал, что
это невозможно, потому что у него дела, и рядом
же с ним стояла мадам Клавская, тоже, как видно, уезжавшая и объяснявшая свой отъезд тем, что она очень устала и что ей не совсем здоровится.
Дамы тоже были немало поражены: одни пожимали плечами, другие тупились, третьи переглядывались значительными взглядами, хотя в то
же время — нельзя
этого утаить — многие из них сделали бы с величайшим удовольствием то, что сделала теперь Клавская.
— А скажите, что вот
это такое? — заговорила она с ним ласковым голосом. — Я иногда, когда смотрюсь в зеркало, вдруг точно не узнаю себя и спрашиваю: кто
же это там, — я или не я? И так мне сделается страшно, что я убегу от зеркала и целый день уж больше не загляну в него.
Остроумно придумывая разные фигуры, он вместе с тем сейчас
же принялся зубоскалить над Марфиным и его восторженным обожанием Людмилы, на что она не без досады возражала: «Ну, да, влюблена, умираю от любви к нему!» — и в то
же время взглядывала и на стоявшего у дверей Марфина, который, опершись на косяк, со сложенными, как Наполеон, накрест руками, и подняв, по своей манере, глаза вверх, весь был погружен в какое-то созерцательное состояние; вылетавшие по временам из груди его вздохи говорили, что у него невесело на душе; по-видимому, его более всего возмущал часто раздававшийся громкий смех Ченцова, так как каждый раз Марфина при
этом даже подергивало.
Но он, разумеется, не замедлил отогнать от себя
это ощущение и у гостиницы Архипова, самой лучшей и самой дорогой в городе, проворно соскочив с облучка и небрежно проговорив косой даме «merci», пошел, молодцевато поматывая головой, к парадным дверям своего логовища, и думая в то
же время про себя: «Вот дур-то на святой Руси!..
Валерьян был принят в число братьев, но
этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до того показался ему глуп и смешон, что он на другой
же день стал рассказывать в разных обществах, как с него снимали не один, а оба сапога, как распарывали брюки, надевали ему на глаза совершенно темные очки, водили его через камни и ямины, пугая, что
это горы и пропасти, приставляли к груди его циркуль и шпагу, как потом ввели в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже на голову, заставляли его кланяться в ноги великому мастеру, который при
этом, в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
Разговор затем на несколько минут приостановился; в Ченцове тоже происходила борьба: взять деньги ему казалось на
этот раз подло, а не взять — значило лишить себя возможности существовать так, как он привык существовать. С ним, впрочем, постоянно встречалось в жизни нечто подобное. Всякий раз, делая что-нибудь, по его мнению, неладное, Ченцов чувствовал к себе отвращение и в то
же время всегда выбирал
это неладное.
— Слушаю-с! — отвечал покорно Антип Ильич; но Марфину почуялись в
этом ответе какие-то неодобряющие звуки, тем более, что старик, произнеся слово: слушаю-с, о чем-то тотчас
же вздохнул.
Старуха-адмиральша и все ее дочери встречали обыкновенно
этих, иногда очень запоздавших, посетителей, радушно, и барышни сейчас
же затевали с ними или танцы, или разные petits jeux [светские игры (франц.).], а на святках так и жмурки, причем Сусанна краснела донельзя и больше всего остерегалась, чтобы как-нибудь до нее не дотронулся неосторожно кто-либо из молодых людей; а тем временем повар Рыжовых, бывший постоянно к вечеру пьян, бежал в погребок и мясные лавки, выпрашивал там, по большей части в долг, вина и провизии и принимался стряпать ужин.
Людмила и
это делала, но тут
же, закашлявшись, отдавала Ченцову трубку назад.
Между тем в Людмиле была страсть к щеголеватости во всем: в туалете, в белье, в убранстве комнаты; тогда как Сусанна почти презирала
это, и в ее спальне был только большой образ с лампадкой и довольно жесткий диван, на котором она спала; Муза тоже мало занималась своей комнатой, потому что никогда почти не оставалась в ней, но, одевшись, сейчас
же сходила вниз, к своему фортепьяно.
Когда горничная, неторопливо и не вдруг отворив дверь, вошла в комнату барышни, то Людмила сейчас
же поспешила отойти от Ченцова и немного покраснела при
этом.
— Господи, что
же это такое? — произнес он. — Разве такие ангелы, как ты, могут беспокоиться и думать о других женщинах? Что ты такое говоришь, Людмила?!
— Как
же ты не знаешь?.. Как тебе не стыдно
это?!. — заговорил он гневным и плачевным голосом. — Добро бы ты был какой-нибудь мальчик ветреный, но ты человек умный, аккуратный, а главного не узнал!
— Нельзя
этого, нельзя, Антип Ильич! — воскликнул тем
же досадливо-плачевным тоном Егор Егорыч. — Из
этого выйдет скандал!..
Это бог знает что могут подумать!
Марфин, как обыкновенно он
это делал при свиданиях с сильными мира сего, вошел в кабинет топорщась. Сенатор, несмотря что остался им не совсем доволен при первом их знакомстве, принял его очень вежливо и даже с почтением. Он сам пододвинул ему поближе к себе кресло, на которое Егор Егорыч сейчас
же и сел.
— О,
это все равно!.. — слегка воскликнул сенатор. —
Это такая
же рана, как и другие; но скоро однако вы излечились?
«Кто
же эти все? Значит, и сам граф тоже, а
это не так!» — сердито подумал он.
— Не всегда, не говорите
этого, не всегда! — возразил сенатор, все более и более принимая величавую позу. — Допуская, наконец, что во всех
этих рассказах, как во всякой сплетне, есть малая доля правды, то и тогда раскапывать и раскрывать, как вот сами вы говорите, такую грязь тяжело и, главное, трудно… По нашим законам человек, дающий взятку, так
же отвечает, как и берущий.
— Он был у меня!.. — доложил правитель дел, хотя собственно он должен был бы сказать, что городничий представлялся к нему, как стали
это делать, чрез две
же недели после начала ревизии, почти все вызываемые для служебных объяснений чиновники, являясь к правителю дел даже ранее, чем к сенатору, причем, как говорили злые языки, выпадала немалая доля благостыни в руки Звездкина.
— Фу ты, боже мой! — произнес сенатор, пожимая плечами. — Вот и суди тут!.. Как
же все
это не противно и не скучно?..
— А между тем, ваше высокопревосходительство, — продолжал Дрыгин с тем
же оттенком благородного негодования, — за
эту клевету на меня я отозван от службы и, будучи отцом семейства, оставлен без куска хлеба.
— Но я не лгу
же это и не выдумываю!.. Я собственными глазами видел и monsieur comt'a и Клавскую, и
это им даром не пройдет!.. Нет!.. Я завтра
же скачу в Петербург и все там разблаговещу, все!..
— Но где ж мы узнаем
эти дела? Не таскаться
же по всем канцеляриям!.. Мы, слава богу, не французские стряпчие.
Крапчик убил
эту карту и тотчас
же придвинул к себе всю выигранную у него Ченцовым сумму и метать не продолжал.
Ченцов очень хорошо видел, что в настоящие минуты она была воск мягкий, из которого он мог вылепить все, что ему хотелось, и у него на мгновение промелькнула было в голове блажная мысль отплатить
этому подлецу Крапчику за его обыгрыванье кое-чем почувствительнее денег; но, взглянув на Катрин, он сейчас
же отказался от того, смутно предчувствуя, что смирение ее перед ним было не совсем искреннее и только на время надетая маска.
Ченцов приехал в свою гостиницу очень пьяный и, проходя по коридору, опять-таки совершенно случайно взглянул в окно и увидал комету с ее хвостом. При
этом он уже не страх почувствовал, а какую-то злую радость, похожую на ту, которую он испытывал на дуэли, глядя в дуло направленного на него противником пистолета. Ченцов и на комету постарался так
же смотреть, но вдруг послышались чьи-то шаги. Он обернулся и увидал Антипа Ильича.
Доктор сейчас
же поднялся на своей постели. Всякий живописец, всякий скульптор пожелал бы рисовать или лепить его фигуру, какою она явилась в настоящую минуту: курчавая голова доктора, слегка седоватая, была всклочена до последней степени; рубашка расстегнута; сухие ноги его живописно спускались с кровати. Всей
этой наружностью своей он более напоминал какого-нибудь художника, чем врача.
— Купец русский, — заметила с презрением gnadige Frau: она давно и очень сильно не любила торговых русских людей за то, что они действительно многократно обманывали ее и особенно при продаже дамских материй, которые через неделю
же у ней, при всей бережливости в носке, делались тряпки тряпками; тогда как — gnadige Frau без чувства не могла говорить об
этом, — тогда как платье, которое она сшила себе в Ревеле из голубого камлота еще перед свадьбой, было до сих пор новешенько.
Об
этом намерении он сказал с первых
же слов молодой хозяйке, которая ничего не возразила на его желания, а, напротив, изъявила полную готовность.
— Что
же это, вопросные пункты, что ли, для меня? — продолжал явно озлобленным тоном Крапчик.
О, сколько беспокойств и хлопот причинил старушке
этот вывоз дочерей: свежего, нового бального туалета у барышень не было, да и денег, чтобы сделать его, не обреталось; но привезти на такой блестящий бал, каковой предстоял у сенатора, молодых девушек в тех
же платьях, в которых они являлись на нескольких балах, было бы решительно невозможно, и бедная Юлия Матвеевна, совсем почти в истерике, объездила всех местных модисток, умоляя их сшить дочерям ее наряды в долг; при
этом сопровождала ее одна лишь Сусанна, и не ради туалета для себя, а ради того, чтобы Юлия Матвеевна как-нибудь не умерла дорогой.
Собственно
же как секта, скопчество явилось из христовщины, или из хлыстовщины, как называют
эту секту наши православные мужички!..
Детей они весьма часто убивали, сопровождая
это разными, придуманными для того, обрядами: ребенка, например, рожденного от учителя и хлыстовки, они наименовывали агнцем непорочным, и отец
этого ребенка сам закалывал его, тело
же младенца сжигали, а кровь и сердце из него высушивали в порошок, который клали потом в их причастный хлеб, и ересиарх, раздавая
этот хлеб на радениях согласникам, говорил, что в хлебе сем есть частица закланного агнца непорочного.
— Но неужели
же эти преступления продолжаются и до сих пор? — воскликнул губернский предводитель.
— Мне, во времена моей еще ранней юности, — продолжал владыко, — мы ведь, поповичи, ближе живем к народу, чем вы, дворяне; я
же был бедненький сельский семинарист, и нас, по обычаю, целой ватагой возили с нашей вакации в училище в город на лодке, и раз наш кормчий вечером пристал к одной деревне и всех нас свел в
эту деревню ночевать к его знакомому крестьянину, и когда мы поели наших дорожных колобков, то были уложены спать в небольшой избенке вповалку на полу.
— Но что
же собственно они изображали
этим своим беснованием и для чего они его делали? — произнес с удивлением Крапчик.
— Зачем
же собственно к вам сенатор прислал
это прошение? — спросил Евгений, кончив читать.
— Чтобы я дал свое мнение, или заключение, — я уж не знаю, как
это назвать; и к вам точно такой
же запрос будет, — отвечал, усмехаясь, Крапчик.
— Как и подобает кажинному человеку, — подхватил Иван Дорофеев, подсобляя в то
же время доктору извлечь из кибитки gnadige Frau, с ног до головы закутанную в капор, шерстяной платок и меховой салоп. — На лесенку
эту извольте идти!.. — продолжал он, указывая приезжим на свое крыльцо.
На
этот крик Парасковья показалась в дверях избы с огромной горящей лучиной в руке, и она была вовсе не толстобокая, а, напротив, стройная и красивая баба в ситцевом сарафане и в красном платке на голове. Gnadige Frau и доктор вошли в избу. Парасковья поспешила горящую лучину воткнуть в светец. Сверстов прежде всего начал разоблачать свою супругу, которая была заметно утомлена длинной дорогой, и когда она осталась в одном только ваточном капоте, то сейчас
же опустилась на лавку.
В избе между тем при появлении проезжих в малом и старом населении ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей от печки к стене, появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже в ситцевом сарафане; усевшись около светца, она как будто бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий на отца, свесил с полатей голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной еще ребенок, лежавший в зыбке, открыл свои большие голубые глаза и стал ими глядеть, но не на людей, а на огонь; на голбце
же в
это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
—
Это что еще за существо новое? — И сейчас
же подошел к зыбке.
Сверстов немедля
же полез на голбец, и Иван Дорофеев, влезши за ним, стал ему светить лучиной. Бабушка была совсем засохший, сморщенный гриб. Сверстов повернул ее к себе лицом. Она только простонала, не ведая, кто
это и зачем к ней влезли на печь. Сверстов сначала приложил руку к ее лбу, потом к рукам, к ногам и, слезая затем с печи, сказал...
За сосунцовским полем сейчас
же начинался густой лес с очень узкою через него дорогою, и чем дальше наши путники ехали по
этому лесу, тем все выше показывались сосны по сторонам, которые своими растопыренными ветвями, покрытыми снегом, как бы напоминали собой привидения в саванах.