Неточные совпадения
— Но мне
писали об этом! — бормотал
граф, совсем, как видно, опешенный.
—
Графу я, конечно, не напомнил об этом и только сухо и холодно объявил ему, что место это обещано другому лицу; но в то же время, дорожа дружбой Ефима Федоровича, я решился тому прямо
написать, и вот вам слово в слово мое письмо: «Ефим Федорович, —
пишу я ему, — зная ваше строгое и никогда ни перед чем не склоняющееся беспристрастие в службе, я представляю вам факты… — и подробно описал ему самый факт, — и спрашиваю вас: быв в моем положении, взяли ли бы вы опять к себе на службу подобного человека?»
— Еще одно слово, cher cousin! — воскликнул генерал. —
Напишите, пожалуйста, если можно, завтра же Тюменеву, что я ни в чем перед ним не виноват, что я не знал даже ничего, отказывая
графу Хвостикову.
Понятно, что
граф Хвостиков, сообразивший, что Трахов непременно поедет в первом классе, от него удирал, считая генерала злейшим врагом себе за то, что тот откровенно
написал о нем Тюменеву.
Бегушев — потому, что последнее время он как будто бы разучился говорить;
граф Хвостиков был, видимо, чем-то серьезным занят: он целые утра
писал, а потом после обеда пропадал на всю ночь...
— Да так, тут с певчими… Шампанского, я тебе, братец, скажу, пропасть было… рекой лилось!.. Я буду некролог
писать Олухова… Домна Осиповна желает этого… Он был во многих отношениях человек замечательный… — бормотал
граф.
Бегушев поднялся с места, сел в коляску и уехал домой. Слова Домны Осиповны, что она
напишет ему, сильно его заинтересовали: «Для чего и что она хочет
писать мне?» — задавал он себе вопрос. В настоящую минуту ему больше всего желалось устроить в душе полнейшее презрение к ней; но, к стыду своему, Бегушев чувствовал, что он не может этого сделать. За обедом он ни слова не сказал
графу Хвостикову, что ездил к Домне Осиповне, и только заметил ему по случаю напечатанного
графом некролога Олухова...
— Другого я ничего и не
писал! — солгал
граф Хвостиков из опасения попасть на зубок к Бегушеву по этой части; но в самом деле он, пристроившись к одной газетке, очень много
писал и даже зарабатывал себе порядочные деньжонки!
— Ах, cher comte [дорогой
граф (франц.).], стоило ли так беспокоиться и просить меня; я сейчас же
напишу предписание смотрителю! — проговорила попечительша и,
написав предписание на бланке, отнесла его к мужу своему скрепить подписью.
Долгов, разумеется, по своей непривычке
писать, не изложил печатно ни одной мысли; но
граф Хвостиков начал наполнять своим писанием каждый номер, по преимуществу склоняя общество к пожертвованиям и довольно прозрачно намекая, что эти пожертвования могут быть производимы и через его особу; пожертвований, однако, к нему нисколько не стекалось, а потому
граф решился лично на кого можно воздействовать и к первой обратился Аделаиде Ивановне, у которой он знал, что нет денег; но она, по его соображениям, могла бы пожертвовать какими-нибудь ценными вещами: к несчастью, при объяснении оказалось, что у ней из ценных вещей остались только дорогие ей по воспоминаниям.
— Очень многим и очень малым, — отвечал развязнейшим тоном
граф. — Вы хороший знакомый madame Чуйкиной, а супруга генерала
написала превосходную пьесу, которую и просит madame Чуйкину, со свойственным ей искусством, прочесть у ней на вечере, имеющемся быть в воскресенье; генерал вместе с тем приглашает и вас посетить их дом.
Впрочем, на этот случай
граф заранее себя до некоторой степени обеспечил, так как немедля же после чтения пьесы Татьяны Васильевны он
написал и напечатал хвалебнейшую статью о сем имеющемся скоро появиться в свете произведении и подписался под этой рекламой полной своей фамилией.
Хвостиков поставлен был в затруднительное положение. Долгов действительно говорил ему, что он намерен
писать о драме вообще и драме русской в особенности, желая в статье своей доказать… — Но что такое доказать, —
граф совершенно не понял. Он был не склонен к чересчур отвлеченному мышлению, а Долгов в этой беседе занесся в самые высшие философско-исторические и философско-эстетические сферы.
На другой день Траховы уехали в Петербург, куда
граф Хвостиков и Долгов
написали Татьяне Васильевне письма, в которых каждый из них, описывая свое страшное денежное положение, просил ее дать им места.
Генерал хотел было сказать жене, что теперь нужны военные люди, а не статские; но зная, что Татьяну Васильевну не урезонишь, ничего не сказал ей и, не спав три ночи сряду, чего с ним никогда не случалось, придумал, наконец, возобновить для
графа упраздненное было прежнее место его; а Долгову, как человеку народа, вероятно, хорошо знающему сельское хозяйство, — логически соображал генерал, — поручить управлять их огромным имением в Симбирской губернии, Татьяна Васильевна нашла этот план недурным и
написала своим просителям, что им будут места.
— Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, — ежели
граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухов, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s’en suit, [и всего, что отсюда вытекает.] ничего не останется. Это верно.
Неточные совпадения
Писали, что один заграничный
граф или барон на одной венской железной дороге надевал одному тамошнему банкиру, при публике, на ноги туфли, а тот был так ординарен, что допустил это.
Главные качества
графа Ивана Михайловича, посредством которых он достиг этого, состояли в том, что он, во-первых, умел понимать смысл написанных бумаг и законов, и хотя и нескладно, но умел составлять удобопонятные бумаги и
писать их без орфографических ошибок; во-вторых, был чрезвычайно представителен и, где нужно было, мог являть вид не только гордости, но неприступности и величия, а где нужно было, мог быть подобострастен до страстности и подлости; в-третьих, в том, что у него не было никаких общих принципов или правил, ни лично нравственных ни государственных, и что он поэтому со всеми мог быть согласен, когда это нужно было, и, когда это нужно было, мог быть со всеми несогласен.
С отчаяния
графу Маттеи в Милан
написал; прислал книгу и капли, Бог с ним.
Граф Строганов, попечитель,
писал брату, и мне следовало явиться к нему.
— Позвольте, — говорил самый кроткий консул из всех, бывших после Юния Брута и Калпурния Бестии, — вы письмо это
напишите не ко мне, а к
графу Орлову, я же только сообщу его канцлеру.