Неточные совпадения
Автор однажды высказал
в обществе молодых деревенских девиц, что, по его мнению, если девушка мечтает при луне, так это прекрасно рекомендует ее сердце, — все рассмеялись и сказали
в один
голос: «Какие глупости мечтать!» Наш великий Пушкин, призванный, кажется, быть вечным любимцем женщин, Пушкин, которого барышни моего времени знали всего почти наизусть, которого Татьяна была для них идеалом, — нынешние барышни почти
не читали этого Пушкина, но зато поглотили целые сотни томов Дюма и Поля Феваля [Феваль Поль (1817—1887) — французский писатель, автор бульварных романов.], и знаете ли почему? — потому что там описывается двор, великолепные гостиные героинь и торжественные поезды.
— Нет, это
не мое личное мнение, — возразила спокойным
голосом генеральша, — покойный муж мой был
в столицах всей Европы и всегда говорил, — ты, я думаю, Полина, помнишь, — что лучше Петербурга он
не видал.
— А семейство тоже большое, — продолжал Петр Михайлыч, ничего этого
не заметивший. — Вон двое мальчишек ко мне
в училище бегают, так и смотреть жалко: ощипано, оборвано, и на дворянских-то детей
не похожи. Супруга, по несчастию, родивши последнего ребенка,
не побереглась, видно, и там молоко, что ли,
в голову кинулось — теперь
не в полном рассудке: говорят,
не умывается,
не чешется и только, как привидение, ходит по дому и на всех ворчит… ужасно жалкое положение! — заключил Петр Михайлыч печальным
голосом.
«Maman тоже поручила мне просить вас об этом, и нам очень грустно, что вы так давно нас совсем забыли», — прибавила она, по совету князя,
в постскриптум. Получив такое деликатное письмо, Петр Михайлыч удивился и, главное, обрадовался за Калиновича. «О-о, как наш Яков Васильич пошел
в гору!» — подумал он и, боясь только одного, что Настенька
не поедет к генеральше, робко вошел
в гостиную и
не совсем твердым
голосом объявил дочери о приглашении. Настенька
в первые минуты вспыхнула.
— Вы теперича, — начал он прерывающимся
голосом, — посторонний человек, и то вам жалко; а что же теперича я, имевший
в брате отца родного? А хоша бы и Настасья Петровна —
не чужая мне, а родная племянница… Что ж я должен теперича делать?..
Чем ближе подходило время отъезда, тем тошней становилось Калиновичу, и так как цену людям, истинно нас любящим, мы по большей части узнаем
в то время, когда их теряем, то,
не говоря уже о
голосе совести, который
не умолкал ни перед какими доводами рассудка, привязанность к Настеньке как бы росла
в нем с каждым часом более и более: никогда еще
не казалась она ему так мила, и одна мысль покинуть ее, и покинуть, может быть, навсегда, заставляла его сердце обливаться кровью.
Пока старик бормотал это, они въехали
в двадцативерстный волок. Дорога пошла сильно песчаная. Едва вытаскивая ноги, тащили лошаденки, шаг за шагом, тяжелый тарантас. Солнце уже было совсем низко и бросало длинные тени от идущего по сторонам высокого, темного леса, который впереди открывался какой-то бесконечной декорацией. Калинович, всю дорогу от тоски и от душевной муки
не спавший, начал чувствовать, наконец, дремоту; но
голос ямщика все еще продолжал ему слышаться.
—
Не знаю-с, какой это нужен
голос и рост; может быть, какой-нибудь фельдфебельский или тамбурмажорский; но если я вижу перед собой человека, который
в равносильном душевном настроении с Гамлетом, я смело заключаю, что это великий человек и актер! — возразил уж с некоторою досадою Белавин и опустился
в кресло.
—
Не до измен было! — отвечал Калинович, скрыв притворным вздохом нетвердость
в голосе.
Глубокое презрение послышалось Калиновичу
в мягком
голосе приятеля.
Не зная, как далее себя держать, он стал около. Белавин осмотрел его с ног до головы.
— Какие! — повторил Михайло Трофимыч ожесточенным
голосом. — А он что на то говорит? «Я-ста знать, говорит,
не хочу того; а откуда, говорит, вы миллионы ваши нажили — это я знаю!» — «Миллионы, говорю, ваше высокородие, хоша бы и были у меня, так они нажиты собственным моим трудом и попечением». — «Все ваши труды, говорит,
в том только и были, что вы казну обворовывали!» Эко слово брякнул! Я и повыше его от особ
не слыхал того.
Настенька тоже была сконфужена: едва владея собой, начала она говорить довольно тихо и просто, но, помимо слов,
в звуках ее
голоса,
в задумчивой позе,
в этой тонкой игре лица чувствовалась какая-то глубокая затаенная тоска, сдержанные страдания, так что все смолкло и притаило дыхание, и только
в конце монолога, когда она, с грустной улыбкой и взглянув на Калиновича, произнесла: «Хотя на свете одни только глаза, которых я должна страшиться», публика
не вытерпела и разразилась аплодисментом.
— Так как к допросам он
не будет требоваться, то заколотить его камору совершенно и пищу давать ему
в окошечко, — проговорил он строго повелительным
голосом.
Неточные совпадения
Хлестаков (
голосом вовсе
не решительным и
не громким, очень близким к просьбе).Вниз,
в буфет… Там скажи… чтобы мне дали пообедать.
Осип приносит свечу. Хлестаков печатает.
В это время слышен
голос Держиморды: «Куда лезешь, борода? Говорят тебе, никого
не велено пускать».
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина.
Голос его всегда почти ровен,
в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но
не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
— А счастье наше —
в хлебушке: // Я дома
в Белоруссии // С мякиною, с кострикою // Ячменный хлеб жевал; // Бывало, вопишь
голосом, // Как роженица корчишься, // Как схватит животы. // А ныне, милость Божия! — // Досыта у Губонина // Дают ржаного хлебушка, // Жую —
не нажуюсь! —
Пир кончился, расходится // Народ. Уснув, осталися // Под ивой наши странники, // И тут же спал Ионушка // Да несколько упившихся //
Не в меру мужиков. // Качаясь, Савва с Гришею // Вели домой родителя // И пели;
в чистом воздухе // Над Волгой, как набатные, // Согласные и сильные // Гремели
голоса: