Жму, наконец, с полным участием руку тебе, мой благодушный юноша, несчастная жертва своей грозной богини-матери, приславшей тебя сюда искать
руки и сердца блестящей фрейлины, тогда как сердце твое рвется в маленькую квартирку на Пески, где живет она, сокровище твоей жизни, хотя ты не смеешь и подумать украсить когда-нибудь ее скромное имя своим благородным гербом.
Неточные совпадения
— Помиримтесь! — сказал Калинович, беря
и целуя ее
руки. — Я знаю, что я, может быть, неправ, неблагодарен, — продолжал он, не выпуская ее
руки, — но не обвиняйте меня много: одна любовь не может наполнить
сердце мужчины, а тем более моего
сердца, потому что я честолюбив, страшно честолюбив,
и знаю, что честолюбие не безрассудное во мне чувство. У меня есть ум, есть знание, есть, наконец, сила воли, какая немногим дается,
и если бы хоть раз шагнуть удачно вперед, я ушел бы далеко.
— Что говорить, батюшка, — повторил
и извозчик, —
и в молитве господней, сударь, сказано, — продолжал он, — избави мя от лукавого,
и священники нас, дураков, учат: «Ты, говорит, только еще о грехе подумал, а уж ангел твой хранитель на сто тысяч верст от тебя отлетел —
и вселилась в тя нечистая сила: будет она твоими ногами ходить
и твоими
руками делать; в
сердце твоем, аки птица злобная, совьет гнездо свое…» Учат нас, батюшка!
— Que puis-je faire, madame? [Что же я могу сделать, сударыня? (франц.).] — воскликнул он
и продолжал, прижимая даже
руку к
сердцу. — Если б ваш муж был мой сын, если б, наконец, я сам лично был в его положении —
и в таком случае ничего бы не мог
и не захотел сделать.
Всплеснула я
руками, бросилась на колени
и точно уж молилась: всю, кажется, душу мою, все
сердце выплакала.
— Что моему бедному
сердцу сказать? — начала она, закрыв глаза
рукой. — Ты очень хорошо знаешь, что я любила одного только в мире человека — это тебя!
И за кого бы я, конечно, ни вышла, я только посмеюсь над браком.
Можно будет распустить под
рукой слух, что это старая ваша любовь, на которую мать была не согласна, потому что он нечиновен; но для
сердца вашего, конечно, не может существовать подобного препятствия: вы выходите за него,
и прекрасно!
— Горничные девицы, коли не врут, балтывали… — проговорил он, горько усмехнувшись. —
И все бы это, сударь, мы ему простили, по пословице: «Вдова — мирской человек»; но, батюшка, Яков Васильич!.. Нам барышни нашей тут жалко!.. — воскликнул он, прижимая
руку к
сердцу. — Как бы теперь старый генерал наш знал да ведал, что они тут дочери его единородной не поберегли
и не полелеяли ее молодости
и цветучести… Батюшка! Генерал спросит у них ответа на страшном суде,
и больше того ничего не могу говорить!
— Батюшка, Яков Васильич! — восклицал Григорий Васильев, опять прижимая
руку к
сердцу. — Может, я теперь виноватым останусь: но, как перед образом Казанской божией матери, всеми
сердцами нашими слезно молим вас: не казните вы нашу госпожу, а помилуйте, батюшка! Она не причастна ни в чем; только злой человек ее к тому руководствовал, а теперь она пристрастна к вам всей душой — так мы это
и понимаем.
С замирающим
сердцем и в каком-то истерическом состоянии она всем
и каждому говорила, всплескивая
руками...
Прежде всего, впрочем, должно объяснить, что рядом с губернатором по правую
руку сидел один старикашка, генерал фон Вейден, ничтожное, мизерное существо: он обыкновенно стращал уездных чиновников своей дружбой с губернатором, перед которым, в свою очередь, унижался до подлости,
и теперь с сокрушенным
сердцем приехал проводить своего друга
и благодетеля.
Секретарь Экзархатов, бывший свидетель этой сцены
и очень уж, кажется, скромный человек, не утерпел
и, пришедши в правление, рассказал, как председатель прижимал
руку к
сердцу, возводил глаза к небу
и уверял совершенно тоном гоголевского городничего, что он сделал это «по неопытности, по одной только неопытности», так что вице-губернатору, заметно, сделалось гадко его слушать.
Неточные совпадения
Скотинин. Смотри ж, не отпирайся, чтоб я в
сердцах с одного разу не вышиб из тебя духу. Тут уж
руки не подставишь. Мой грех. Виноват Богу
и государю. Смотри, не клепли ж
и на себя, чтоб напрасных побой не принять.
Сначала он распоряжался довольно деятельно
и даже пустил в дерущихся порядочную струю воды; но когда увидел Домашку, действовавшую в одной рубахе впереди всех с вилами в
руках, то"злопыхательное"
сердце его до такой степени воспламенилось, что он мгновенно забыл
и о силе данной им присяги,
и о цели своего прибытия.
— Проповедник, — говорил он, — обязан иметь
сердце сокрушенно
и, следственно, главу слегка наклоненную набок. Глас не лаятельный, но томный, как бы воздыхающий.
Руками не неистовствовать, но, утвердив первоначально правую
руку близ
сердца (сего истинного источника всех воздыханий), постепенно оную отодвигать в пространство, а потом вспять к тому же источнику обращать. В патетических местах не выкрикивать
и ненужных слов от себя не сочинять, но токмо воздыхать громчае.
Положа
руку на
сердце, я утверждаю, что подобное извращение глуповских обычаев было бы не только не полезно, но даже положительно неприятно.
И причина тому очень проста: рассказ летописца в этом виде оказался бы несогласным с истиною.
Не позволяя себе даже думать о том, что будет, чем это кончится, судя по расспросам о том, сколько это обыкновенно продолжается, Левин в воображении своем приготовился терпеть
и держать свое
сердце в
руках часов пять,
и ему это казалось возможно.