От Крицкой узнали о продолжительной прогулке Райского с Верой накануне семейного праздника. После этого Вера объявлена была больною, заболела и сама Татьяна Марковна, дом был назаперти, никого не принимали. Райский ходил как угорелый, бегая от всех; доктора неопределенно
говорили о болезни…
Но старуха не обратила внимания и на слова дочери. Очень довольная, что встретила нового человека, с которым могла
поговорить о болезни, она опять обратилась к Калиновичу:
На антресолях царствовали сумерки; окна занавешены были зелеными шторами, сквозь которые чуть-чуть пробивался свет; давно не возобновляемая атмосфера комнат пропиталась противною смесью разнородных запахов, в составлении которых участвовали и ягоды, и пластыри, и лампадное масло, и те особенные миазмы, присутствие которых прямо
говорит о болезни и смерти.
Уж не
говоря о болезнях — как лечить, о том, как воспитывать, растить, она со всех сторон слышала и читала бесконечно разнообразные и постоянно изменяющиеся правила.
Через два дня, вечером, сказала мне мать, что завтра будут меня свидетельствовать, повторила мне все, что я должен
говорить о болезни своих ног, и убеждала, чтоб я отвечал смело и не запинался.
Неточные совпадения
― Ты неправа и неправа, мой друг, ― сказал Вронский, стараясь успокоить ее. ― Но всё равно, не будем
о нем
говорить. Расскажи мне, что ты делала? Что с тобой? Что такое эта
болезнь и что сказал доктор?
Возвращаясь домой, Левин расспросил все подробности
о болезни Кити и планах Щербацких, и, хотя ему совестно бы было признаться в этом, то, что он узнал, было приятно ему. Приятно и потому, что была еще надежда, и еще более приятно потому, что больно было ей, той, которая сделала ему так больно. Но, когда Степан Аркадьич начал
говорить о причинах
болезни Кити и упомянул имя Вронского, Левин перебил его.
Это была первая фраза, которую Клим услыхал из уст Радеева. Она тем более удивила его, что была сказана как-то так странно, что совсем не сливалась с плотной, солидной фигуркой мельника и его тугим, крепким лицом воскового или, вернее, медового цвета. Голосок у него был бескрасочный, слабый,
говорил он на
о, с некоторой натугой, как
говорят после длительной
болезни.
— Я слышал
о болезни Софьи Игнатьевны и от души пожалел вас, —
говорил Бахарев, пожимая руку Ляховского.
Далее он
говорил о какой-то страшной
болезни, которая уничтожила почти все оставшееся после войны население.