Неточные совпадения
Наши стихи вообще не клеились,
а Пушкин мигом прочел два четырехстишия, которые всех нас восхитили. Жаль, что не
могу припомнить этого первого поэтического его лепета. Кошанский взял рукопись к себе. Это
было чуть ли не в 811-м году, и никак не позже первых месяцев 12-го. Упоминаю об этом потому, что ни Бартенев, ни Анненков ничего об этом не упоминают. [П. И. Бартенев — в статьях о Пушкине-лицеисте («Моск. ведом.», 1854). П. В. Анненков — в комментариях к Сочинениям Пушкина. Стих. «Роза» — 1815 г.]
Не знаю, к счастию ли его, или несчастию, он не
был тогда в Петербурге,
а то не ручаюсь, что в первых порывах, по исключительной дружбе моей к нему, я,
может быть, увлек бы его с собою.
В Могилеве, на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его: не знает ли он чего-нибудь о Пушкине. Он ничего не
мог сообщить мне об нем,
а рассказал только, что за несколько дней до его выезда сгорел в Царском Селе Лицей, остались одни стены и воспитанников поместили во флигеле. [Пожар в здании Лицея
был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до столицы.
Д. Д. Благого и И.
А. Кубасова, 1934, стр. 151) и продолжал: «
Может быть, я делаю нескромность, внося в мои воспоминания задушевный голос нашего поэта, но он так верно высказывает наши общие чувства, что эта нескромность мне простится».]
Отрадно отозвался во мне голос Пушкина! Преисполненный глубокой, живительной благодарности, я не
мог обнять его, как он меня обнимал, когда я первый посетил его в изгнанье. Увы! я не
мог даже пожать руку той женщине, которая так радостно спешила утешить меня воспоминанием друга; но она поняла мое чувство без всякого внешнего проявления, нужного,
может быть, другим людям и при других обстоятельствах;
а Пушкину, верно, тогда не раз икнулось.
А Пущин не писал бы в сентябре 1841 г., что стихотворения, опубликованные в мае, нигде не напечатаны: майский номер «Современника»
мог быть уже в сентябре в Сибири,
а тем более в ноябре.]
Смерть Саврасова его поразила; в душе пожелал ему светлой вечности и сказал с вами: ему теперь легче. Не стало одного доброго товарища, который кому-нибудь
мог быть полезен,
а он жив и здоров. Как это все понять?
Эта мысль,
может быть, вам не понравится; но вы со мной согласитесь, что, живши там, можно иногда
быть и в Каменке,
а в том краю несравненно более средств к воспитанию детей.
В Омске дружеское свидание со Степаном Михайловичем. После ужасной, бесконечной разлуки не
было конца разговорам, — он теперь занимает хорошее место, но трудно ему, бедному, бороться со злом, которого, на земле очень, очень много. Непременно просил дружески обнять тебя: он почти не переменился, та же спокойная, веселая наружность; кой-где проглядывает белый волос, но вид еще молод. Жалуется на прежние свои недуги,
а я его уверяю, что он совершенно здоров. Трудится сколько
может и чрезвычайно полезен.
Не нужно вам говорить, что Оболенский тот же оригинал, начинает уже производить свои штуки. Хозяйство
будет на его руках, —
а я
буду ворчать. Все подробности будущего устройства нашего, по крайней мере предполагаемого, вы узнаете от Басаргина. Если я все
буду писать, вам не о чем
будет говорить, — между тем вы оба на это мастера. Покамест прощайте. Пойду побегать и кой-куда зайти надобно. Не
могу приучить Оболенского к движению.
От вас еще требую более, нежели от других,
а почему именно, вы,
может быть, отгадаете…
Вы уже знаете печальную, тяжелую весть из Иркутска. Сию минуту принесли мне письмо Волконского, который описывает кончину Никиты Муравьева и говорит, что с тою же почтою пишет к вам. Тяжело
будет вам услышать это горе. Писать не умею теперь. Говорить бы еще
мог,
а лучше бы всего вместе помолчать и подумать.
Помоги тебе бог в твоих попечениях о Тони, он еще не
может понимать своего сиротства,
а тебе трудно
будет без помощницы — матери его.
Пришла пора идти купаться в Тобол. Это одно из самых приятных развлечений. У нас
есть ванна, но как-то плохо устроена. Пришлите мне рисунок и разрез чего-нибудь порядочного в этом роде, чтоб она
была разделена на две половины и
была устроена на барке,
а не на плоту, где с ящиком как-то неудобно.
Может быть, мы весной справим новую купальню. Это для всего города приятно. Одна половина
будет мужская,
а другая — женская. Плавать я не умею, хоть в Лицее нас учили, и потому я барахтаюсь в ванне. Прощайте.
Если хочешь знать, справедлива ли весть, дошедшая до твоей Александры, то обратись к самому Евгению: я не умею
быть историографом пятидесятилетних женихов, особенно так близких мне, как он. Трунить нет духу,
а рассказывать прискорбно такие события, которых не понимаешь. Вообще все это тоска.
Может быть, впрочем, я не ясно вижу вещи, но трудно переменить образ мыслей после многих убедительных опытов.
…Очень бы хотелось получить письма, которые Шаховский обещал мне из России.
Может, там что-нибудь мы бы нашли нового. В официальных мне ровно ничего не говорят — даже по тону не замечаю, чтобы у Ивана Александровича
была тревога, которая должна всех волновать, если теперь совершается повторение того, что
было с нами. Мы здесь ничего особенного не знаем, как ни хлопочем с Михаилом Александровичем поймать что-нибудь новое: я хлопочу лежа,
а он кой-куда ходит и все возвращается ни с чем.
Скажи мамаше большой поклон, поцелуй ручки за меня,
а папаше [Так Аннушка должна
была называть М. К. и М, И. Муравьевых-Апостолов.] скажи, что я здесь сейчас узнал, что Черносвитова поймали в Тюкале и повезли в Петербург. Я думал про него, когда узнал, что послали кого-то искать в Красноярск по петербургскому обществу, но, признаюсь, не полагал, чтобы он
мог принадлежать к комюнизму, зная, как он делил собственность, когда
был направником.
Сегодня портретный день. Отправляюсь к Сашеньке, Не
могу сказать, чтобы портрет
был на меня похож. Разве еще что-нибудь изменится,
а до сих пор более напоминает Луку Шишкина, которого Евгений и Иван Дмитриевич знали в Петровском. Сашенька трудится, я сижу очень смирно, но пользы мало. Мне даже совестно, что она начала эту работу масляными красками.
Какой же итог всего этого болтания? Я думаю одно, что я очень рад перебросить тебе словечко, —
а твое дело отыскивать меня в этой галиматье. Я совершенно тот же бестолковый, неисправимый человек, с тою только разницею, что на плечах десятка два с лишком лет больше.
Может быть, у наших увидишь отъезжающих, которые везут мою рукопись, ты
можешь их допросить обо мне,
а уж я, кажется, довольно тебе о себе же наговорил.
Однако довольно заряжать тебя этими старыми толками. От тебя можно услышать что-нибудь новое,
а мне трудно отсюда политиковать. В уверенности только, что ты снисходительно
будешь все это разбирать, я болтаю. Еще если б мы
могли говорить,
а заставлять читать мой вздор — просто грех!
Может быть, вы уже видели Молчановых,
а я только жду их — и жду с стесненным сердцем.
В нашем кругу все обстоит благополучно. Получено письмо Ивана Дмитриевича от 21 сентября. У него опять раны на ногах и больше, нежели здесь. Персин уверяет, что все должно скоро пройти.
Ест черемшу и мажется разными зловониями.
Может быть, Чех сам вам писал прямо,
а я все-таки вздумал и это вам сказать вместо политики. Извините, если выйдет дубликат.
Если вы
можете и верите мне, то пришлите три ломбардных билета, каждый в триста целковых,
а один в сто ц., то
есть всего на тысячу рублей серебром…
Эта сумма
будет вам возвращена,
может быть, через год,
а наверное, через два, с процентами опекунского совета.
Я тогда послал от Терпугова просьбу в консисторию. [Пущин
мог ходатайствовать за внебрачного сына
А. П. Барятинского — П.
А Терпугова, — вероятно, о признании его прав на фамилию отца. Просьба
была безуспешна: в собрании бумаг М. С. Волконского имеются письма к нему П.
А. Терпугова за 1904 и 1905 гг. (ЦГИА, ф. 1146, оп. 1, № 904).]
И точно, как вы говорите, в это время еще образовалась ваканция: в Минусинске в генваре нынешнего года новая могила: умер не знакомый вам
А. И. Тютчев. С ним теперь 63 с деревянными крестами.
А кто знает,
может быть, и еще кто-нибудь исчез. Довольно некролочествовать.
…Я так высоко перед собой, то
есть перед мужчиной, ставлю женщину, что никогда не позволю себе думать, чтоб она
могла быть виновата. Это изящное создание всеми обречено на жертвы,
а я в этом случае хочу
быть исключением. Поклоняюсь ей и
буду поклоняться. Это не слова,
а глубокое убеждение, в котором все сильнее и сильнее убеждаюсь…
Миша застал здесь, кроме нас, старожилов ялуторовских, Свистуновых и Наталью Дмитриевну, которую вы не
можете отыскать. Она читала вместе со мной ваше письмо и, вероятно, скоро лично
будет вам отвечать и благодарить по-своему за все, что вы об ней мне говорите,
может быть, не подозревая, что оно ей прямо попало в руки. — Словом, эта женщина сделала нам такой подарок, который я называю подвигом дружбы. Не знаю, как ее благодарить, хоть она уверяет, что поездка в Сибирь для нее подарок,
а не для нас.
Забыл с вами немного побраниться, добрая Елизавета Петровна. Вы говорите, что нам ловко
будет возобновить знакомство, хоть и давно расстались.Я не допускаю этой мысли, мы не только знакомы,
а всегда дружны.
Были врозь;
может быть, во время этой разлуки не все досказывалось, но, когда свидимся, все
будет ясно и светло! Иначе я не понимаю наших отношений. С этим условием хочу вас обнять — наш сибирский завет непреложен: я в него верую несомненно.
Автограф этот кто-то зачитал — я его не нахожу,
а нужно бы иметь…
может быть, не откажет в свободную минуту сам списать эту рукопись, для меня дорогую.
Аннушка мне пишет, что в Нижний ждут Басаргиных и что Полинька невеста Павла Менделеева, что служит в Омске.
Может, это секрет, не выдавай меня. Летом они, кажется, едут в Сибирь. Когда узнаю, что Басаргин в Нижнем, напишу к нему, что его крестник теперь Пущин,
а не Васильев, хоть,
может быть, ему это все равно, но я помню, как они много для меня сделали, когда этот купчик явился на свет…
Благодарю за известие о водворении Бакунина в доме Лучших. Хорошо знать его на хороших руках, но я хотел бы, чтоб ты мне сказал, на ком он затевает жениться?
Может быть, это знакомая тебе особа — ты
был дедушкой всех томских невест. И я порадовал бы его матушку, если б
мог сказать ей что-нибудь положительное о выборе ее сына. Неизвестность ее тревожит,
а тут всегда является Маремьяна. [Речь идет об M.
А. Бакунине. Об этом — и в начале следующего письма.]
Начнем с Викторыча. От него я не имею писем, но знаю от сестер Бестужевых, что он и не думает возвращаться,
а хочет действовать на каком-то прииске в Верхнеудинском округе. Что-то не верится. Кажется, это у него маленькое сумасшествие. Бестужевы видели его в Иркутске — они приехали в Москву в конце октября, простились совсем с Селенгинском, где без Николая уже не приходилось им оставаться. Брат их Михайло покамест там, но,
может быть, со временем тоже с семьей своей переселится в Россию.
…Приехал из Петербурга совершенно здоров,
а потом ни с того ни с сего начал кашлять очень сильно и худеть. Решительно не
мог ничем заняться, слабость неимоверная. Нужно
было опять чиниться…