…Я дожидался все отъезда нашего бедного Ивана Дмитриевича, чтобы отвечать вам, но, как видно из хода его болезни, он еще не так скоро в состоянии будет пуститься
в путь, хотя бы ему и сделалось лучше, чего до сих пор, однако, незаметно.
Пожалуйста, в добрую минуту поговорите мне о себе, о всех ваших и дайте маленький отчет о нашем Казимирском, насчет которого имею разноречащие сведения. Мне бы хотелось иметь ясное об нем понятие, а вы, вероятно, успели обозреть его со всех сторон. Жена писала мне, что она у него с вами обедала. Ужели он со всей своей свитой пускается
в путь? Эдак путешествие за границей съест его. Я прямо от него ничего не знаю.
Неточные совпадения
Энгельгардт, своим
путем, знал о неловкой выходке Пушкина, может быть и от самого Петра Михайловича, который мог сообщить ему это
в тот же вечер.
Из дела видно, что Пушкин по назначенному маршруту, через Николаев, Елизаветград, Кременчуг, Чернигов и Витебск, отправился из Одессы 30 июля 1824 года, дав подписку нигде не останавливаться на
пути по своему произволу и, по прибытии
в Псков, явиться к гражданскому губернатору.
Проходили годы; ничем отрадным не навевало
в нашу даль — там,на нашем западе, все шло тем же тяжелым ходом. Мы, грешные люди, стояли как поверстные столбы на большой дороге: иные путники, может быть, иногда и взглядывали, но продолжали
путь тем же шагом и
в том же направлении…
[Сохранилось много рисунков Н. А. Бестужева,
В. П. Ивашева, Н. П. Репина и других декабристов с видами Читы, Петровского, местностей по
пути перехода декабристов из Читы
в Петровское и пр.
Не могу тебе дать отчета
в моих новых ощущениях: большой беспорядок
в мыслях до сих пор и жизнь кочевая. На днях я переехал к ксендзу Шейдевичу; от него, оставив вещи, отправлюсь
в Урик пожить и полечиться; там пробуду дней десять и к 1 сентябрю отправлюсь
в дальний
путь; даст бог доберусь до места
в месяц, а что дальше — не знаю.
Из Иркутска я к тебе писал; ты, верно, давно получил этот листок,
в котором сколько-нибудь узнал меня. Простившись там с добрыми нашими товарищами-друзьями, я отправился 5 сентября утром
в дальний мой
путь. Не буду тем дальним
путем вести тебя — скажу только словечко про наших, с которыми удалось увидеться.
Кажется, я здесь не уживусь и чуть ли не отправлюсь
в обратный
путь, на восток.
С нынешней почтой пишем
в Екатеринбург, чтоб к памятнику прибавили другую надпись. Зимним
путем он будет перевезен — весной поставим и памятник по рисунку самого Ивашева. Не часто бывают такие случаи
в жизни.
30-го числа отправляюсь
в Тобольск для свидания с братом на его возвратном
пути…
Все вообще народ сонный, и ничего нет увлекательного; какое-то равнодушие
в начале
пути, равнодушие непростительное и уставшему нашему брату.
Я здесь на перепутье часто ловлю оттуда весточку и сам их наделяю листками. Это существенная выгода Ялуторовска, кроме других его удовольствий. [Ялуторовск лежал на главном
пути из Европейской России
в Сибирь. Проезжавшие купцы, чиновники передавали декабристам письма и посылки от родных, на обратном
пути брали от декабристов письма, которые благодаря этому избегали цензуру администрации.]
Во вторник вечером хочет пуститься
в дальнейший
путь и просит вас приискать ему квартиру.
…На этой неделе я восхищался игрой на скрипке m-lle Otava. Опять жалел, что вы со мной не слушали ее. Вы бы лучше меня оценили ее смычок. Он точно чудесный. Может быть, до вас дошли слухи об ней из Омска. Она там играла.
В Тобольске будет на возвратном
пути.
[Книга Е. А. Энгельгардта о России (4 тома, 1828–1832 гг.);
в ней — письма Матюшкина с
пути.]
Я помню этот
путь, когда фельдъегерь вез меня
в Сибирь.
Из 7-го номера пишу тебе два слова, добрый, сердечный друг. Вчера утром сюда приехал и сегодня отправляюсь
в дальнейший
путь. Эта даль должна, наконец, меня с тобой сблизить. До сих пор благополучно с Ваней путешествуем. Менее двух суток досюда спутник мой не скучает и на станциях не болтает с бабами. Они его называют: говорок — и меня преследуют вопросами об нем…
Простившись с тобою
в Туле, мы продолжали
путь до Алексина…
Мы тронулись
в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
В той комнате незначащая встреча: // Французик из Бордо, надсаживая грудь, // Собрал вокруг себя род веча // И сказывал, как снаряжался
в путь // В Россию, к варварам, со страхом и слезами; // Приехал — и нашел, что ласкам нет конца;
Неточные совпадения
Одни судили так: // Господь по небу шествует, // И ангелы его // Метут метлою огненной // Перед стопами Божьими //
В небесном поле
путь;
Кто видывал, как слушает // Своих захожих странников // Крестьянская семья, // Поймет, что ни работою // Ни вечною заботою, // Ни игом рабства долгого, // Ни кабаком самим // Еще народу русскому // Пределы не поставлены: // Пред ним широкий
путь. // Когда изменят пахарю // Поля старозапашные, // Клочки
в лесных окраинах // Он пробует пахать. // Работы тут достаточно. // Зато полоски новые // Дают без удобрения // Обильный урожай. // Такая почва добрая — // Душа народа русского… // О сеятель! приди!..
Крестьяне наши трезвые, // Поглядывая, слушая, // Идут своим
путем. // Средь самой средь дороженьки // Какой-то парень тихонький // Большую яму выкопал. // «Что делаешь ты тут?» // — А хороню я матушку! — // «Дурак! какая матушка! // Гляди: поддевку новую // Ты
в землю закопал! // Иди скорей да хрюкалом //
В канаву ляг, воды испей! // Авось, соскочит дурь!»
Сжалился Бог и к спасению // Схимнику
путь указал: // Старцу
в молитвенном бдении // Некий угодник предстал,
Таким
путем вся вотчина //
В пять лет Ермилу Гирина // Узнала хорошо, // А тут его и выгнали…