Неточные совпадения
Annette! Кто меня поддерживает? Я в Шлиссельбурге сам не свой был, когда получал
письмо твое не в субботу, а в воскресенье, — теперь вот слишком год ни строки, и я, благодаря бога, спокоен, слезно молюсь за вас. Это каше свидание. У Плуталова после смерти нашли
вашу записку, но я ее не видал, не знаю, получили ли вы ту, которую он взял от меня и обещал вам показать.
С удовольствием исполняю поручение Ивана Ивановича, который просит меня передать вам чувства, возбужденные в нем последним
вашим письмом, начатым на Уральском хребте и оконченным в Петербурге…
В первом
вашем письме вы изложили весь
ваш быт и сделали его как бы вновь причастным семейному
вашему кругу. К сожалению, он не может нам дать того же отчета — жизнь его бездейственная, однообразная! Живет потому, что провидению угодно, чтоб он жил; без сего убеждения с трудом бы понял, к чему ведет теперешнее его существование. Впрочем, не огорчайтесь: человек, когда это нужно, находит в себе те силы, которые и не подозревал; он собственным опытом убедился в сей истине и благодарит бега.
В единообразной его жизни нет происшествий: дружба некоторых из его товарищей, попечения родных,
ваши письма много-много доставляют ему приятных минут и заставляют иногда, не заглядывая вдаль, наслаждаться настоящим.
Вы им скажите, что Ив. Ив., несмотря на отдаление, мысленно в
вашем кругу: он убежден, что, не дожидаясь этого
письма, вы уверили всех, что он как бы слышит
ваши беседы этого дня и что они находят верный отголосок в его сердце.
Не понимаю, откуда
ваша уверенность и ожидание собственноручных моих
писем.
В последних днях прошлого месяца вечно юный
ваш Jeannot получил доброе июльское
письмо старого своего директора.
Признаюсь, она не совсем согласна с теперешним способом наших сообщений; но, проникнутый последним
вашим письмом, я хочу вызвать и из памятной мне старины.
Вероятно, моя Annette давно, именем моим, поздравила вас с женитьбой Воли; я искренно пожелал счастья
вашему сыну, узнавши об его намерении из
письма сестры.
Надобно твердо быть уверенным в испытанном
вашем снисхождении и бесконечной доброте, что так непринужденно и небрежно болтать с вами: по-моему, это необходимое условие — иначе посылаешь сочинение, а не
письмо.
Скоро ли к вам дойдут мои несвязные строки? Скоро ли от вас что-нибудь услышу? Говорите мне про себя, про наших, если что знаете из
писем. Нетерпеливо жду
вашего доброго
письма. Приветствуйте за меня Матвея Ивановича. Обоим вам желаю всего приятного и утешительного.
Благодарю вас, добрый Иван Дмитриевич, за все, что вы мне говорите в
вашем письме. Утешительно думать, что мы с вами неразлучны; признаюсь, я бы хотел, чтоб мы когда-нибудь соединились в одном городке, мне бы гораздо лучше было; как-то здесь неудачно началось мое существование…
Все наши свидетельствуют вам дружеское почтение. Вы мне скажете словечко радостное с Кудашевым:
ваше письмо мне всегда подарок.
На прошедшей неделе не удалось мне, почтенный и добрый друг мой Егор Антонович, поблагодарить вас за
ваше мартовское
письмо, которое долго странствовало; через Иркутск, наконец, оно дошло до меня, и я насладился
вашею беседою; рано или поздно она всегда для меня истинное утешение.
Прощайте. Басаргин пришел звать ходить. Да и вам пора отдохнуть от моей болтовни. Чего не сказал, то до другого раза. Не знаю, сказал ли что-нибудь путного. Судите сами, я не берусь читать своего
письма. Жажду
вашего листка. Пожалуйста, доставляйте мне иногда весточку через Дорофеева.
Ваше письмо заставило меня припомнить эти стихи, я хотел к ним прибавить еще одно послание, но никак не могу сложить его в старой моей памяти.
По этому поводу Якушкин писал Пущину: «Прочел
ваше письмо, из которого вижу, что вам предстоит какое-то поприще, совершенно мной для вас не предвиденное; ради бога, потерпите мою дерзость: я никакой не имею возможности представить себе вас именно золотопромышленником и искателем золота — на что оно вам?
В конце августа или в начале сентября, если все будет благополучно, пускаюсь в
ваши страны: к тому времени получится разрешение от князя, к которому я отправил 31 июля мое просительное
письмо с лекарским свидетельством. Недели две или три пробуду у вас. Вы примите меня под
вашу крышу. О многом потолкуем — почти два года как мы не видались…
Сообщите Басаргину при случае
ваше письмо; он привязан к Никите. Прощайте, добрый друг!
Сегодня в ночь заезжал Казадаев; я, пока он здесь был, успел сказать несколько слов братьям Михаиле и Николаю, а
ваше письмо до другого разу осталось.
Однако прощайте, почтенный друг. Вы, я думаю, и не рады, что заставили меня от времени до времени на бумаге беседовать с вами, как это часто мне случалось делать мысленно. Не умею отвыкнуть от вас и доброго
вашего семейного круга, с которым я сроднился с первых моих лет. Желаю вам всех возможных утешений. Если когда-нибудь вздумаете мне написать, то посылайте
письма Матрене Михеевне Мешалкиной в дом Бронникова. Это скорее доходит. Крепко жму
вашу руку.
Не знаю, найдет ли вас, почтенный Яков Дмитриевич, мой листок в Красноярске, но во всяком случае где бы вы ни были, найдет вас моя признательность за
ваше письмо и за книгу.
Очень вас благодарю, добрая Катерина Федосеевна, за
вашу приписку — поцелуйте
вашу Машеньку за ее строчку. Приласкайте за меня и Павлушу. Душевно вам желаю всего отрадного в семейном
вашем кругу. Часто ли вы получаете
письма из Солдиной?
Обнимаю вас, добрый друг. Передайте прилагаемое
письмо Созоновичам. Барон [Барон — В. И. Штейнгейль.] уже в Тобольске — писал в день выезда в Тары. Спасибо племяннику-ревизору, [Не племянник, а двоюродный брат декабриста И. А. Анненкова, сенатор H. Н. Анненков, приезжавший в Сибирь на ревизию.] что он устроил это дело. — 'Приветствуйте
ваших хозяев — лучших людей. Вся наша артель вас обнимает.
Спасибо вам за три стиха по случаю новой могилы в Марьине. Грустно за бедную Наталью Дмитриевну.
Ваше трехстишие отрадно! Я ей при первом
письме передам
вашу мысль, — она ей придется по душе.
Непростительно мне, вечному писаке
писем, что я до сих пор не благодарил вас, добрый друг Гаврило Степанович, за
ваши листки с экс-директрисой. Из последующего вы увидите причины этой неисправности и, может быть, меня оправдаете.
Два слова в ответ на
ваше письмо от 15 сентября, которое у меня уже давно, добрый Петр Николаевич!
Несколько дней тому назад я получил, добрая Марья Николаевна,
ваше письмо от 20 октября. Спасибо вам, что вы мне дали отрадную весточку о нашем больном. Дай бог, чтоб поддержалось то лучшее, которое вы в нем нашли при последнем
вашем посещении. Дай бог, чтоб перемена лечения, указанная Пироговым, произвела желаемый успех! Мне ужасно неловко думать, что Петр, юнейший между нами, так давно хворает и хандрит естественным образом: при грудных болезнях это почти неизбежное дело.
15-го почта привезла мне еще
ваше письмо от 7 февраля.
Я решился… побеседовать с С. П. и вами откровенно и нараспашку, пользуясь случаем, который должен доставить вам это
письмо помимо строгих глаз неусыпного аргуса —
вашего демона…
Недавно было
письмо от Казимирского — он просит меня благодарить вас за радушный и дружеский прием. Подозревает даже, что я натолковал вам о его гастрономических направлениях.
Ваш гомерической обед родил в нем это подозрение. Вообще он не умеет быть вам довольно признательным. Говорит: «Теперь я между Свистуновым и Анненковым совершенно чувствую себя не чужим».
За три дня до праздников я получил, почтенный Николай Иванович,
ваше письмо от 21 марта. Благодарю вас очень, что побеседовали со мной… [Дальше — просьбы о хлопотах в министерстве о разных сибиряках.]
Ваш покорнейший слуга Н. Балин. [Имеется
письмо Пущина к M. М. Нарышкину от 31 мая, где говорится, что все его поручения исполнены, Ф. М. Башмакову выдано из Малой артели 50 р. «Я верен нашим старым преданиям. Я уже привык задним числом радоваться за других. Пятнадцатилетний опыт меня этому научил» (PO, M 5832/4).]
Добрая Елизавета Петровна, сегодня только откликаюсь на
ваше письмо от 23 августа, которое дошло до меня 11 сентября. Деньги Елены Родионовны тогда же отправлены были по ее назначению, и она, верно, прямо получит ответ из Тобольска.
Миша застал здесь, кроме нас, старожилов ялуторовских, Свистуновых и Наталью Дмитриевну, которую вы не можете отыскать. Она читала вместе со мной
ваше письмо и, вероятно, скоро лично будет вам отвечать и благодарить по-своему за все, что вы об ней мне говорите, может быть, не подозревая, что оно ей прямо попало в руки. — Словом, эта женщина сделала нам такой подарок, который я называю подвигом дружбы. Не знаю, как ее благодарить, хоть она уверяет, что поездка в Сибирь для нее подарок, а не для нас.
27июня я получил, почтенный Александр Федорович,
ваше письмо от 2-го того же месяца. Катаеву в ту же минуту ответил на его послание. Благодарю вас за доставление.
Добрый друг Сергей Петрович, сего дня отвечаю вам на два
ваших письма от 28 июня и 2 июля… Сего 6-го числа мы приехали в Марьино. Доктора посоветовали мне на время оставить микстуры, капли и пр. и пр… и ехать дышать здешним деревенским воздухом…
Верный
ваш И. П. [Много
писем Е. И. и С. П. Трубецких к Пущину за 1840–1858 гг. в РО (ф. 243, № 4/23, 4/24, Фв III, № 75).]
Почта привезла мне сегодня
ваше вчерашнее
письмо.
В тот самый день, как я писал к Michel-Michel, то есть 16-го числа, почта привезла мне, добрая Елизавета Петровна,
ваш листок от 9-го с выпиской из
письма Кондратия.
Скажу вам, что я совершенно не знала об этом долге; покойная моя матушка никогда не поминала об нем, и когда до меня дошли слухи, что вы отыскивали меня с тем, чтобы передать мне долг отца моего, я не верила, полагая, что это была какая-нибудь ошибка; не более как с месяц назад, перечитывая
письма отца моего, в одном из оных мы нашли, что упоминалось об этом долге, но мы удивились, как он не мог изгладиться из памяти
вашей.
Три дня тому назад дошло до меня, добрая и почтенная Елена Александровна, дружеское
ваше письмо ст 5 апреля…