Неточные совпадения
Сегодня на вершок короче, завтра — на вершок длиннее:
все это еще больше удерживает дело на почве внезапностей и колебаний, нимало не разъясняя
самого принципа обуздания.
Увы! мы стараемся устроиться как лучше, мы враждуем друг с другом по вопросу о переименовании земских судов в полицейские управления, а в конце концов все-таки убеждаемся, что даже передача следственной части от становых приставов к судебным следователям (мера
сама по себе очень полезная) не избавляет нас от тупого чувства недовольства, которое и после учреждения судебных следователей, по-прежнему, продолжает окрашивать
все наши поступки,
все житейские отношения наши.
Он чтит
все союзы, но чтит не постольку, поскольку они защищают его
самого, а поскольку они ограждают других.
Для него лично нет в мире угла, который не считался бы заповедным, хотя он
сам открыт со
всех сторон, открыт для
всех воздействий, на изобретение которых так тороват досужий человеческий ум.
Вот вероятный практический результат, к которому в конце концов должен прийти
самый выносливый из простецов при первом жизненном уколе. Ясно, что бессознательность, которая дотоле примиряла его с жизнью, уже не дает ему в настоящем случае никаких разрешений, а только вносит элемент раздражения в непроницаемый хаос понятий, составляющий основу
всего его существования. Она не примиряет, а приводит к отчаянию.
Говоря по совести, оно не только лишено какой бы то ни было согласованности, но
все сплошь как бы склеено из кусочков и изолированных теорий, из которых каждая питает
саму себя, организуя таким образом как бы непрекращающееся вавилонское столпотворение.
— Это ты насчет того, что ли, что лесов-то не будет? Нет, за им без опаски насчет этого жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это так. Этому дай в руки топор, он
все безо времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, — ну, и останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот с умом. У него, смотри, какой лес на этом
самом месте лет через сорок вырастет!
— А та и крайность, что ничего не поделаешь. Павел-то Павлыч, покудова у него крепостные были, тоже с умом был, а как отошли, значит, крестьяне в казну — он и узнал себя. Остались у него от надела клочочки —
сам оставил:
всё получше, с леском, местечки себе выбирал — ну, и не соберет их. Помаялся, помаялся — и бросил. А Сибирян эти клочочки
все к месту пристроит.
— Ну вот, его
самого. Теперь он у Адама Абрамыча первый человек состоит. И у него своя фабричка была подле Адам Абрамычевой; и тоже пофордыбачил он поначалу, как Адам-то Абрамыч здесь поселился. Я-ста да мы-ста, да куда-ста кургузому против нас устоять! Ан через год вылетел. Однако Адам Абрамыч простил. Нынче Прохор-то Петров у него
всем делом заправляет — оба друг дружкой не нахвалятся.
Мы с версту мчимся во
весь дух. Ямщик то и дело оглядывается назад, очевидно с желанием уловить впечатление, которое произведет на меня эта безумная скачка. Наконец лошади мало-помалу начинают
сами убавлять шагу и кончают обыкновенною ленивою рысью.
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на
все первый сорт. И не то чтоб себе на пользу —
всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки на ум пойдут! Он тебя утром на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его
самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и идет. И за дело! потому, дураков учить надо. Только вот что диво: куда деньги деваются, ни у кого их нет!
Восклицание «уж так нынче народ слаб стал!» составляет в настоящее время модный припев градов и
весей российских. Везде, где бы вы ни были, — вы можете быть уверены, что услышите эту фразу через девять слов на десятое. Вельможа в раззолоченных палатах, кабатчик за стойкой, земледелец за сохою —
все в одно слово вопиют: «Слаб стал народ!» То же
самое услышали мы и на постоялом дворе.
Остается, стало быть, единственное доказательство «слабости» народа — это недостаток неуклонности и непреоборимой верности в пастьбе сельских стад. Признаюсь, это доказательство мне
самому, на первый взгляд, показалось довольно веским, но, по некотором размышлении, я и его не то чтобы опровергнул, но нашел возможным обойти. Смешно, в
самом деле, из-за какого-нибудь десятка тысяч пастухов обвинить
весь русский народ чуть не в безумии! Ну, запил пастух, — ну, и смените его, ежели не можете простить!
— И подделала, и
все это знают, и даже
сам отец протопоп под веселую руку не раз проговаривался, и
все же у Маргариты Ивановны теперь миллион чистоганом, а у Харина — кошель через плечо. Потому, дурак!
Ну,
само собой, окружили его друзья-приятели, пьют, едят, на рысаках по Москве гоняют, народ давят — словом сказать,
все удовольствия, что только можно вообразить!
Я догадался, что имею дело с бюрократом
самого новейшего закала. Но — странное дело! — чем больше я вслушивался в его рекомендацию
самого себя, тем больше мне казалось, что, несмотря на внешний закал, передо мною стоит
все тот же достолюбезный Держиморда, с которым я когда-то был так приятельски знаком. Да, именно Держиморда! Почищенный, приглаженный, выправленный, но
все такой же балагур, готовый во всякое время и отца родного с кашей съесть, и
самому себе в глаза наплевать…
Только в одном случае и доныне русский бюрократ всегда является истинным бюрократом. Это — на почтовой станции, когда смотритель не дает ему лошадей для продолжения его административного бега. Тут он вытягивается во
весь рост, надевает фуражку с кокардой (хотя бы это было в комнате), скрежещет зубами, сует в
самый нос подорожную и возглашает...
— Однако, какая пропасть гнезд! А мы-то, простаки, ездим, ходим, едим, пьем, посягаем — и даже не подозреваем, что
все эти отправления совершаются нами в
самом, так сказать, круговороте неблагонамеренностей!
— Отчет? А помнится, у вас же довелось мне вычитать выражение: «ожидать поступков». Так вот в этом
самом выражении резюмируется программа
всех моих отчетов, прошедших, настоящих и будущих. Скажу даже больше: отчет свой я мог бы совершенно удобно написать в моей к — ской резиденции, не ездивши сюда. И ежели вы видите меня здесь, то единственно только для того, чтобы констатировать мое присутствие.
— Да-с, претерпел-таки. Уж давно думаю я это
самое Монрепо побоку — да никому, вишь, не требуется. Пантелею Егорову предлагал: «Купи, говорю! тебе, говорю,
все одно, чью кровь ни сосать!» Так нет, и ему не нужно! «В твоем, говорит, Монрепо не людям, а лягушкам жить!» Вот, сударь, как нынче бывшие холопы-то с господами со своими поговаривают!
— А так мы их понимаем, как есть они по
всей здешней округе
самый вредный господин-с. Теперича, ежели взять их да еще господина Анпетова, так это именно можно сказать: два сапога — пара-с!
И как вы люди темные, то от этого
самого, значит,
все вас обижают.
Помни, что
все в сем мире от бога, и что мы в его руках не что иное, как орудие, которое
само не знает, куда устремляется и что в сей жизни достигнуть ему предстоит.
Вы, как Исав, готовы за горшок чечевицы продать
все так называемые основы ваши! вы говорите о святости вашего суда, а
сами между тем на каждом шагу делаете из него или львиный ров, или сиренскую прелесть! вы указываете на брак, как на основу вашего гнилого общества, а
сами прелюбодействуете! вы распинаетесь за собственность, а
сами крадете! вы со слезами на глазах разглагольствуете о любви к отечеству, а
сами сапоги с бумажными подметками ратникам ставите!
Поэтому, друг мой, ежели ты и видишь, что высший человек проштрафился, то имей в виду, что у него всегда есть ответ: я, по должности своей, опыты производил! И
все ему простится, потому что он и
сам себя давно во
всем простил. Но тебе он никогда того не простит, что ты его перед начальством в сомнение или в погрешность ввел.
Я думал, что вы
сами наконец поймете
все неприличие вашей настойчивости, но, к сожалению, даже эта скромная надежда моя не оправдалась.
Так за Деруновым и утвердилась навсегда кличка «министр». И не только у нас в доме, но и по
всей округе, между помещиками, которых дела он, конечно, знал лучше, нежели они
сами. Везде его любили,
все советовались с ним и удивлялись его уму, а многие даже вверяли ему более или менее значительные куши под оборот, в полной уверенности, что Дерунов не только полностью отдаст деньги в срок, но и с благодарностью.
— То-то, говорю: чти! Вот мы, чернядь, как в совершенные лета придем, так
сами домой несем! Родитель-то тебе медную копеечку даст, а ты ему рубль принеси! А и мы родителей почитаем! А вы, дворяна, ровно малолетные, до старости
все из дому тащите — как же вам родителей не любить!
— Не кто обделил,
сам себя обделил.
Сама себя раба бьет, коли плохо жнет. На
все, сударь, воля родительская!
— А то и хорошо, что вольному воля! Прежде насчет
всего запрет был, а нынче — воля! А впрочем, доложу вам, умному человеку на этот счет
все едино: что запрет, что воля. Когда запрет был — у умного человека на предмет запрета выдумка была; воля пришла — у него на предмет этой
самой воли выдумка готова! Умный человек никогда без хлеба не оставался. А что касается до прочих, так ведь и для них
все равно. Только навыворот… ха-ха!
— Пять тысяч —
самая христианская цена. И деньги сейчас в столе — словно бы для тебя припасены. Пять тысяч на круг! тут и худая, и хорошая десятина —
всё в одной цене!
— Посмотри! что ж, и посмотреть не худое дело! Старики говаривали:"Свой глазок — смотрок!"И я вот стар-стар, а везде
сам посмотрю. Большая у меня сеть раскинута, и не оглядишь всеё — а
все как-то сердце не на месте, как где
сам недосмотришь! Так день-деньской и маюсь. А, право, пять тысяч дал бы! и деньги припасены в столе — ровно как тебя ждал!
— Нет, я на этот счет с оглядкой живу. Ласкать ласкаю, а баловать — боже храни! Не видевши-то денег, она
все лишний раз к отцу с матерью забежит, а дай ей деньги в руки — только ты ее и видел. Э, эх!
все мы, сударь, люди,
все человеки!
все денежку любим! Вот помирать стану —
всем распределю, ничего с собой не унесу. Да ты что об семье-то заговорил? или
сам обзавестись хочешь?
— Вот это ты дельное слово сказал. Не спросят — это так. И ни тебя, ни меня, никого не спросят,
сами всё, как следует, сделают! А почему тебя не спросят, не хочешь ли знать? А потому, барин, что уши выше лба не растут, а у кого ненароком и вырастут сверх меры — подрезать маленечко можно!
Мы простились довольно холодно, хотя Дерунов соблюл
весь заведенный в подобных случаях этикет. Жал мне руки и в это время смотрел в глаза, откинувшись
всем корпусом назад, как будто не мог на меня наглядеться, проводил до
самого крыльца и на прощанье сказал...
Куроед, совместивший в своем одном лице
всю академию нравственных и политических наук! Куроед-сердцеведец, куроед-психолог, куроед-политикан! Куроед, принимающий на себя расценку обывательских убеждений и с
самым невозмутимым видом одним выдающий аттестат благонадежности, а другим — аттестат неблагонадежности!
И вот куроеды взбаламутились и с помощью Гришек, Прошек и Ванек начинают орудовать. Не простой тишины они ищут, а тишины прозрачной, обитающей в открытом со
всех сторон помещении. Везде, даже в
самой несомненной тишине, они видят или нарушение тишины, или подстрекательство к таковому нарушению.
Ведь
сам же он, и даже не без самодовольства, говорил давеча, что по
всему округу сеть разостлал? Стало быть, он кого-нибудь в эту сеть ловит? кого ловит? не таких ли же представителей принципа собственности, как и он
сам? Воля ваша, а есть тут нечто сомнительное!
В этом роде мы еще с четверть часа поговорили, и
все настоящего разговора у нас не было. Ничего не поймешь. Хороша ли цена Дерунова? — "знамо хороша, коли
сам дает". Выстоят ли крестьяне, если им землю продать? — "знамо, выстоят, а може, и не придется выстоять, коли-ежели…"
Как бы, вместо"конца"-то, не прийти к
самому ужаснейшему из
всех «начал»: к началу целого ряда процессов, которые могут отравить
всю жизнь?
Мне начинает казаться, что на меня со
всех сторон устремлены подозрительные взоры, что в голове человека, с которым я имею дело,
сама собою созревает мысль:"А ведь он меня хочет надуть!"И кто же может поручиться, что и в моей голове не зреет та же мысль? не думаю ли и я с своей стороны:"А ведь он меня хочет надуть!"
Сад заглох, дорожек не было и помина, но березы, тополи и липы разрослись так роскошно, что мне
самому стало как-то не по себе, когда я подумал, что, быть может, через месяц или через два, приедет сюда деруновский приказчик, и по манию его ляжет, посеченная топором,
вся эта великолепная растительность.
В тоне голоса Лукьяныча слышалось обольщение. Меня
самого так и подмывало, так и рвалось с языка:"А что, брат, коли-ежели"и т. д. Но, вспомнив, что если однажды я встану на почву разговора по душе, то
все мои намерения и предположения относительно «конца» разлетятся, как дым, — я промолчал.
Я был на один шаг от опасности, и ежели не попался в беду, то обязан этим лишь тому, что Дерунов
сам еще не вполне обнял
всю обширность полномочий, которые находятся в его распоряжении.
И вдруг
весь этот либерализм исчез! Исправник «подтягивает», частный пристав обыскивает и гогочет от внутреннего просветления.
Все поверили, что земля под стеклянным колпаком висит,
все уверовали в"чудеса кровопускания", да не только
сами уверовали, но хотят, чтоб и другие тому же верили, чтобы ни в ком не осталось ни тени прежнего либерализма.
И только тогда, когда «подвох» возымел уже свое действие, когда психологическая игра совершила
весь свой круг и получила от нотариуса надлежащую санкцию, когда участвовавшие в ней стороны уже получили возможность проверить
самих себя, только тогда начинают они ощущать нечто странное.
— Здешний, из Долгинихи, Федор Никитин Чурилин. А Зайцем прозван оттого, что он на всяком месте словно бы из-под куста выпрыгнул. Где его и не ждешь, а он тут. Крестьянством не занимается, а только маклерит. Чуть где прослышит, что в разделку пошло — ему уж и не сидится. С неделю места есть, как он около нас кружит, да я
все молчал.
Сам, думаю, придет — ан вот и пришел.
Само собой, чтобы, примерно, в ответе перед ним не остаться, скажешь ему: не
весь, мол, такой лес, есть и прогалинки.
— Наша должность, ваше благородие, осмелюсь вам доложить, даже очень довольно строгая. Смотрите, примерно, теперича хоть вы, или другой кто: гуляет, мол, Федор, в баклуши бьет! А я, между прочим, нисколько не гуляю,
все промежду себя обдумываю. Как, значит, кому угодить и кому что, к примеру, требуется.
Все это я завсегда на замечании держать должен. К примеру, хошь бы такой случай: иной купец
сам доходит, а другой — через прикащиков.
— Эх, Степан Лукьяныч, как это, братец, ты говоришь:"соврал!"Могу ли я теперича господина обманывать! Может, я через это
самое кусок хлеба себе получить надеюсь, а ты говоришь:"соврал!"А я
все одно, что перед богом, то и перед господином! Возьмем теперича хоть это
самое Филипцево! Будем говорить так: что для господина приятнее, пять ли тысяч за него получить или три? Сказывай!