Неточные совпадения
Когда я докладывал об этом моему генералу, то даже он не мог воздержаться от благосклонной улыбки."А ведь это похоже на дело, мой
друг!" — сказал он, обращаясь ко мне. На что я весело ответил:"Всякое заблуждение, ваше превосходительство, имеет крупицу правды, но правды преждевременной, которая по этой причине и именуется заблуждением". Ответ этот так понравился генералу, что он эту же мысль не
раз после того
в Английском клубе от себя повторял.
Рассказывает, что нынче на все дороговизна пошла, и пошла оттого, что"прежние деньги на сигнации были, а теперьче на серебро счет пошел"; рассказывает, что дело торговое тоже трудное, что"рынок на рынок не потрафишь: иной
раз дорого думаешь продать, ан ни за что спустишь, а
другой раз и совсем, кажется, делов нет, ан вдруг бог подходящего человека послал"; рассказывает, что
в скором времени"объявления набору ждать надо"и что хотя набор — "оно конечно"…"одначе и без набору быть нельзя".
—
Разом ничего вы, сударь, с них не получите, потому что у них и денег-то настоящих нет. Придется
в рассрочку дело оттягивать. А рассрочка эта вот что значит: поплатят они с грехом пополам годок,
другой, а потом и надоест: всё плати да плати!
На этот
раз Легкомысленный спасся. Но предчувствие не обмануло его. Не успели мы сделать еще двух переходов, как на него напали три голодные зайца и
в наших глазах растерзали на клочки! Бедный
друг! с какою грустью он предсказывал себе смерть
в этих негостеприимных горах! И как он хотел жить!
Петенька сделал еще несколько попыток к примирению отца с Стреловым, но всякий
раз слышал один ответ:"Ни слова, мой
друг!" — после чего старый генерал удалялся
в спальную и запирался там.
Опять к мировому, к
другому, за сорок уж верст — отказ; на съезд — отказ;
в Сенат — прицеп выдумали,
в третий
раз судить велели.
Под конец адвокат, очевидно, забылся и повторил недавно сказанную им на суде речь. Он делал так называемые красивые жесты и даже наскакивал на педагога, мня видеть
в нем противную сторону. Когда он умолк,
в каюте на несколько минут воцарилось всеобщее молчание; даже ликвидаторы как будто усомнились
в правильности задуманных ими ликвидации и, с беспокойством взглянув
друг на
друга,
разом, для храбрости, выпили по большой.
Он мечтал о том, как бы новым «плевком» окончательно загадить пустопорожнее место, я же, с своей стороны, обдумывал обременительнейший ряд статей, из которых каждая начиналась бы словами:"с одной стороны, нужно признаться"и оканчивалась бы словами:"об этом мы поговорим
в другой раз"…
Выслушав это, князь обрубил
разом. Он встал и поклонился с таким видом, что Тебенькову тоже ничего
другого не оставалось как,
в свою очередь, встать, почтительно расшаркаться и выйти из кабинета. Но оба вынесли из этого случая надлежащее для себя поучение. Князь написал на бумажке:"Франклин — иметь
в виду, как одного из главных зачинщиков и возмутителей"; Тебеньков же, воротясь домой, тоже записал:"Франклин — иметь
в виду, дабы на будущее время избегать разговоров об нем".
Нельзя сказать, чтобы Марья Петровна не «утешалась» им: когда он
в первый
раз приехал к ней показаться
в генеральском чине, она даже потрепала его по щеке и сказала: «ах, ты мо-ой!», но денег не дала и ограничилась ласковым внушением, что люди для того и живут на свете, чтобы
друг другу тяготы носить.
Право, жизнь совсем не так сложна и запутанна, как ты хочешь меня уверить. Но ежели бы даже она и была такова, то существует очень простая манера уничтожить запутанности — это разрубить тот узел, который мешает больше
других. Не знаю, кто первый употребил
в дело эту манеру, — кажется, князь Александр Иванович Македонский, — но знаю, что этим способом он
разом привел армию и флоты
в блистательнейшее положение.
А попал туда
раз — и
в другой придешь. Дома-то у мужика стены голые, у
другого и печка-то к вечеру выстыла, а
в кабак он придет — там и светло, и тепло, и людно, и хозяин ласковый — таково весело косушечками постукивает. Ну, и выходит, что хоть мы и не маленькие, а
в нашем сословии одно что-нибудь: либо
в кабак иди, либо, ежели себя соблюсти хочешь, запрись дома да и сиди
в четырех стенах, словно чумной.
Я взглянул на них: Филофей Павлыч делал вид, что слушает… но не больше, как из учтивости, Машенька даже не слушала; она смотрела совсем
в другую сторону, и вся фигура ее выражала:"Господи! сказано было
раз… чего бы, кажется!"
Это было ясно.
В сущности, откуда бы ни отправлялись мои
друзья, но они, незаметно для самих себя, фаталистически всегда приезжали к одному и тому же выходу, к одному и тому же практическому результату. Но это была именно та «поганая» ясность, которая всегда так глубоко возмущала Плешивцева. Признаюсь, на этот
раз она и мне показалась не совсем уместною.
На этом наш разговор кончился. Мы пожали
друг другу руки и разошлись. Но я уверен, что даже
в холодной душе Тебенькова не
раз после этого шевельнулся вопрос...
Кормилицу мою, семидесятилетнюю старуху Домну, бог благословил семейством. Двенадцать человек детей у нее, всё — сыновья, и все как на подбор — один
другого краше. И вот, как только, бывало, пройдет
в народе слух о наборе, так старуха начинает тосковать. Четырех сынов у нее
в солдаты взяли, двое послужили
в ополченцах. Теперь очередь доходит до внуков. Плачет старуха, убивается каждый
раз, словно по покойнике воет.
— Уж так аккуратен! так аккуратен!
Разом со всего подряда двадцать процентов учел. Святое дело. Да еще что: реестриков разных Радугину со всех сторон наслали: тот то купить просит, тот —
другое. Одних дамских шляпок из Москвы пять штук привезти обязался. Признаться сказать, я даже пожалел его:"Купи, говорю, кстати, и мне
в Москве домишко какой-нибудь немудрящий; я, говорю, и надпись на воротах такую изображу: подарен, дескать,
в знак ополчения".