Неточные совпадения
Мы высыпаем на платформы и спешим проглотить по стакану скверного чая. При последнем глотке я вспоминаю, что пью из того самого стакана, в который, за пять минут до прихода поезда, дышал заспанный мужчина, стоящий теперь за прилавком, дышал и
думал: «Пьете и так… дураки!» Возвратившись в вагон, я пересаживаюсь на
другое место, против двух купцов, с бородами и в сибирках.
Подумай об этом,
друг мой, и сообразно с сим располагай своим поведением!
Я не только на тебя не сержусь, но
думаю, что все это со временем еще к лучшему поправиться может. Так, например: отчего бы тебе немного погодя вновь перед генералом не открыться и не заверить его, что все это от неопытности твоей и незнания произошло? Генералы это любят, мой
друг, и раскаивающимся еще больше протежируют!
Теперь приготовляемся последний долг усопшему
другу отдать, а после того и об утверждении в правах наследства
подумать надо.
Рассказывает, что нынче на все дороговизна пошла, и пошла оттого, что"прежние деньги на сигнации были, а теперьче на серебро счет пошел"; рассказывает, что дело торговое тоже трудное, что"рынок на рынок не потрафишь: иной раз дорого
думаешь продать, ан ни за что спустишь, а
другой раз и совсем, кажется, делов нет, ан вдруг бог подходящего человека послал"; рассказывает, что в скором времени"объявления набору ждать надо"и что хотя набор — "оно конечно"…"одначе и без набору быть нельзя".
— Да ведь на грех мастера нет. Толковал он мне много, да мудрено что-то. Я ему говорю:"Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а ты просто задаром еще
другой такой рубль получишь!"Ну, я и поусомнился. Сибирь,
думаю. Вот сын у меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику понял!
И чем дольше я
думал, тем больше и больше таяла моя недавняя решимость действовать с умом. И по мере того как она исчезала, на ее место, сначала робко, но потом все настойчивее и настойчивее, всплывала
другая решимость: бросить! Бросить все и бежать!
Генерал называет Антошку подлецом и христопродавцем; Антошка называет генерала"гнилою колодою". Оба избегают встреч
друг с
другом, оба стараются даже не
думать друг об
друге, и оба не могут ступить шагу, чтобы одному не бросился в глаза новый с иголочки домик"нового человека", а
другому — тоже не старая, но уже несомненно потухающая усадьба"ветхого человека"…
Нимало не
думая, оба решили невеликие сии капиталы проесть; но при сем один, накупив себе на базаре знатных яств и питий и получив, за всеми расходами, полтинник сдачи, сделал из купленного материала обед и со вкусом съел оный;
другой же, взяв кастрюлю, наполнив оную водою и вскипятив, стал в кипятке варить наследственную двадцатипятирублевую бумажку, исполняя сие дотоле, пока от бумажки не осталось одно тесто.
Неверная, быть может, изможденная болезнью рука его (завещание было писано на одре смерти, при общем плаче
друзей и родных… когда же тут было
думать о соблюдении юридических тонкостей!) писала выражение, составляющее ныне предмет споров, но бодрая его мысль несомненно была полна
другим выражением, — выражением, насчет которого, к счастию для человечества, не может быть двух разных мнений.
— Нет, ты заметь! — наконец произносит он, опять изменяя «вы» на «ты», — заметь, как она это сказала:"а вы, говорит, милый старец, и до сих пор
думаете, что Ева из Адамова ребра выскочила?"И из-за чего она меня огорошила? Из-за того только, что я осмелился выразиться, что с одной стороны история, а с
другой стороны Священное писание… Ah, sapristi! Les gueuses! [А, черт возьми! Негодяйки! (франц.)]
— La mort — c'est trop dire! [Смерть — уж это слишком! (франц.)] Но
подумай, однако ж, мой
друг! вот ты ждал к празднику через плечо, вот как бы это…
Но я сказал прямо: «Если бы к этому прибавили три тысячи аренды, то и тогда я еще
подумаю!» Почему я так смело ответил? а потому, мой
друг, что, во-первых, у меня есть своя административная система, которая несомненно когда-нибудь понадобится, а во-вторых, и потому, что я знаю наверное, что от меня мое не уйдет.
— Вот вы смеетесь надо мной, мои
друзья, — сказала она в виде предисловия, — а я, как мать, можно сказать, денно и нощно только об вас
думаю.
— Паче всего сокрушаюсь я о том, что для души своей мало полезного сделала. Всё за заботами да за детьми, ан об душе-то и не
подумала. А надо, мой
друг, ах, как надо! И какой это грех перед богом, что мы совсем-таки… совсем об душе своей не рачим!
— Это все ты, тихоня, мутишь! Вижу я тебя, насквозь тебя вижу! ты
думаешь, на глупенькую напал? ты
думаешь, что вот так сейчас и проведешь! так нет, ошибаешься,
друг любезный, я все твои прожекты и вдоль и поперек знаю… все вижу, все вижу, любезный
друг!
[Ты благороден и великодушен, Серж! (франц.)] но, к сожалению, светская молодежь нашего времени
думает, что одной физической силы (один петербургский адвокат de mes amis [из моих
друзей (франц.)] называет это современною гвардейскою правоспособностью) достаточно, чтоб увлечь женщину.
Не
думай, однако ж, petite mere, что я сержусь на тебя за твои нравоучения и обижен ими. Во-первых, я слишком bon enfant, [паинька (франц.)] чтоб обижаться, а во-вторых, я очень хорошо понимаю, что в твоем положении ничего
другого не остается и делать, как морализировать. Еще бы! имей я ежедневно перед глазами Butor'a, я или повесился бы, или такой бы aperГu de morale настрочил, что ты только руками бы развела!
"Стало быть, нужно отступить?" — спросишь ты меня и, конечно, спросишь с негодованием. Мой
друг! я слишком хорошо понимаю это негодование, я слишком ценю благородный источник его, чтоб ответить тебе сухим:"Да, лучше отступить!"Я знаю, кроме того, что подобные ответы не успокоивают, а только раздражают. Итак, поищем оба, не блеснет ли нам в темноте луч надежды, не бросит ли нам благосклонная судьба какого-нибудь средства, о котором мы до сих пор не
думали?
И вдруг бы у него оказался капитал — откуда? как? что
подумали бы! Ах, мой
друг, не мало он страдал от этого!
— Да, но имеем ли мы право искать спокойствия,
друг мой? Я вот тоже, когда глупенькая была, об том только и
думала, как бы без заботы прожить. А выходит, что я заблуждалась. Выходит, что мы, как христиане, должны беспрерывно печься о присных наших!
Может быть, он и тогда, при жизни мужа, уж
думал:"Мерзавец этот Савка! какую штучку поддел! вон как она ходит! ишь! ишь! так по струнке и семенит ножками!"И кто же знает, может быть, он этому Савке,
другу своему, даже подсыпал чего-нибудь, чтоб поскорей завладеть этою маленькою женщиной, которая так охотно пойдет за тем, кто первый возьмет ее за ручку, и потом всю жизнь будет семенить ножками по струнке супружества!
— Не он это слово сказал, а я; следовательно, ты можешь его заменить
другим:"желал бы","предполагал бы","осмеливался бы
думать" — словом сказать, выразиться, как тебе самой кажется почтительнее. Итак, к делу. Он писал тебе о своем желании и получил от тебя двусмысленный ответ…
Маленькие глаза его как-то пытливо перебегали с одного предмета на
другой, как будто хотели отыскать поличное; но я не
думаю, чтоб это было в нем прирожденное ехидство, а скорее результат похвал и начальственных поощрений.
— А ты как
думала, дурочка! Ведь я на государственной службе состою и, следовательно, несу известные обязанности. Государство, мой
друг, не шутит. Оно уволило меня на двадцать восемь дней, а на двадцать девятый день требует, чтоб я был на своем посту. Ступай же, ангел мой, и постарайся заснуть! В десять часов я тебя разбужу, ты нальешь мне чаю, а в одиннадцать часов я беру шляпу и спешу в департамент!
— Впрочем, я
думаю, едва ли вы были в состоянии дать моим мыслям надлежащее развитие. В вашем положении… столь важная перемена в жизни… Поздравляю вас, мой
друг! от души поздравляю!
Но когда люди
думают совсем о
другом, то от них самые доказательные убеждения отскакивают, как от стены горох.
— И вот наше существование,
друг мой! — прибавлял он грустно, — мы не имеем ни одной свободной минуты, мы ни об чем
другом не
думаем, как об исполнении обязанностей службы, а между тем нам завидуют, нас называют пугачевскими эмиссарами! Ну, похожи ли мы на это?
И вот крики боли начинают мало-помалу стихать, и недавний вопль:"Унизительно, стыдно, больно!"сменяется
другим:"Лучше не
думать!"Затем человек уже делается рассудительным; в уме его постепенно образуется представление о неизбежном роке, о гнетущей силе обстоятельств, против которой бесполезно, или, по малой мере, рискованно прать, и наконец, как достойное завершение всех этих недостойностей, является краткий, но имеющий решающую силу афоризм:"Надо же жить!"