Неточные совпадения
— Это ты насчет того, что ли, что лесов-то не будет? Нет, за им без опаски насчет этого жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это
так. Этому дай в руки топор, он все безо времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, —
ну, и останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот с умом. У него, смотри, какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!
Намеднись я с Крестьян Иванычем в Высоково на базар ездил,
так он мне: «Как это вы, русские, лошадей своих
так калечите? говорит, — неужто ж, говорит, ты не понимаешь, что лошадь твоя тебе хлеб дает?»
Ну, а нам как этого не понимать?
—
Ну, вот! вот он самый и есть!
Так жил-был этот самый Скачков, и остался он после родителя лет двадцати двух, а состояние получил — счету нет! В гостином дворе пятнадцать лавок, в Зарядье два дома, на Варварке дом, за Москвой-рекой дом, в Новой Слободе… Чистоганом миллион… в товаре…
—
Ну, конечно. А впрочем, коли по правде говорить: что же
такое Скачков?
Ну, стоит ли он того, чтоб его жалеть!
— Да… народ нынче! Да ведь и Бакулин-то прост!
ну, как-таки
так? — замечает другая сибирка.
— В Москве, сударь! в яме за долги года с два высидел, а теперь у нотариуса в писцах, в самых, знаете, маленьких… десять рублей в месяц жалованья получает. Да и какое уж его писанье! и перо-то он не в чернильницу, а больше в рот себе сует. Из-за того только и держат, что предводителем был,
так купцы на него смотреть ходят.
Ну, иной смотрит-смотрит, а между прочим — и актец совершит.
— Нехорошо-с. То есть
так плохо,
так плохо, что если начать рассказывать,
так в своем роде «Тысяча и одна ночь» выйдет.
Ну, а все-таки еще ратуем.
— Нет,
так, по своей охоте ратуем. А впрочем, и то сказать, горевые мы ратники! Вот кабы тузы-то наши козырные живы были —
ну, и нам бы поповаднее было заодно с ними помериться. Да от них, вишь, только могилки остались, а нам-то, мелкоте, не очень и доверяют нынешние правители-то!
— Смеется… писатель! Смейтесь, батюшка, смейтесь! И
так нам никуда носу показать нельзя! Намеднись выхожу я в свой палисадник — смотрю, а на клумбах целое стадо Васюткиных гусей пасется.
Ну, я его честь честью: позвал-с, показал-с. «Смотри, говорю, мерзавец! любуйся! ведь по-настоящему в остроге сгноить за это тебя мало!» И что ж бы, вы думали, он мне на это ответил? «От мерзавца слышу-с!» Это Васютка-то
так поговаривает! ась? от кого, позвольте узнать, идеи-то эти к ним лопали?
—
Ну, батя! что христианин-то он — это еще бабушка надвое сказала! Умница — это
так! Из шельмов шельма — это я и при нем скажу! — отрекомендовал Терпибедов.
— По здешнему месту эти концы очень часто, сударь, бывают. Смотришь, это, на человека: растет, кажется…
ну,
так растет!
так растет! Шире да выше, краше да лучше, и конца-краю, по видимостям, деньгам у него нет. И вдруг, это, — прогорит. Словно даже свечка, в одну минуту истает. Либо сам запьет, либо жена сбесится… разумеется, больше от собственной глупости. И пойдет, это, книзу, да книзу, уже да хуже…
— Они самые-с. Позвольте вам доложить! скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания человек, однако при всем том
так себя понимаю, что, кажется, тыщ бы не взял, чтобы, значит, на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения сказать, вони… И боже ты мой!
Ну, а они — они ничего-с! для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
Много помог мне и уланский офицер, особливо когда я открыл ему раскаяние Филаретова. Вот истинно добрейший малый, который даже сам едва ли знает, за что под арестом сидит! И сколько у него смешных анекдотов! Многие из них я генералу передал, и
так они ему пришли по сердцу, что он всякий день, как я вхожу с докладом, встречает меня словами:"
Ну, что, как наш улан! поберегите его, мой друг! тем больше, что нам с военным ведомством ссориться не приходится!"
— Что жалеть-то! Вони да грязи мало, что ли, было? После постоялого-то у меня тут другой домок, чистый, был, да и в том тесно стало. Скоро пять лет будет, как вот эти палаты выстроил. Жить надо
так, чтобы и светло, и тепло, и во всем чтоб приволье было. При деньгах да не пожить? за это и люди осудят!
Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет ли какой?
— Какие дела! всех дел не переделаешь! Для делов дельцы есть —
ну, и пускай их, с богом, бегают! Господи! сколько годов, сколько годов-то прошло! Голова-то у тебя ведь почесть белая! Чай, в город-то в родной въехали,
так диву дались!
— Да ведь на грех мастера нет. Толковал он мне много, да мудрено что-то. Я ему говорю:"Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а ты просто задаром еще другой
такой рубль получишь!"
Ну, я и поусомнился. Сибирь, думаю. Вот сын у меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику понял!
— Старший сын, Николай, дельный парень вышел. С понятием. Теперь он за сорок верст, в С***, хлеб закупать уехал! С часу на час домой жду. Здесь-то мы хлеб нынче не покупаем; станция,
так конкурентов много развелось, приказчиков с Москвы насылают, цены набивают. А подальше — поглуше.
Ну, а младший сын, Яков Осипыч, — тот с изъянцем. С год места на глаза его не пущаю, а по времени, пожалуй, и совсем от себя отпихну!
— А я
так денно и нощно об этом думаю! Одна подушка моя знает, сколь много я беспокойств из-за этого переношу!
Ну, да ладно. Давали христианскую цену — не взяли,
так на предбудущее время и пятидесяти копеек напроситесь. Нет ли еще чего нового?
— Это
так точно-с. Главная причина, как его показать покупателю. Можно теперича и
так показать, что куда он ни взглянул, везде у него лес в глазах будет, и
так показать, что он только одну редочь увидит. Проехал я давеча Ковалихой; в бочку-то, направо-то… ах, хорош лесок!
Ну, а ежели полевее взять — пильщикам заплатить не из чего!
— Вот, ты говоришь:"нестоющий человек", а между тем сам же его привел! Как же
так жить!
Ну, скажи, можно ли жить, когда без подвоха никакого дела сделать нельзя!
— Да, сударь, всякому люду к нам теперь ходит множество. Ко мне — отцы, народ деловой, а к Марье Потапьевне — сынки наведываются. Да ведь и то сказать: с молодыми-то молодой поваднее, нечем со стариками. Смеху у них там…
ну, а иной и глаза таращит — бабенке-то и лестно, будто как по ней калегвардское сердце сохнет! Народ военный, свежий, саблями побрякивает — а время-то, между тем, идет да идет. Бывают и штатские, да всё
такие же румяные да пшеничные — заодно я их всех «калегвардами» прозвал.
Ну, скажите на милость, зачем тут «калегварды»? что они могут тут поделать, несмотря на всю свою крупитчатость? Вот кабы Дерунову, Осипу Иванычу, годов сорок с плеч долой — это точно! Можно было бы залюбоваться на
такую парочку!
Взглянул я, знаете, на Легкомысленного, а он
так и горит храбростью. Сначала меня это озадачило:"Ведь разбойники-то, думаю, убить могут!" — однако вижу, что товарищ мой кипятится,
ну, и я как будто почувствовал угрызение совести.
Вообще старики нерасчетливо поступают, смешиваясь с молодыми. Увы! как они ни стараются подделаться под молодой тон, а все-таки, под конец, на мораль съедут. Вот я, например, —
ну, зачем я это несчастное «Происшествие в Абруццских горах» рассказал? То ли бы дело, если б я провел параллель между Шнейдершей и Жюдик! провел бы весело, умно, с самым тонким запахом милой безделицы! Как бы я всех оживил! Как бы все это разом встрепенулось, запело, загоготало!
—
Ну, к Марье Потапьевне
так к Марье Потапьевне! А у ней соскучитесь,
так с Иваном Иванычем займетесь. Иван Иваныч! вот, братец, гость тебе! Займи! да смотри, чтоб не соскучился! Да чаю им, да по питейной части чтоб неустойки не было! Милости просим, сударь!
—
Ну, нет-с; я вам скажу, это женщина… это, как по-испански говорится, salado… salada… [пикантная (исп.)]
Так, кажется?
— Н-да… это
так… Жюдик… Salado, salada… Ну-с, chere Марья Потапьевна, я вас должен оставить! — произнес дипломат, с достоинством взвиваясь во весь рост и взглядывая на часы, — одиннадцать! А меня ждет еще целый ворох депеш! Пойти на минуту к почтеннейшему Осипу Иванычу — и затем домой!
При этом перечислении меня
так и подмывало спросить:"
Ну, а вы? что вы получаете?"Само собою разумеется, что я, однако ж, воздержался от этого вопроса.
— Смеется — ему что! — Помилуйте! разве возможная вещь в торговом деле ненависть питать! Тут, сударь, именно смеяться надо, чтобы завсегда в человеке свободный дух был. Он генерала-то смешками кругом пальца обвел; сунул ему, этта, в руку пакет, с виду толстый-претолстый: как, мол? —
ну, тот и смалодушествовал. А в пакете-то ассигнации всё трехрублевые.
Таким манером он за каких-нибудь триста рублей сразу человека за собой закрепил. Объясняться генерал-то потом приезжал.
— А знаете ли что! Ведь я это семейство до сих пор за образец патриархальности нравов почитал.
Так это у них тихо да просто…
Ну, опять и медалей у него на шее сколько! Думаю: стало быть, много у этого человека добродетелей, коли начальство его отличает!
— Да вы спросите, кто медали-то ему выхлопотал! — ведь я же! — Вы меня спросите, что эти медали-то стоят! Может, за каждою не один месяц, высуня язык, бегал… а он с грибками да с маслицем! Конечно, я за большим не гонюсь… Слава богу! сам от царя жалованье получаю…
ну, частная работишка тоже есть… Сыт, одет… А все-таки, как подумаешь: этакой аспид, а на даровщину все норовит! Да еще и притесняет! Чуть позамешкаешься — уж он и тово… голос подает: распорядись… Разве я слуга… помилуйте!
— Ежели теперича за дом, — шепчут его губы, —
ну, хоть полторы,
ну, положим, за парк с садом тысячу… а впрочем, зачем же! Может, и
так, без денег, измором… так-то, старая колода!
—
Ну,
так я и знал! Это изумительно! Изумительно, какие у нас странные сведения об отечестве! — горячится Улисс, — а что касается до сбыта, то об этом беспокоиться нечего; сбыт мы найдем.
—
Ну, да; вот в Англии, например, там хмель прессуют и в этом виде снабжают все рынки во всех частях света… Да-с, батюшка! вот это
так страна! Во всех частях света — всё английский хмель! Да-с, это не то, что мы-с!
—
Ну,
так я и знал! Наперед знал, что все эти предварительные сведения — всё пустяки! Однако хорошо мы знаем наше отечество… можно сказать! Посмотрите-ка, батюшка! вот эта карта! вот на ней положение нашей льняной промышленности представлено, и против вашего уезда значится: льняная промышленность — слабо.
— Ну-с, а теперь будем продолжать наше исследование.
Так вы говорите, что лен… как же его у вас обработывают? Вот в Бельгии, в Голландии кружева делают…
—
Ну,
так вот, стало быть, Антон Велерьяныч, надобно нам ладком об делах поговорить!
—
Ну, дачка у вас, ваше превосходительство! — восхищался он, —
такая дачка!
такая дачка! И коли-ежели эту самую дачу да к рукам — и господи боже мой!
— В ответе — это
так точно, другому некому быть! Ах! только посмотрю я, ваше превосходительство, на чины на эти! Почет от них — это слова нет!
ну, однако, и ответу на них лежит много! то есть — столько ответу! столько ответу!
Иной раз, сядешь, этта, у окошка, плачешь-плачешь:"Господи! думаешь, с моей стороны и услуга, и старание…
ну, крикни его превосходительство с того берега…
ну,
так бы…
—
Ну, Углич там, Кашин, Калязин… А все, я думаю, сердечко-то
так в Петербург и рвется?
—
Ну, это-то он, положим, от себя присочинил, а все-таки… Знаете ли что? потормошите-ка вы Антона Валерьяновича вашего, да и махнем… а я бы вам всё показал!
—
Ну, все-таки… Впрочем, это дело прошлое, я не об том… Скажите, неужели же у отца совсем-совсем никакого лесу не осталось?..
Ну, понимаете, который бы продать было можно?
— Ну-с,
так я того… постараюсь как-нибудь вас со стариком уладить. Может быть, сообща что-нибудь и придумаем! — сказал Петенька, поднимаясь.
—
Ну, что ж
такое! стало быть, дело надо делать — вот и все.
—
Ну,
так и есть, к Гололобову едет. То-то Григорий Александрыч высматривал. Это он его поджидал.
Ну, и окрутит же его Хрисашка!
—
Так, значит, насчет собственности-то и у вас не особенно крепко?
Ну, по крайней мере, хоть насчет чистоты нравов… надеюсь, что в этом отношении…
Ну, хорошо, будем
так говорить:"Надо их учить, надо школы для них заводить".
Я сказал себе:"Моя клиентка желает быть собственницею — ma foi, [
ну что ж (франц.)] постараемся устроить дело
так, чтоб она была удовлетворена".
— «Позвольте-с!
ну, предположим!
ну, допустим, что подпись настоящая; но разве вы не видите, что она сделана в бессознательном положении и что ваш документ во всяком случае безденежный?» — «Опять-таки не смею спорить с вами, но позволю себе заметить, что все это требует доказательств и сопряжено с некоторым риском…» Затем мы пожимаем друг другу руки и расстаемся, как джентльмены.